Перевернутые буквы 5. Брит-мила в период развитого социализма

Поезд медленно проехал мимо будок, складов, стоящих составов — и под музыку затормозил около перрона Рижского вокзала. Я всегда любил эти последние минуты в дороге, вид города с изнанки, пригороды, медленное вхождение в новое место, когда город разворачивается перед тобой. Голос по радио обрадовал, что поезд прибыл в столицу нашей родины, город-герой Москву, которая встречала нас серой осенней погодой. Я вышел на перрон, там меня уже ждал Исроиль, московский еврей…

— Как ты себя чувствуешь? Не волнуешься?

— Поехали. Конечно, я не волнуюсь, с чего бы это!

Я сильно волновался, но пока все впереди, есть время и можно не думать о предстоящем. Мы вышли из здания вокзала, пересекли громадную площадь, спустились в метро, проехали несколько остановок, поднялись в город и взяли такси. Исроиль дал какой-то адрес. Это были те районы Москвы, которых я, только гость в этом городе, не знал. Мы вышли из такси около другой станции метро, перешли через дорогу, сели на автобус и, как мне показалось, поехали в обратном направлении.

— Так надо, — сказал мне Исроиль, — на всякий случай. Несколько раз были неприятности от той организации.

Наконец мы вошли в подъезд дома. Игра в сыщики еще не закончилась. Постучали в дверь. Из квартиры на нас посмотрели через глазок, потом дверь приоткрылась, и я увидел человека с большой бородой и пронзительными глазами.

— А-а, Исроиль, — протянул человек. — Привел нового? Заходите.

Мы протиснулись в прихожую стандартной московской квартиры, где с трудом смогли разминуться с человеком в странном зеленом наряде и нитями цицит , выглядывающими из-под одежды.

Он подошел ко мне.

— Я буду делать вам брит! Можете не волноваться, у меня большой опыт. Только скажите мне, вы это делаете по убеждениям? Для вас важно стать полноценным евреем?

Он еще меня спрашивает, этот странный человек в одежде хирурга с ниточками цицит! В синагоге, когда меня пытаются вызвать к Торе, я отказываюсь, ведь у меня нет брита.

Я ухитрился родиться в начале января 1953 года. И мой первый выход в свет из больницы совпал с появлением в газетах письма бдительной женщины, после которого начался заключительный цикл правления Сталина под названием «дело врачей». В «Правде» появилось сообщение об аресте врачей и подробности их заговора: «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Не знаю, читал ли мой папа в те годы по утрам газеты, но он пришел забрать домой своего первенца, не захватив ничего теплого. Мама послала его домой за одеялом, и мне пришлось еще пару часов провести в больнице. Там на полную мощность работал громкоговоритель, и радио клеймило позором и требовало возмездия. Когда через несколько дней мой папа привел к нам домой моэля, моя мама не впустила их в дом, и я остался необрезанным до того осеннего дня.

Трудно осуждать людей, которые пережили страшные времена. На станции Рига-товарная уже стояли вагоны для отправки евреев на просторы Сибири, составляли списки в домоуправлениях для высылки, людей увольняли с работы. Страх тех времен у моей мамы остался на всю жизнь. Когда через несколько лет родился мой брат, папа не предпринимал никаких попыток сделать его полноценным евреем.

— Мама не была согласна, — часто оправдывался он.

После возвращения из Москвы я рассказал ему о своей поездке. Он расплакался, достал бумажник, вытащил из него несколько цветных банкнот с портретом известного человека в кепке, протянул мне и сказал:

— Я хочу, чтобы твоя брит-мила была за мой счет. Тогда я не смог сделать, хоть сейчас приму участие.

Я уже однажды видел, как мой папа плакал. Повод был похожим. У его младшего брата родился сын, и брат сделал ему брит. Папа пришел домой,он был в истерике, стоял в углу комнаты и приговаривал:

— Я своим сыновьям не сделал. А мой брат да, сделал. Я — нет…

В Советском Союзе большинство евреев потерялись и перестали следовать традициям предков. Брит-мила, шаббат, хупа остались в рассказах Шолом-Алейхема. Мой папа еще многое помнил и плакал от огорчения, что у него не хватило сил.

А другие уже не понимали, о чем тут плакать.

Летом 1986 года на еврейской даче в Юрмале за столом собралось не-сколько десятков молодых евреев. Нашим гостем в тот день был реб Аврум из Москвы. Тот самый, который принимал участие и в моем брите. Он приехал в Юрмалу с женой в санаторий, ребята его встретили и пригласили на дачу. Он сидел во главе большого стола, патриарх с седой бородой. Участник и инвалид войны, герой еврейской жизни в послевоенной Москве.

— Реб Аврум, — сказал один из сидевших за столом, — а вы мне брит делали, были у меня сандаком.

— И у меня, — добавил второй.

— И у меня тоже!

Только один из участников нашего застолья с гордость сказал, что ему его брит родители сделали на восьмой день. На него посмотрели с укоризной:нашел чем гордиться, родители ему сделали брит, а вот мы сами, наперекорродителям, помолчал бы лучше, зачем портить такой праздник. У реб Аврума большая заслуга, все его мы духовные дети. Всем он помог стать евреями, был сандаком, организовывал трапезы после брита, помогал найти квартиру.

В Риге был свой моэль. Раввин Гершон Гуревич делал брит-милу детям. Его часто приглашали в другие города, если родители еще не забыли, какая заповедь лежит на них к восьмому дню от рождения сына.

Рижанин Артур Урицкий сделал обрезание своему первенцу. Жил он в общей квартире, и соседи подали жалобу в милицию. Дело дошло до суда, и перипетии этой истории мне пересказывала Дора, моя коллега. В брите его второго сына я принимал участие. Мне досталась важная роль сандака, держать ребенка на руках в самый ответственный момент. Но взрослым людям в Риге никто брит не делал. Рав Гершон отказывался. Он говорил, что иногда ему приходилось делать, но он это не любит.

Человек, который стоял в узком коридоре московской квартиры и спрашивал про мое отношение к той операции, которую предстояло сделать, был доктор наук, профессор, специалист в области хирургии сердца Дмитрий Лифляндский.

Я нашел интервью с доктором, которое он дал в Израиле: «…И с 1972 года я начал делать брит-милу всем желающим, и делал это у них на квартирах до моего отъезда в 1989 году. Примерные подсчеты показали, что я сделал больше двух тысяч обрезаний. Процедура обычно проходила в воскресные дни. В этом были свои сложности, потому что это делалось не в больничных условиях, а в условиях домашних, собирались не в одной квартире, а в разных. Я подобрал соответствующий инструмент, договорился, где это все стерилизовать, достал материал, необходимый для обрезания. Это была работа, которая, в общем-то, вдохновляла, после которой каждый раз я чувствовал себя окрыленным, я делал какое-то святое дело».

Про доктора говорили, что он хорошо знаком с еврейской Москвой, но не всех помнит в лицо.

Боялся ли я предстоящей операции? Очень боялся, в больнице был один раз в детстве, никаких операций до этого у меня не было. Даже уколов мне никогда не делали. Долгие годы эта сторона жизни была мне незнакома. Атут добровольно под нож. Как может быть не страшно?

И я сделал ошибку, когда согласился пропустить вперед молодого парня. Больше двух часов я мучился, пока мой предшественник возлежал на столе.

Ожидание было самым большим страхом. Наконец он слез с обеденного стола, который превратился в операционный, и я успокоился, только тогда сам улегся на нем. Наконец!

Операция прошла очень быстро. Я не почувствовал никаких неприятных ощущений. Потом кто-то из стариков дал Исроилю денег и послал в магазин за водкой.

— И еще купи винограда, мы его выжмем и сделаем немного сока, чтобы сказать броху и дать имена этим евреям!

Накрыли стол, который теперь из операционного превратился в обычный обеденный — хлеб, картошка, соленые огурцы, бутылка водки. Я выбрал себе имя Цви. Звали моего прадеда Цви-Хирш, и второе его имя хотел дать мне папа. Не хватило ему тогда смелости. Мне не нравилось слишком идишское звучание имени Хирш, и я остановился на первой части. Старый еврей с красивой седой бородой встал с бокалом вина в руке и произнес благословение. Так с этого дня я стал Цви.

Будем знакомы!