Минуты приближения сердец

Друзья мои, Вс-вышний дает каждому человеку возможность учиться. Иногда ты учишься всю жизнь. А бывает, что это не помогает. И тогда Вс-вышний в своей милости дает каждому человеку одну минуту, только одну — и в ту минуту с Небес учат его всей Торе — как младенца, перед тем, как он выйдет из утробы. Но младенца учат девять месяцев, а уже родившегося и выросшего и так ничему и не научившегося — одну минуту. Я хочу рассказать вам о двух хороших людях, о двух военнослужащих израильской армии.

Офицер и его дедушка

Как-то незадолго перед Шестидневной войной ко мне обратился один мой знакомый еврей из Тель-Авива:

— Ты мне срочно нужен. Мой сын — офицер-срочник, и он отказывается приезжать ко мне в гости, потому что ему, понимаешь ли, мешает портрет моего отца на стене в гостиной. Отец был хасидом, и на портрете он с длинными пейсами и в штраймеле. Сын говорит мне, что надоело ему смотреть на портрет идиота, который верит непонятно во что и выглядит, как дикарь. Пожалуйста, реб Шлойме, поговори с ним немного, объясни ему…

Я согласился попробовать. Офицер оказался очень приятным человеком, но видно было, что что-то есть у него в сердце против религии. Как будто стена какая-то между ним и верой в Б-га. Я не смог достучаться до его сердца через эту стену.

Через несколько месяцев после окончания Шестидневной войны мой знакомый из Тель-Авива вновь приехал повидаться со мной — и не один, а со своим сыном. Сын его по-прежнему был офицером, но был он в кипе, с бородой и пейсами, и нити цицит свисали вдоль его брюк цвета хаки. Конечно, я тут же вскричал:

— Что с тобой случилось?

И здесь начинается рассказ.

— Ты знаешь, что я танкист. Во время войны все танкисты должны быть вместе. Один танк не может победить в битве. Вот представь себе, идет сражение, и вдруг я вижу, что египетский танк преследует меня. Я заторопился, чтобы поскорее присоединиться к остальным нашим танкам. Самый короткий путь — это по прямой, правда? Я уже вижу вдалеке один из наших танков и лечу на полной скорости по прямой, а египетский танк — за мной.

Вдруг посреди дороги я вижу старого еврея: с длинной бородой, в талите и тфиллин. Он стоит посреди пустыни и молится! Ты знаешь, что я раньше думал про религиозных? Сумасшедшие — да и все тут. Ну, вот и подтверждение: нашел себе место, где молиться. Война кругом, танки, пустыня — а он закутался в талит, как будто так и надо! Разозлил он меня. Думаю: стоило бы его переехать. Но как можно убить еврея во время войны? Никак невозможно. Пришлось его объехать, свернуть с прямой дороги. А через несколько секунд египетский танк, поехавший, конечно, прямо на еврея, тут же взорвался на мине.

Когда я вернулся домой, сразу поехал к отцу и, в который раз взглянув на дедушкин портрет на стене, вдруг понял: это он, он был тем евреем в талите, который молился посреди поля боя! Он молился обо мне — чтобы я остался жив… Какой, оказывается, был у меня дед! Какой святой еврей… Какая честь быть его внуком… И я внезапно почувствовал, что хочу быть, как мой дед. Что я готов стать таким, как он.

Последние два часа

Послушайте, друзья, и второй рассказ. Один профессор, не буду называть его имени, верил полной верой, как говорится, что религия — это самое большое зло в мире. Особенно его злило, что детей растят по-еврейски, воспитывая их в духе Торы. Он верил, что религия отбирает у детей души, силу, энергию — и все время писал разные статьи против религиозного образования. Ладно. У каждого человека есть право выбора, и каждый может думать, как ему угодно.

Однажды после Ливанской войны, которую тогда называли военной операцией «Мир Галилее», этот профессор пришел к одному из великих раввинов того времени и сказал:

— Рабби, я пришел только для того, чтобы сказать тебе: я готов полностью посвятить себя религиозному образованию в Израиле!

— Пришел посмеяться надо мной? Я тебя знаю много лет — и прекрасно знаю все, что ты думаешь о нас!

— Послушай, я в одну секунду все переосмыслил. Я расскажу тебе… На войне в меня стреляли и ранили. Я упал, изо рта у меня пошла кровь. Я подумал, что жить мне осталось часа два, не больше, если не доберусь до больницы. А какая больница? Вокруг ни души, а я истекаю кровью. Лежу без сил и жду смерти. Но о чем мне думать в эти последние два часа своей жизни? А, хорошо, думаю, я учил английскую литературу, начну думать про Гамлета. Что-то не идет… Ладно, попробую про короля Лира с его двумя дочерьми — ах… Ну, я сионист, подумаю про Ахад а-Ама, писатель такой был, да ты вряд ли о нем слышал, рабби… Тоже не идет.

Вдруг я почувствовал горячие слезы на своих щеках: я вспомнил, как танцевал с отцом и дедом на празднике Симхат Тора. Такая была радость, такая святость… Вспомнил, как в другой раз отец взял меня за руку и повел в синагогу на Коль Нидрей. Всю оставшуюся жизнь я буду только слушать мелодии Акафот и Коль Нидрей… Я вспомнил, какая радость наполняла наши субботы и праздники — тогда, давным-давно…

Вдруг что-то кольнуло меня в сердце. Я подумал — а внук мой, если, не дай Б-г, будет ранен и останется ему жить только два часа, — о чем он будет думать в эти последний часы? Ему не о чем думать! Потому что я, его дед, не привел его в синагогу, не танцевал с ним в Симхат Тора, не взял его слушать Коль Нидрей… Владыка Мира, сжалься надо мной! Я клянусь Тебе — если Ты спасешь меня и подаришь мне еще сколько-то лет жизни, я посвящу всего себя: свою душу, свои силы и своё время — тому, чтобы еврейские дети росли настоящими евреями. Вот поэтому я и пришел к тебе сегодня, рабби.

* * *

Друзья мои, я благословляю вас, чтобы у вас случались такие минуты, которые способны перевернуть жизнь. Иногда достаточно всего лишь одной минуты, чтобы приблизить сердца.

Перевод Батшевы Эскин