Из цикла «Рав Ицхак Зильбер», темы: Воспоминания, Рав Ицхак Зильбер, Гнев, Характер, Рав Авраам Коэн, Рассказы, Отношения между людьми, Терпение
Рав Ицхак очень любил животных и очень любил ходить в зоопарк.
Как-то я спросил, стоит ли мне брать детей в зоопарк.
— Что значит стоит? — сказал рав Зильбер. — Ты обязан это делать каждую неделю.
— Каждую неделю это дорого, — возразил я, на что Рав ответил, что тогда не каждую неделю, но регулярно. И в ответ на мое удивление он рассказал, что когда его дети были маленькие, в Ташкенте было болото, и каждое воскресенье Рав брал своих дочек на болото слушать, как квакают лягушки.
Я спросил об этом раббанит Хаву Куперман, и она сказала, что, конечно, она помнит об этом и думает, что такое хорошее отношение детей к отцу можно объяснить тем, что он был для них не просто папа, а друг. Она хорошо помнит, как они всегда ждали воскресенья, чтобы пойти на болото и послушать, как квакают лягушки.
Еще она рассказала, что он просил, опаздывая на субботнюю трапезу, чтобы кидуш начинали без него, и что ему неважно, если кто-то из детей сидит на его месте — все эти внешние проявления уважения. Хофэц Хаим вел себя так же.
Помню, как там, в России, папа часто брал нас в лес: собирали ягоды, наблюдали за муравьями, слушали пение птиц… И здесь, в Израиле, он показывал, как муравьи прокладывают свои тропы, и как тащат на себе палочки, листочки — груз гораздо больший, чем они сами…
Папа обычно говорил:
— Смотри, мы видим, как Б-г создал удивительную природу, как все необыкновенно гармонично! Какая красота, какая слаженность во всем, какое величие!..
Неудивительно, что папа вложил очень много сил в написание статьи «Чудеса в природе». Это была одна из любимых тем папы.
Симпатичная история, ничего не значащая, но вспоминать ее приятно.
В 1989 году, впервые после отъезда «оттуда», мы с равом Зильбером ждали визу в Россию, сидя в Антверпене, и как-то перед субботой вместе пошли в зоопарк. Гуляли, смотрели зверей…
Была осень, листопад. Слон просовывал хобот через решетку и собирал опавшие листья за пределами своей клетки… Когда мы вышли с территории зоопарка, то шли по улицам, где было много листьев.
И рав Ицхак сказал:
— Смотри, Александр, как много работы здесь есть для слона!
Когда умерла его жена, они сидели шива — он с сыном в салоне, а дочки в комнате, на улице стояла очередь, так много народу пришло их навещать — ленахем авелим.
Людская цепочка медленно продвигалась, и когда мы проходили по коридору, я слышала из салона, как он объяснял одному русскоязычному мальчику, что такое шива — первые семь дней после смерти близких, почему мы говорим слова «маком йенахем отха», — он ему давал урок…
В первые несколько дней после потери жены он, сидя в трауре по ней, объяснял мальчику, что это такое, когда уходят близкие люди, и что мы должны чувствовать, и как себя вести!
Это был урок.
Кто из нас так чувствовал пост Девятого Ава, как в тот год, когда рав Ицхак ушел? Это фантасмагория. Понятно, что мы должны в этот день плакать по разрушенному Храму, но дать многим тысячам людей так ощутить горе! Умереть в эрев тиша бе-ав, чтобы столько народу почувствовало личную утрату!
Одна из историй, которая произвела на меня наибольшее впечатление, произошла с ним лет двадцать назад. Рав Зильбер поехал в другую страну — не буду называть место, — чтобы там нести Тору евреям, идишкайт, давать уроки, приближать и укреплять людей.
Он приехал в город, где руководителем общины был один молодой парень, который, по не совсем понятным причинам, видимо, испугался рава Ицхака. Может быть, испугался, что рав Зильбер окажет не то влияние, которое ему бы хотелось. Тот, видимо, забыл, что все, чему учил Рав Ицхак, — только Торе, он не влезал ни в какие политики…
Короче говоря, когда рав Ицхак пришел в синагогу, тот начал его оскорблять и насильно, с позором вывел Рава из синагоги, и сказал, что запрещает Раву молиться и заходить в любую синагогу города!
Запрещено раву Зильберу ходить в синагоги!
(Этот молодой человек был сыном хорошего знакомого рава Зильбера, и рав Зильбер сказал мне потом, что если бы отец знал о поведении сына, он бы просто заживо закопал себя в землю! Нет необходимости говорить, что рав Ицхак никогда ни слова не сказал отцу о поведении сына…)
Короче говоря, рав Зильбер молился в одиночестве у себя в комнате все время, пока был в этом городе. И, несмотря на то, что он приехал специально давать уроки и влиять на людей, — он в синагоги не ходил вплоть до своего отъезда.
Ему было очень горько, но он решил приложить все усилия, лишь бы не делать махлокет, не умножать споры в Израиле.
Он убегал от махлокет, как от огня.
Как-то я спросил Рава:
— Как можно простить такую вещь? Я бы скинул его с лестницы, я бы ему все кости переломал! Как можно такое простить?
Я помню тот разговор очень хорошо. Рав лежал на своей кушетке в салоне и в ответ на мои вопросы стал гладить правой рукой себя по сердцу и приговаривать:
— Тов ли, тов ли… Я на него совсем не сержусь. Нет в моем сердце никакого гнева на него… Нет гнева. Мне только жаль его — как человек может так низко упасть? Как можно себя так вести?
Он был ангел. С этой историей я живу: «Нет в моем сердце никакого гнева… Лишь бы Ашем сжалился над ним и над его отцом. Как можно себя так вести?»
Я вижу папу как спортсмена, который ставит перед собой цель — работу над собой — и постоянно побеждает.
Бывало, что он сердился — по месяцу рождения папа Лев, а по характеру он был очень открытым, и мы росли в демократических условиях, он давал нам много свободы, и если ему приходилось нас наказывать, то он просто заболевал… Мы не всегда были хорошими детками, и папа очень страдал, когда приходилось нас наказывать. Лежал и не мог встать с кровати. Он чуть не получал инфаркт каждый раз.
Мы очень переживали… Насколько мы довели папу — это было для нас самое ужасное. Один раз я не хотела ложиться спать… А однажды я заболела, и мне нужно было выпить молоко с содой и маслом — такую ужасную смесь! Мне было, наверное, года четыре. Я никак не хотела ее пить, и ему пришлось меня нашлепать, и он сам мучился и страдал от этого.
Родители никогда его не били, и для него самого это было невероятно — переступить грань. Для него это было очень тяжело.
Он не воспитывал нас тем, что он говорил, а тем, как себя вел.
Он часто говорил: «Бли каас!» — Без гнева! (Или, как он говорил в последние годы — «Не кипятись!»)
С чего это началось? Я присутствовал на том уроке. После того, как кто-то из учеников его перебил, рав Ицхак продолжил вести урок как-то более громко, с дополнительной энергией в голосе.
Тогда один из учеников сделал ему замечание:
— Рав Ицхак! Бли каас!
После этого каждый раз, когда он хотел поднять голос на кого-то, он говорил себе:
— Бли каас!
Тысячу раз он это себе повторял:
— Бли каас!
Аводат а-мидот — работа над своим характером — у него была необыкновенная, страшная…
Мне он сказал, что он по собственной воле: «Бли каас!»
Дело было после свадьбы Реувена Куклина. Мы возвращались из ешивы «Хеврон» на такси — я занимался тогда борьбой с гневом и спросил рава Ицхака:
— Как бороться с гневом?
— Это очень просто. Я — бааль каас, я по природе очень гневливый, — сказал рав Ицхак с милой улыбочкой. — Но я поборол гнев.
— Как?
— Написано: «Шивити Ашем негди тамид». Я представляю перед собой Б-га, стараюсь чувствовать его постоянно, и мне стыдно в Его присутствии гневаться…
О себе он говорил:
— Я по природе очень, очень гневливый человек. Но человек должен свой характер ломать.
Один раз я действительно увидел гнев в его глазах. Я еще тогда более-менее свежий был, жил на территориях. Шла первая интифада, и приходилось «с боями» прорываться на уроки.
Как-то раз появился на уроке Рава блатной тип. Здоровенный, наглый, разговаривает безобразно. Это было в Санэдрии, во дворе ешивы «Двар Йерушалаим». Заходит, выходит, перебивает, дергает замечаниями…
Вдруг он что-то такое ляпнул, что даже меня сорвало. Я сижу около Рава, глаза опустил. Решил, что выйду в следующий раз за ним, — а он часто выходит, — бахну его там, и все.
Рав увидел, схватил меня за руку, посмотрел мне в глаза и нараспев продолжил читать… меня сразу отпустило… я успокоился.
И еще насчет его гнева. Кто-то сказал его сыну не то, что надо, что тоже задело Рава. У рава Ицхака такая вспышка в глазах была, что мне жутко стало. Страшный гнев я увидел в его глазах! Не знал, что сейчас произойдет. И тут же, в следующую секунду, он мелодичным голосом продолжил читать. Какую-то дикую лавину он поймал и остановил! Никто ничего не заметил.
О себе он говорил:
— Я по природе очень нетерпеливый человек.
На самом деле трудно было найти более терпеливого человека. Но он так говорил.
Еще по своей природе он был очень торопливый человек. Все делал бегом-бегом, торопился, и всегда бежал с мицвы на мицву. И все таксисты рассказывают, что он их всегда гнал. И передвигался в своём возрасте только бегом.
Но удивительно, когда надо было решать какой-нибудь алахический вопрос, он становился самым медлительным человеком. Как написано в Пиркей Авот: «Будьте неторопливы во время суда.» Он это выполнял сам и старался внедрить эту неторопливость в других.
Сидят рав Ицхак и его сын рав Бенцион, и начинают они и с одной стороны, и с другой стороны обсуждать:
— Как ты считаешь?
— А ты?
Другой раввин средней руки сказал бы:
— Ну-ка, Михай-Цедек, иди на все четыре стороны!
Уже сто раз бы этот вопрос решил-отрезал. А они расспрашивают-переспрашивают, звонят другим раввинам.
Проходит минут сорок:
— А ты как думаешь?
Еще раз и еще раз переспрашивают, нас тоже могут спросить, вдруг мы какую-то точку увидим или какой-то вопрос зададим. Это было удивительно… живое воплощение написанного в книгах Мусара, кроме того, что это выше закона делалось и это было против его природы. Так он себя ломал:
— Подожди еще.
Потихоньку-потихоньку:
— А ты как думаешь? Так-так, подожди…
— А ты что думаешь?
— А тот?
Как-то я его спросил:
— Что мне делать? Я по натуре человек вспыльчивый. Как себя изменить?
Он ответил:
— Я тоже очень вспыльчивый по натуре. Но я стараюсь работать над собой, сдерживаться. Это трудно, но старайся — и получится.
Он замолчал на несколько минут. Мы ехали в машине по Москве, он смотрел в окно, и было понятно, что разговор на эту тему окончен.
Вдруг, спустя несколько минут, он неожиданно добавил:
— Знаешь, с каких лет я стараюсь себя изменить? С тринадцати. Ничего, работаю…
Я к нему долго приставал:
— Рав Ицхак, кого вы считаете совершенным человеком? Вы сами с кого берете пример?
Он отнекивался, а потом сказал, что покажет…
(Интересно, что он старался не забывать никаких, даже самых маленьких просьб или вопросов. Мелочи для него были так же важны, как и крупные дела. Удивительно, как он все помнил. Часто при встрече с человеком он начинал говорить на ту же тему, о которой они говорили в прошлый раз — и это было очень важно и приятно для собеседника. Последние годы он жаловался на память и записывал вопросы и просьбы на маленькие бумажки, которые складывал в карман, а потом дома выкладывал на стол, перечитывал и старался не оставить ни одну, даже маленькую, просьбу без ответа.
Когда к нему приходили домой, он строго предупреждал:
— На столе ничего не трогать!
Со стороны казалось, что он неорганизованный человек, но благодаря его системе бумажек ничего не забывалось, и все его очень ценили за то, что он внимательно, уважительно относился к самым маленьким просьбам).
Как-то после занятий он мне сказал:
— Авром, у тебя есть двадцать минут? Поехали со мной.
Мы приехали в зал «Гутник». При входе он мне показал на статного пожилого человека, который принимал гостей, — видимо, это был отец жениха или невесты.
— Видишь его? Он никогда не сердится. Всегда— всегда! — он разговаривает тихим, ласковым, спокойным голосом. Ты просил показать человека, с которого я беру пример? Это он. Теперь можешь ехать, меня ждать не надо.
Я еще минут десять простоял, наблюдая за этим человеком, с которого рав Зильбер берет пример. Ничего особенного не увидев, я так и остался в сомнении — на самом деле Рав берет с него пример или он хотел меня таким образом воспитать? Но одно было несомненно — он в течении нескольких месяцев помнил о моей просьбе и не забыл ее выполнить..