Из цикла «Всего одно слово — Амен», темы: Провидение, Суббота, Неевреи, Америка, Амен, Всего одно слово, Бней Ноах, Забота о здоровье, Спасение жизни, Бааль Тшува, Материалы для Бней Ноах
«Это произошло более десяти лет назад, — вспоминал р. Моше Фридман из израильского городка Рехасим. — Раввины города поручили мне сопровождать тяжело больного авреха из нашей общины, который отправлялся в Нью-Йорк. Там, в Колумбийском госпитале, он должен был пройти сложнейшую операцию на мозге. Случилось так, что никто из членов его семьи не смог поехать вместе с ним, и поэтому его сопровождал я».
Операция должна была состояться в понедельник утром. За четыре дня до этого, в полдень пятницы, молодого человека приняли в госпиталь, где его подвергли интенсивному предоперационному обследованию.
После завершения изнурительных процедур его отвезли на каталке в палату на семнадцатом этаже. «В течение последующих двадцати четырех часов, — строго предостерег меня врач, — этот пациент не должен шевельнуть даже пальцем. Любое движение способно вызвать нарушения, которые могут стать для него фатальными. Следите за ним хорошенько!».
Я был приглашен на субботнюю трапезу в семью, которая жила недалеко от госпиталя. Но когда я услышал это страшное предупреждение, я сразу же отказался от этой идеи и решил провести весь шабат в госпитале, наблюдая за своим подопечным, находившемся в критическом состоянии. «Даниэль, — шепнул я ему, — Вы слышали указания врача? Пожалуйста, не шевелитесь! И не беспокойтесь: я останусь здесь, с вами. Если вам что-нибудь будет нужно, позовите меня. Но у меня есть к Вам две большие просьбы. Прежде всего, пожалуйста, ни при каких обстоятельствах не приподнимайте голову с подушки. А во-вторых, я бы хотел выйти из госпиталя на двадцать-двадцать пять минут, чтобы купить несколько вещей. Мне нужна бутылка виноградного сока, халы для лехем-мишнэ и несколько банок консервированной гефилте-фиш. Я вернусь сразу же, как смогу; только, пожалуйста, Дани, не двигайся!».
Больной согласился.
Я выбежал из госпиталя и быстро разыскал еврейский магазин. Купив все необходимое для шабата, я почти бегом вернулся в больницу.
Прошло несколько часов. Наконец царица-шабат величественно вступила под мрачные своды госпиталя, принеся с собой мир и покой. Я спел Леха Доди, а когда окончательно стемнело, помолился маарив. Сознание того, что мы находимся на чужой земле и окружены сотнями неевреев, придавало молитве особую глубину и значимость. Мы вместе спели Шалом Алейхем и Эшет хаиль, думая о своих семьях, которые проводят шабат без нас, за много тысяч миль от этого места.
Затем я налил виноградный сок и начал произносить кидуш. И тут, когда я еще не добрался и до середины кидуша, в комнату вошли два мощных санитара в белых халатах и, не говоря ни слова, вручили мне предписание врача, в соответствии с которым пациент должен был быть доставлен на самый нижний этаж, чтобы пройти дополнительную рентгеноскопию.
«Что? — недоверчиво спросил я. — Ведь ему запрещено двигаться! Врач сказал, что даже одно движение может стать для него фатальным… Это невозможно!». Один из них закричал на меня раскатистым басом, но он говорил по-английски с незнакомым мне акцентом, и я не смог уловить, что именно он хотел объяснить. Решив не тратить на меня времени, двое громил подхватили беспомощного больного и, перетащив его с кровати на специальную тележку, выкатили из комнаты. Не имея выбора, я последовал за ними. Я по-прежнему громко протестовал, но они меня полностью игнорировали. Один из них вызвал лифт. Пока они в гробовом молчании ждали лифта, я лихорадочно обдумывал, как предписывает действовать в сложившейся ситуации еврейский закон. Разрешено ли мне войти в лифт вместе с ними? Ведь я необходим этому беспомощному больному! Как я могу бросить его на милость этих двух громил?! Слава Б-гу, в момент, когда прозвучал предупредительный сигнал, и двери лифта раскрылись, мой ум мгновенно просветлел: да, при таких условиях мне разрешено входить в лифт. Санитары вкатили тележку, и я быстро проскользнул вместе с ними — куда бы ни отправили моего подопечного, я обязан следовать за ним! Лифт спустился на семнадцать этажей. На первом этаже мы перешли в другой лифт, который спустил нас еще на два этажа, в недра госпиталя, где находилось отделение рентгена.
В комнате перед рентгеновским кабинетом было много людей, и я понял, что нам предстоит долгое ожидание. К счастью, выбегая из палаты за своим подопечным, я успел захватить с собой книгу Берешит с комментариями. Во всяком случае, теперь я мог провести время с пользой, просматривая недельную главу Торы.
«Даниэль, ты только посмотри, как нам повезло, — обратился я к своему молодому другу. — У нас есть возможность изучать Тору!».
Я сел около больного и начал читать ему псуким, сопровождая их арамейским переводом, а также некоторыми объяснениями Раши и Сифтей хахамим. Мы старались отделиться от происходящего рядом, создавая вокруг себя охранную зону — «четыре локтя святости». Я надеялся, что мы успеем завершить недельный раздел, но Ашем распорядился иначе.
Прямо рядом с нами заскрипели, тормозя, колеса каталки. Два санитара привезли еще кого-то и, установив каталку почти вплотную к Даниэлю, быстро ушли. Я поднял глаза от книги и увидел на соседней каталке старую женщину со сморщенным лицом и редкими поседевшими волосами. Ее побелевшее лицо и затрудненное дыхание говорили о том, что ее привезли не просто для рутинной проверки. В отличие от других пациентов в комнате ожидания она была одна — ее никто не сопровождал. Я сразу же проникся жалостью к этой одинокой женщине, которая, казалось, сильно страдала. Уловив мой доброжелательный взгляд, она приподняла руку и поманила меня поближе. Я подошел к ней и уловил, что ее губы издают едва различимый шепот. Я нагнул голову, чтобы попытаться ее понять. Она повторяла всего два слова: «Гут шабес».
Я с изумлением посмотрел на нее. Так, эта женщина — еврейка! «Гут шабес, — тепло ответил я ей. — Я надеюсь, что скоро вы почувствуете себя лучше. Может быть, шабат принесет вам успокоение и исцеление».
Я повернулся к своему другу: «Даниэль, эта женщина — еврейка, и она даже понимает идиш!». Это было первое еврейское лицо, увиденное нами в Колумбийском госпитале, и первые слова, обращенные к нам на идиш, — и мы оба были очень взволнованы.
«Реб Моше, — обратился ко мне Даниэль, понимая мое воодушевление, — может быть, Вы смогли бы подняться в нашу палату и принести сюда стакан и сок. Сделайте для нее кидуш — я уверен, что она еще не слышала сегодня кидуша».
«Подняться в нашу палату?! — повторил я. — Даниэль, ты только подумай: мы сейчас на этаже “минус два”, а наша палата — на семнадцатом этаже! И внутри здания нет лестницы, ведущей на верхние этажи. Так, как же я там окажусь?!».
Но Даниэль был неколебим. «Реб Моше, Вы же можете использовать пожарную лестницу, — настаивал он. — Пожалуйста, принесите сок и сделайте для нее кидуш, ведь она — еврейка!».
У меня не было выбора. Я знал, что не следовало огорчать Даниэля, так как при его состоянии это могло сказаться на и без того неустойчивом кровяном давлении. Оставалось только выполнить его просьбу.
Я покинул комнату ожидания и поднялся в вестибюль при входе в госпиталь. Но, намереваясь выйти наружу, к пожарной лестнице, я столкнулся с новой проблемой.
Входные двери госпиталя открывались с помощью электроники. Я встал в стороне, ожидая, пока какой-нибудь нееврей подойдет к входу и приведет двери в действие. Когда кто-то наконец вошел в здание, я мгновенно проскочил рядом с ним, не допустив, чтобы электронные двери оставались открытыми из-за меня хотя бы на лишнюю долю секунды. Люди в вестибюле, вероятно, получили возможность хорошенько повеселиться. Ведь они могли наблюдать за сумасшедшим мужиком, который несколько минут терпеливо ожидал возле входа, а затем вдруг одним прыжком выскочил из дверей, будто кто-то преследовал его по пятам.
Я осматривал фасад госпиталя в поисках металлической лестницы, которую обычно делают в подобных зданиях на случай пожара. Наконец я обнаружил ее за дальним углом. Я глянул вверх, стараясь распознать, где расположен семнадцатый этаж, — но увидел только хмурое черное небо. Я глубоко вздохнул и начал подъем.
Стояла обычная нью-йоркская зима. Холодный, хлесткий ветер пронизывал до костей, у меня перехватывало дыхание. Но я все равно поднимался все выше и выше, еще и еще, — пока к своему огромному облегчению не увидел на стене надпись «17». Эти цифры, нарисованные желтой флуоресцентной краской, дружественно улыбнулись мне, и я подумал: «Если бы пришлось подниматься хотя бы еще на один этаж, я, вероятно, не выдержал бы и свалился вниз!»
Но на этом мои испытания не кончились. К своему великому разочарованию я обнаружил, что на дверце не было никакой ручки. Она открывалась только изнутри. На кирпичной стене рядом с дверью был установлен электрический звонок, предназначенный для того, чтобы подать сигнал кому-нибудь внутри. Но в шабат я им воспользоваться не мог.
«Рибоно шель олам, — громко произнес я в отчаянии, — я продрог и измучен этим долгим подъемом. Что я могу поделать? Спуститься вниз? Но что я скажу Даниэлю?»
Моя молитва была услышана. Внезапно дверь приоткрылась: какой-то пациент по ошибке спутал ее с другим выходом. Не ожидая такой встречи, он смертельно испугался, увидев меня на маленькой площадке, нависшей над пустотой. Я проник внутрь, успокоил, как мог, своего избавителя и поспешил в палату. Плюхнувшись на стул, я несколько отдышался, а затем попытался разогреть обледеневшие руки, потирая их одна об другую. Наконец, захватив виноградный сок и несколько чашек, я вновь выбрался на пожарную лестницу и начал обратное путешествие.
Спуск был гораздо легче подъема. Когда я достиг земли, оставалось только подождать, пока электронные двери растворятся для нееврея, — и на этом мои алахические трудности завершились.
Я легко спустился на два пролета вниз и вернулся в комнату ожидания к своему другу и к старой женщине. Обратившись к ней на идиш, я сказал: «Сейчас я сделаю для Вас кидуш». Ее благодарный взгляд был мне ответом. Она внимательно вслушивалась в кидуш, а когда я закончил, произнесла Амен, вложив в это слово, как казалось, все свои силы. Я не ожидал услышать от этой изможденной женщины такой вдохновенный и сердечный Амен! Я дал ей выпить несколько капель виноградного сока, а затем склонился над ней, чтобы разобрать, что же она пытается мне сказать. «Прошло пятьдесят лет с тех пор, как я слышала кидуш в последний раз», — еле слышно прошептала она. Расходуя последние крохи своей энергии, она рассказала мне, что родилась в Польше и что в годы Второй мировой войны скрывалась среди неевреев под чужим именем, а после войны эмигрировала в Америку. Она не добавила никаких подробностей, а только повторяла, как в трансе: «Пятьдесят лет назад я последний раз ответила Амен».
Я был очень тронут. Для меня было великой радостью, что я удостоился сделать для нее кидуш и предоставил ей возможность произнести Амен после перерыва в пятьдесят лет. Вскоре нас пригласили в рентгеновский кабинет. Выйдя из него, мы узнали, что несколько минут назад эта женщина умерла…
«Рибоно шель олам, — подумалось мне, — я совершил путешествие в семь тысяч миль, чтобы эта тинокет ше-нишбеа[1] произнесла свой первый и последний Амен за пятьдесят лет… Этот ключ способен отворить для нее врата Ган Эдена». И действительно, наши мудрецы сказали: «כל העונה אמן בכל כוחו פותחין לו שערי גן עדן — Перед тем, кто отвечает Амен во всю свою силу, открывают врата Ган Эдена».
* * *
В стихе из Шир а-ширим (4:3) говорится: «ומדברך נאווה — и речи твои прекрасны».
Это буквальный перевод стиха, в котором духовная красота еврейского народа аллегорически описывается в терминах физической красоты. Однако слово מדברך может быть переведено также как «твоя пустошь». И в мидраше (Агадат Берешит 79) приведенный стих объясняется в соответствии с этой второй возможностью перевода. Слова «твоя пустошь» относятся к незнающим евреям, которые не изучали ни Талмуда, ни Писания, — они подобны заросшему полевыми травами пустырю. Но они приходят в дом молитвы и произносят Амен. И вознаграждения лишь за эти Амен достаточно для того, чтобы для них отворились врата Ган Эдена.
[1] Тинокот ше-нишбеу (Плененные дети) — так называют евреев, получивших нееврейское воспитание, приравнивая их к детям, захваченным в плен и выросшим среди чужеземцев.
Издательство Пардес
Читайте: полный обзор по теме Амен
Рав Александр Кац,
из цикла «Хроника поколений»
Подмен Рахели на Лею произошел не случайно. Наши мудрецы подробно объясняют, что стояло за этим шагом.
Хава Куперман,
из цикла «Двенадцать колен еврейского народа»
Рав Реувен Пятигорский
Яаков служил за Рахель семь лет. Почему он выбрал именно этот временной промежуток, а также сколько денег в пересчете на шекели он уплатил будущему тестю Лавану за любимую женщину.
Раби Элиэзер бен Орканос,
из цикла «Пиркей де-раби Элиэзер»
Всевышний увидел переживания Леи из-за того, что Рахель Яаков любил больше, и послал ей в утешение сына
Батшева Эскин
После недавнего визита президента Израиля Реувена Ривлина в США израильскую и американскую прессу облетела сенсационная фотография, на которой Президент США Джо Байден в Овальном кабинете Белого Дома стоит перед израильским президентом на коленях
Рав Бенцион Зильбер
Учим Тору с раввином Бен-Ционом Зильбером в иерусалимской ешиве Толдот Йешурун
Меир Левин
Однажды мне захотелось объяснить за субботней трапезой, кем был Авраам
Рав Маариль Блох,
из цикла «Уроки Знания»
Рав Моше Вейсман,
из цикла «Мидраш рассказывает»
Эсав сам преследовал Яакова и приложил все усилия, чтобы догнать брата
Рав Шимшон Рефаэль Гирш,
из цикла «Избранные комментарии на недельную главу»
Если Авраам — это корень еврейского народа, а Ицхак — часть дерева от корня до ствола, то Яаков — это сам ствол…
Рав Маариль Блох,
из цикла «Уроки Знания»
Нам очень трудно представить себе как достичь столь высокой ступени в верности Б-гу, чтобы получить право по своей воле направлять ангелов, как обычных людей