«Иди, сынок». Глава 10

Оглавление

Наша с Федором и Степаном работа в колхозе близилась к завершению. Почти весь прошлогодний урожай мы уже собрали и обмолотили. Вскоре нам предстояло перебираться в другой колхоз.

До сих пор мне удавалось избегать работы по субботам, притворяясь больным. Конечно, Федор мог потребовать справку от врача, но он этого никогда не делал. Ведь врач имелся только в Буинске, а пешком туда надо было идти целый день. Я прибегал к своей уловке несколько недель подряд и все время боялся, как бы Гончаров не уличил меня в обмане. Если он знал, что евреи не едят свинину, то почему бы ему не знать, что они не работают по субботам? Пока что Федор мне верил, но долго так продолжаться не могло. Рано или поздно он должен был заметить, что я заболеваю всегда в один и тот же день недели.

Между тем приближались Рош ашана и Йом кипур, великие еврейские праздники. При одной только мысли, что мне придется работать в эти дни, меня начинало трясти. Благодарение Б-гу, мне пришла в голову прекрасная мысль: в праздники надо заняться таким делом, которое не считается работой в обычном смысле. К примеру, я мог бы побыть в эти дни на конюшне, помогая поить и кормить лошадей.

Явившись к председателю колхоза, я заявил, что не хочу уезжать из деревни вместе с трактористами, а лучше остался бы здесь, в Коробке. Антон Григорьевич, естественно, поинтересовался, в чем причина этого моего желания. Но я был готов к такому вопросу и, не моргнув глазом, объяснил, что очень привязался ко всем и чувствую себя тут как дома.

— Привязался? — переспросил председатель. — Это хорошо. Но есть еще порядок, по которому в Советском Союзе никто не имеет права самостоятельно поменять или бросить работу. А тем более сегодня, когда наша страна воюет и так не хватает мужиков. Закон строг: всякий человек кому-либо да принадлежит. И любой руководитель держится за своих работников обеими руками.

Прочитав мне это наставление, председатель немного подумал и добавил:

— Но раз ты выражаешь желание остаться у нас, я, так и быть, постараюсь уладить твое дело с директором МТС.

О своем разговоре с председателем я рассказал Гончарову, и он тоже пообещал сделать все, чтобы помочь мне остаться у них в деревне.

На следующий же день Антон Григорьевич отправился в Буинск и предложил директору машинно-тракторной станции обмен: я остаюсь в Коробке, а вместо меня в МТС передадут шестнадцатилетнего Илью, который буквально влюбился в трактора. Насчет Ильи Антон Григорьевич нисколько не кривил душой: мечтая стать трактористом, парень забывал о своих лошадях на конюшне и подолгу вертелся вокруг нашей машины. Отчим Ильи, косоглазый, крючконосый Ефим, заведовавший конюшней, не­навидел пасынка лютой ненавистью. Я сам не раз слышал, как он говорил:

— Хоть бы этого засранца поскорей забрили да и ухлопали там на фронте!

Ефим был из тех стариков, которым я каждый вечер читал газеты. Особой приветливостью он никогда не отличался, но по отношению ко мне всегда вел себя по-доб­рому. Однако с той поры, как председатель начал хлопотать, чтобы меня оставили в деревне, а Илью передали в МТС, Ефим возненавидел и меня.

Гончаров объяснил эту метаморфозу просто:

— Трактористы сейчас на селе на вес золота, а потому почти всем дают бронь от призыва на военную службу. Если Илья попадет на МТС, он почти наверняка не уйдет на фронт и останется жив. Вот Ефим и бесится из-за этого.

Будь на месте Гончарова кто-то другой, я бы не поверил. Мне казалось, Ефим желает смерти пасынку, за что-то на него рассердившись, в сердцах, но никак не по-настоящему.

В один из вечеров, когда я как обычно сидел на скамейке рядом с конюшней и читал старикам только что полученный номер «Правды», Ефим вдруг ни с того ни с сего сказал:

— Эт-та, Хаим, ты не слыхал, как один охотник зашел к еврею в магазин, чтоб ружье купить, а тот подает ему ружьишко с кривым стволом? Охотник и спрашивает: «Чего же это ствол-то такой?» «А это, — отвечает еврей, — специально, чтоб из-за угла стрелять».

Все рассмеялись. И я тоже, мне не хотелось показать Ефиму свою обиду и тем самым доставить ему удовольствие. Больше того, я даже поддержал эту тему:

— Смех смехом, а инженеры уже пытаются разработать такое оружие, чтоб стреляло из-за угла.

Но едва я попытался продолжить чтение, как Ефим снова меня перебил:

— Слушай-ка! — взорвался он. — Ты лучше скажи, как тебе удалось тут схорониться заместо того, чтобы пой­ти на фронт? — И не дав мне ответить, зло выкрикнул: — Да ты, эт-та, похож на того еврея, который на призывном пункте говорит: «Зачем так долго ехать, чтоб ухлопать одного-двух фашистов? Доставьте-ка сюда с полтыщи, я их здесь уложу!»

— Я хотел уйти на фронт еще до того, как приехал в вашу деревню, но райвоенкомат мне отказал, — спокойно произнес я и снова вернулся к чтению.

Больше меня никто не прерывал. Обычно после того, как газета была прочитана, мы со стариками делили ее между собой. Они свою долю пускали на самокрутки, а я свою — по естественной надобности. Ефим и тут нашел повод съязвить:

— Нет, вы только посмотрите на него! Думает, будто он лучше всех нас!

Он смотрел на меня с такой ненавистью, что я молча поднялся и пошел.

— Ты этого косого идиота не бойся! — догнав меня и обнимая за плечи, сказал председатель Антон Григорьевич. — Если он тебя только тронет, я из него враз выбью всю дурь, уж не сомневайся.

Я был тронут его заступничеством.

— Спасибо. Но, может, лучше отказаться от идеи остаться у вас в деревне. Не хочу, чтобы обо мне дурно думали.

— Вот тут ты, сынок, не прав. Все у нас хотят, чтоб ты остался! Давай вернемся к мужикам, и ты сам в этом убедишься.

— Нет уж, — возразил я. — Ефим, наверно, еще там, а мне больше неохота с ним сегодня связываться.

— Что значит неохота? Я здесь председатель, и я тебе приказываю!

Что ж, я повернулся и пошел назад.

— Но сначала давай завернем на конюшню, — неожиданно предложил председатель. — Хочу, чтоб ты испытал молодую кобылку.

— Да вы что, дедушка Антон! — взмолился я. — Помилуйте! Я же городской, на лошади никогда не сидел. Да я их попросту боюсь!

Председатель, однако, был непреклонен:

— В колхозе мужик должен уметь все!

Старики по-прежнему стояли у конюшни.

— Вона и Хаим наш вернулся, — обронил один.

— А чего, хороший парень, — добавил другой.

Все они и вправду неплохо относились ко мне. Председатель не лукавил, утверждая, что люди хотят, чтобы я остался.

Ефима нигде поблизости не было, и на душе у меня сразу стало спокойнее. Пошутив со стариками о том о сем, я вошел вслед за председателем в конюшню.

— Вот, Хаим, познакомься: Белянка, — остановился Антон Григорьевич у стойла, в котором стояла молодая лошадь. Она была коричневой, но брюхо у нее действительно было белое.

— Симпатичный коняга, — вежливо ответил я.

— Эх ты! Это же кобыла! Значит, симпатична-ая! — И он несильно хлопнул меня ладонью по лбу. — Ну, Хаим, ты и в самом деле мало смыслишь в лошадях.

— Я же вам говорил, — смущенно развел я руками.

Чтобы окончательно не ударить в грязь лицом, я перегнулся через загородку и потрепал кобылу по холке. Она быстро повернула в мою сторону голову и попыталась меня лягнуть, но, к счастью, помешала загородка.

— Вот тебе первое правило, — усмехнулся Антон Григорьевич. — Прежде чем дотронуться до лошади, убедись, что она тебя видит. У нас, знаешь, как говорят: «Не подходи к лошади сзади, к козлу — спереди, а к злодею — вообще». Ну, будем считать, первый урок ты сегодня получил: и на злодее чуть не обжегся, и на лошади… Ты, главное, не бойся. Лошадь — лучший друг человека. Небось тебе бы тоже не понравилось, если б к тебе кто подкрался сзади. Вот я тебе сейчас покажу, какая у нас Белянка хорошая девочка.

Зайдя спереди, председатель ласково похлопал кобылку по холке. Я встал рядом с ним и сделал то же самое.

— Уверен, вы с ней в конце концов подружитесь, — заключил довольный собой Антон Григорьевич.

На другое утро у нас сломался трактор. Вышла из строя деталь, заменить которую можно было только в МТС. Фе­дор взял на конюшне лошадь и поскакал в Буинск, а я направился в избу к Раскиным. Вдруг меня окликнул Антон Григорьевич. Несмотря на возраст, в седле он сидел как влитой.

— Подожди меня тут, — приказал он и повернул к конюшне.

Уже через несколько минут председатель вел мне навстречу Белянку.

— Ну-ка, Хаим, садись. Покатайся немного.

Я попытался отказаться, но председатель был неумолим, и в конце концов мне пришлось сдаться:

— Ну хорошо, только дайте мне хотя бы лошадь поспокойней. Белянка уж больно норовиста.

— К сожалению, остальные все в поле, на работах. А та, на которой я приехал, намоталась уже за утро. Да ничего, коли Белянка брыкнет, ты ее осади. Давай, вот увидишь, вы друг дружку полюбите.

Я подошел и погладил кобылу по шее, а у самого при этом поджилки тряслись от одной только мысли, как я на нее заберусь.

— Поговори с ней немного, — посоветовал Антон Гри­горьевич. — Пусть она чуток привыкнет к твоему голосу.

Голос у меня дрожал, но я старался говорить твердо, боясь, как бы кобыла не заметила, что я трушу.

— Дай-ка мне твою левую ногу, — попросил председатель.

Я послушно приподнял ногу, и в тот же миг меня подкинуло высоко вверх. Не успев опомниться, я перекинул правую ногу через круп Белянки и очутился на ней верхом. Удивительное чувство испытывал я в эти минуты: внезапно ко мне пришла уверенность, что я могу управлять не только лошадью, но и людьми. И я представил себе, что ощущают короли и генералы, когда они верхом на красавце-скакуне принимают парад.

Я взял поводья, и Белянка медленно двинулась вперед. Это было ни с чем не сравнимо: я ехал верхом! Замерев от счастья, я направил своего «Россинанта» к конюшне, намереваясь там благополучно спуститься на землю. Мы уже совсем было добрались до цели, как неожиданно раздался какой-то хлопок. Лошадь подо мной взвилась на ды­бы и понесла вскачь. Чтобы не свалиться, я изо всех сил ухватился за лошадиную шею и, припав к Белянке всем телом, полетел, не разбирая ничего вокруг. Лошадь мчалась будто обезумев. Я вдруг заметил, что лежу, уткнувшись лицом ей прямо в ухо, и закричал что было сил:

— Тпру-у! Тпру-у! — как всегда кричали русские, останавливая коня.

Никакого результата. Тогда я закричал по-польски. Опять безуспешно. Похоже, Белянка даже прибавила ход. Спина ее стала горячей и влажной от пота. Вконец отчаявшись, я заорал что-то на иврите, но и это ее не остановило. Мне вспомнился сын царя Давида — Авессалом, который погиб, когда лошадь понесла и волосы его запутались в ветвях деревьев. Инстинктивно я пригнулся еще больше и бук­вально слился с телом Белянки. Пот лил с меня ручьями.

— Б-же милостивый! — молился я. — Если мне суждено умереть, дай мне хотя бы умереть на поле боя. Дай мне перед смертью убить хоть несколько нацистов. Ну почему я должен погибнуть здесь? Ну почему так бесславно? — Во рту у меня стало солоно, но это был уже не пот, а слезы. — Спаси меня, Всемогущий! — молился я. — Прошу Тебя, спаси!

Неожиданно я различил топот еще одного коня. Кто-то меня догонял. Осторожно повернув голову, я увидел только лошадиную морду, которая тянулась ко мне откуда-то сзади. Но вот чья-то рука перехватила у меня поводья и притянула обе лошадиные морды одна к другой. Белянка сразу перешла на шаг и наконец остановилась.

Я с трудом распрямил затекшую спину и вытер с лица градом катящий пот. Передо мной верхом на лошади сидела девушка! Первое, что меня в ней поразило, — это желтый цвет ее кожи. «Должно быть, у нее малярия,» — решил я. Девушка смотрела на меня и смеялась.

— Спасибо! Вы спасли мне жизнь!

— Не стоит. Я ведь люблю обуздывать непослушных лошадей. Давайте знакомиться. Меня зовут Сулейка. А тебя?

Я не мог оторвать от нее глаз. Никогда еще не доводилось мне видеть человека с желтой кожей. Может, она и вправду больна? И если да, то не заразна ли ее болезнь?

— Ты что, забыл свое имя?

— Мое имя Хаим, — наконец пришел я в себя. — Тебя так странно зовут. Правда, я недавно в России, но мне еще не приходилось слышать такое имя — Сулейка.

Девушка улыбнулась и легко спрыгнула на землю. Одной рукой держа поводья, а другой прикрывая глаза от солнца, она смотрела на меня снизу вверх:

— Слезай. Пусть твоя резвушка немного передохнет.

— Честно говоря, я не знаю, как это делается, — признался я. — И потом, если я слезу, то как потом забираться обратно: я первый раз сижу на лошади.

Она снова рассмеялась. Я испугался: наверно, эта девушка никогда раньше не видела такого шлемазла, который не умеет сидеть верхом и к тому же такой дурак, что еще признается в этом.

— Смотри! — крикнула она, снова вскочив в седло.

Сулейка медленно пронесла одну ногу над крупом лошади и спрыгнула на землю.

— Давай теперь ты! Слезай, твоей лошади нужен отдых. И не беспокойся, взобраться обратно я тебе помогу.

Я проделал все точно так же и очутился на земле. Как приятно было вновь ощутить под ногами незыблемую твердь!

— Надо бы дать Белянке напиться, — сказал я, заметив рядом ручей. — После такой скачки ее, наверно, мучит жажда.

Сулейка провела ладонью по спине Белянки:

— Смотри, вся мокрая от пота. Разве можно потную лошадь поить холодной водой? Так недолго и лошадь погубить, и себя самого: кобыла-то небось колхозная, а значит, обвинят тебя в порче социалистической собственности. Ты, городской, гляди в оба!

От очередного напоминания об ответственности за социалистическую собственность мне стало худо. Между тем Сулейка как ни в чем не бывало отошла в тень и села на траву. Я присел рядом.

— Ты говорил, что еще не слышал в России такого имени, как у меня. Это верно. Потому что я не русская. Я — татарка, советская татарка.

Тень Чингисхана и его полчищ мелькнула передо мной. Сколько веков прошло с тех времен, когда он в неумолимом желании покорить весь мир дошел до самой Польши, а у нас его помнили до сих пор, и я сам не раз слышал, как польские старухи пугали его именем ребятишек.

— Тебя это удивляет? — засмеялась Сулейка. — Ты, наверно, думал, что татары остались только в учебнике по истории? А у нас есть даже своя республика — Татарская Автономная Советская Социалистическая Республика! Сто­лица в ней — Казань, а Казанский университет — один из лучших во всем Советском Союзе! …Ну, а ты откуда?

— Из Польши. Я — польский еврей.

— Что?! — Сулейка от удивления вытаращила на меня глаза. — Еврей?

— Да. — Я наслаждался ее реакцией.

Сулейка вскочила и принялась ходить кругами вокруг меня, рассматривая эту заграничную диковину со всех сто­рон. Внезапно она упала на колени и стала внимательно разглядывать мою голову.

— Прости, — сказала она. — Я никогда не верила в эту чепуху, но мне надо было самой убедиться.

— В чем? — усмехнулся я.

— В том, что у евреев растут рога. Три года назад у нас в деревне была лекция, и лектор сказал, что фашистский шпион Троцкий — с рогами, потому что у всех евреев рога. Ой, прости, пожалуйста! Ты, наверно, считаешь меня круглой дурой: как можно верить в такую чушь!

— Ну, теперь ты убедилась, так что можешь показать мне дорогу в Коробку. — Я поднялся с места и подошел к своей Белянке. Но Сулейка не тронулась с места. — Ты же обещала помочь мне сесть на лошадь. Так давай же. Только уж за рога не тяни, хорошо?

— Я сама понимаю, какая я глупая. Но я тебя очень про­шу: извини! — И вдруг она снова рассмеялась. — Нет, ты сначала меня прости, тогда помогу. А не простишь, придется тебе шесть километров шагать на своих двоих. Ну что тебе стоит — одно словечко! И я тебе не только помогу взобраться на твою кобылу, но вдобавок и свою деревню покажу. Ты ведь никогда не видел татарской деревни, а?

— Так и быть. Я тебя прощаю, — сказал я.

— Мир?

— Мир.

Она подошла к Белянке и слегка наклонилась, сцепив руки в замок:

— Ставь левую ногу мне на руки и прыгай. Только не хватайся за гриву.

Я сделал, как велела Сулейка, и с грехом пополам вскарабкался на Белянку.

— Ну что, не так страшен черт, как его малюют? — похвалила меня моя наставница.

Затем она шагнула к своей лошади и молнией грациозно взлетела в седло.

— Держись за мной! — крикнула Сулейка, поворачивая к лесу.

Лесная тропа была так узка, что двум лошадям на ней было не уместиться, и мне пришлось ехать сзади. «Вот и хорошо, — подумал я, — теперь уж Белянка не понесет».

— А ты знаешь, что твоя кобыла родилась у нас в деревне? — спросила Сулейка, обернувшись.

— Как это? Почему же она теперь в Коробке?

— А мы ее продали вашему колхозу! И я ее первая когда-то объезжала, вот! Мы с ней столько были вместе, что она, вероятно, даже считает меня своей сестрой. Между прочим, у нас в деревне Белянку звали Черной Дьяволицей.

— Не понимаю, разве при продаже лошадям меняют кличку?

— Нет, конечно. Просто русские не любят слово «дья­вол». Слушай, а чего она у тебя вдруг понесла?

— Кто-то ударил ее сзади по ногам, — ответил я.

Сулейка привстала и показала рукой вперед:

— Гляди! Вон моя деревня!

За ветвями виднелось какое-то здание под красной черепичной крышей, над которой возвышалась стройная башня.

— Что это? — спросил я. — Церковь?

— Глупости говоришь, — недовольно ответила моя спутница. — Церкви только у христиан. Татары — мусульмане: у нас мечети. Верней, раньше мы были мусульманами, а теперь наша мечеть стала складом. Старики, конечно, все еще верят во всю эту чепуху, но молодежь давно уже поняла, что никакого Б-га нет и не нужны нам эти дурацкие мечети.

Мы въехали в деревню. Все избы, как и в Коробке, были крыты простой соломой, но дома, в отличие от русских деревень, которые мне приходилось видеть, стояли раз в пять дальше один от другого. Когда я сказал об этом Сулейке, она усмехнулась:

— Да уж, русские готовы жить чуть не на голове друг у дружки. Мне это не нравится. Я люблю, когда сосед от тебя на таком расстоянии, что до него надо добираться верхом.

— А ты знаешь, кто такой был Чингисхан? — вдруг спросил я.

— Что за вопрос, конечно!

— А почему он все покоренные города сжигал дотла, но маленькие деревни никогда не трогал, знаешь?

— Интересно. Я про это не слыхала, но думаю, он правильно делал: тяжело жить в большом городе.

Я так и не понял, то ли она говорила серьезно, то ли с насмешкой.

— Уже поздно, — неожиданно прервала разговор Сулейка. — Мне пора забирать корову домой. Ну, до свидания.

— До свидания. Спасибо тебе еще раз.

Я повернул Белянку и поехал к себе в Коробку.

Продолжение

Издательство «Швут Ами».