Кто поедет в Мюнхен?

Сэм Зейтман жил в Нью-Йорке и входил в американскую сборную по велоспорту. Он был по-настоящему способным и упорным молодым спортсменом. В 1966 году этот еврейский парнишка, к всеобщему удивлению, обогнал всех афроамериканцев и оказался победителем на городских соревнованиях. Как это часто бывает, даже в его собственной команде многие не любили Сэма только за то, что он был евреем.

В 1967 году, на соревнованиях Гран-при в Иллинойсе, Сэм Зейтман первым пересек финишную черту, но… В тот момент, когда переднее колесо его велосипеда коснулось белой полосы, его руки не лежали на руле — он их поднял вверх в победном жесте. Каждый, кто интересуется велосипедным спортом, видел не раз и не два, как велогонщики финишируют именно так — начав праздновать победу на доли секунды раньше положенного. Хотя правила гонок предписывают этого не делать, ни до 1967 года, ни после в Америке не было случая, чтобы из-за этого нарушения спортсмену не засчитали победу. Сэм Зейтман был единственным человеком, чей победный жест был расценен американскими судьями как «потенциально опасный».

После унизительной дисквалификации в Иллинойсе Сэм решил: если он хочет добиться успехов в велосипедном спорте, он должен продолжать свою спортивную карьеру в единственной стране мира, где не процветает антисемитизм, — в Израиле. Сэм не мог предполагать, что в Израиле существовала тогда и здравствует, к несчастью, поныне, более тонкая форма антисемитизма — направленная не против всех евреев, а только против тех, кто старается жить в светском государстве по законам Торы. Впрочем, тогда Сэм и сам был очень далек от Торы и ее законов.

Репатриировавшись в Израиль, Сэм продолжил упорные тренировки и вскоре стал победителем Маккабиады. Прошло еще несколько лет, впереди замаячила перспектива Олимпийских игр в Мюнхене. В спортивных кругах начал обсуждаться вопрос, представителей каких видов спорта Израиль сможет отправить на Олимпиаду в 1972 году.

Тем временем, с Сэмом произошла такая история. Однажды он поехал к Стене Плача — каждый еврей хоть раз в жизни делает это, если он живет в Израиле. Сэм знал только несколько слов одной-единственной молитвы и, подойдя к Стене, произнес их, а дальше не знал, что говорить и что нужно делать. О чем молиться своими словами, он тоже не знал. Он крутил в руках молитвенник, который взял только что со стендера, пытаясь найти там что-то подходящее. Двое ребят в черных шляпах предложили свою помощь, завязался разговор — и закончился он тем, что ребята обещали познакомить Сэма с «настоящим раввином». Им оказался рав Гершон Вайнбергер.

Рав Вайнбергер и Сэм сразу понравились друг другу: оба были открытыми и жизнерадостными людьми, оба были из США и оба были рады, что теперь живут в Иерусалиме. Сэм начал ходить к Вайнбергерам на субботние трапезы, постепенно все больше очаровываясь миром, так непохожим на тот мир, в котором Сэм существовал. Гонки, тренировки, травмы, физическое преодоление — были полной противоположностью тому, что казалось неотъемлемой частью дома рава Гершона: негромкие песни, белая скатерть, детские голоса, старательно выводящие «Менуха ве-симха…»

Менуха вэ-симха — покой и радость. Вот что определяло этот мир, в который устремилась душа велогонщика. Сэм сделал свой первый шаг — и стал называть себя тем именем, которое ему дали в день обрезания: Шимон Песах. Прошло еще немного времени, и Шимон Песах поступил в новую ешиву для возвращающихся к Торе англоговорящих ребят, которая только что открылась в Бней-Браке и нуждалась в учениках.

Руководитель ешивы не только не возражал против того, чтобы бывший Сэм — а теперь Шимон Песах — продолжал заниматься велоспортом. Наоборот! «Ты представляешь, как это будет здорово, если религиозный спортсмен станет чемпионом Израиля? А если ты поедешь на Олимпиаду, да еще возьмешь там золотую медаль — это же будет кидуш Ашем на весь мир, прославление Имени Вс-вышнего!»

Воодушевившись, Шимон Песах, стал, по совету рава, первую половину дня корпеть над Талмудом в ешиве, а послеобеденное время посвящал тренировкам. Будущая победа на Олимпиаде в Мюнхене манила и подхлестывала.

Но у Вс-вышнего был совсем другой план для Шимона Песаха. Случилось так, что последнее отборочное состязание, по итогам которого должен был определиться состав велосипедной сборной Израиля, был назначен на субботу. Шимон Песах попробовал было поговорить с тренером: «Да как же так? Неужели невозможно перенести на другой день? Разве вы не можете обратиться в Олимпийский комитет?»

Но тренер не понимал, почему он должен «ради каких-то средневековых суеверий» идти на конфликт с Олимпийским комитетом. Тогда Шимон Песах понял, что от антисемитизма невозможно спрятаться нигде, даже в Израиле. Еврей, который в Стране Израиля, на родине предков, хочет провести субботу не на велосипедном треке, а в синагоге, — фигура средневековая, вымирающая и попросту… неинтересная. Тогда Шимон Песах попробовал призвать своего тренера к здравому смыслу:

— Послушайте, я не приду на отборочные соревнования, если они будут проводиться в субботу. А без меня вы не составите сборную! Разве вы этого сами не понимаете?

— Понимаю-понимаю. Ты сейчас сгоряча говоришь. А подумаешь немного на досуге, поймешь, что ты теряешь, и приедешь в шаббат, как все. Твоя Тора, кстати, езду на велосипеде в субботу не запрещает.

Шимон Песах подумал. Тора на самом деле не запрещает езду на велосипеде в субботу — это запрет мудрецов. Может быть, и правда, ради великой цели — победы на Олимпиаде — можно один разок нарушить… Даже не нарушить, нет! Ведь можно прийти на стадион пешком. Можно вообще заночевать где-то поблизости в пятницу. Но разве это будет тот шабат, менуха ве-симха, ор ла-йеудим — покой и радость, свет евреям? Нечего себя обманывать, это будет уже не шабат. Шимон Песах не явился на отборочные соревнования и не вошел в сборную. А сборная без Зейтмана — и это было всем ясно как день — не имела никаких шансов на медали в Мюнхене.

На Олимпийские Игры в Мюнхене Израиль отправил спортсменов для участия в соревнованиях по лёгкой и тяжёлой атлетике, фехтованию, парусному спорту, стрельбе, плаванию и борьбе. Велосипедистов среди израильских спортсменов не было.

С первого дня Олимпиады Шимон Песах пристально следил за происходящим на играх. Он знал, что принял правильное решение, отказавшись участвовать в них ради святости субботы, — и всё же ему было обидно, что столько лет тренировок пропали зря. Когда еще представится следующий шанс? Каждое утро Шимон Песах включал радио в смешанных чувствах: любопытство, азарт, гордость за «своих», немного зависти, немного обиды…

Новости по радио 6 сентября 1972 года взбудоражили весь мир, но Шимон Песах просто не мог поверить тому, что слышали его уши. В результате чудовищного теракта в сентябре 1972 года в Мюнхене погибли от рук палестинских террористов 11 заложников-израильтян: 5 спортсменов, 2 судьи и 4 тренера.

Не удовлетворившись короткими радиосообщениями, Шимон Песах купил газету. Он перечитывал статьи, повторял имена погибших израильтян, всматривался в их лица на фотографиях, представлял свою траурную фотографию рядом с ними. Он мог бы стать одним из жертв теракта! Как бы он себя повел, если бы террорист ломился к нему в гостиничный номер? А что бы он делал, если бы его привязали к стулу? А попробовал бы он бежать, если бы стал заложником?

Когда первый шок прошел, к Шимону Песаху пришли новые мысли. Никаких «бы» здесь быть не может. В том, что он отказался от поездки в Мюнхен, сулящей мировую славу, деньги и почет, не было случайности. Почему Вс-вышний распорядился именно так и уготовил одним спортсменам и тренерам смерть, а другим — жизнь? Этого никто не может знать, потому что Его пути непостижимы. Но через много лет после трагических событий, обернувшись назад, мы можем увидеть: Шимон Песах выбрал шабат и удостоился множества шабатов в этом мире.