Навеки мой Иерусалим 31. Возвращение мужчин

На Родосе полным ходом шли переговоры о перемирии, а мы все больше скучали по нашему папе. Неужели его и вправду скоро освободят? Казалось, переговоры продолжаются бесконечно. И чем дольше они тянулись, тем больше возрастало наше нетерпение. Временами казалось, что они никогда не завершатся, а значит, никогда не состоится обмен пленными.

От наших мужчин приходили письма с просьбой прислать мацу к Пейсаху. Наверное, они утратили всякую надежду на освобождение.

Когда по еврейскому календарю начался месяц тевет, освобождение заключенных казалось уж совсем маловероятным. И вдруг мы получили известие, что первая группа военнопленных уже находится в пути. Наше радостное волнение готово было выплеснуться через край. Мы не могли сосредоточиться во время уроков, не могли спокойно играть по вечерам. Мы собирались около каменных оград, тянувшихся вдоль улицы, и, позабыв про мячи и скакалки, обсуждали происходящее и громко спорили.

— Первыми освободят тех, кто попал в плен раненым, — сообщила Хана, наш неизменный источник информации.

— А еще старых и больных, — добавила ее сестра Ра-хель.

— Откуда вы знаете? — спросили Фрида и Яфале.

— Из авторитетного источника, — заявила Хана, и, уж конечно, никто не осмелился спросить ее, что это за «авторитетный источник».

Мы были разочарованы. Почти никто из наших отцов не был ни раненым, ни больным, ни старым. Потом Хана повернулась к нам и сказала:

— Вообще-то ваш отец тоже может вернуться. В конце концов, у него же есть связи!

Я чуть не дала ей пощечину. У моего папы есть «связи»? Надо же такое придумать! Я просто онемела от возмущения, зато Наоми тут же вспылила:

— Знаешь, мы уже сыты твоими глупостями! Это какие же «связи» могут быть у моего отца с арабами?

— Конечно, — настаивала Хана. — Ваш отец отвечал за всех жителей Еврейского квартала. Арабы не могут не уважать его за это. Может быть, они и отправят его домой в первой же группе пленных.

Мы в ярости бросили подруг и пошли домой. Еще сегодня утром я твердила себе, что, если Аба не придет домой с первой группой, то я просто умру. Вот умру, и все тут! Но после конфликта с Ханой я передумала. Ведь если папа вернется сейчас, это будет доказательством, что в ее дурацких предположениях есть правда!

— Не волнуйся об этом, — сказала мне Наоми. — Аба никогда не допустит, чтобы с ним обращались не так, как со всеми.

Мы посмотрели друг на друга с полным пониманием.

Несколько дней спустя в конце нашей улицы один за другим остановились два военных грузовика. Их задние дверцы распахнулись, и несколько человек в военной форме спрыгнули на землю. Затем вылезли другие люди и заковыляли по улице.

— Пленные! — в один голос закричали прохожие.

Мгновенно образовалась огромная толпа. Женщины выбегали из домов, торопливо вытирали о фартуки свои мокрые руки и присоединялись к собравшимся. Папы среди прибывших не было.

К вечеру один из освобожденных пленных принес нам письмо, письмо на иврите! Оно было от Абы. На кухне при свете керосиновой лампы мама разложила на столе два листочка бумаги, исписанных четкими, ясными еврейскими буковками. За восемь месяцев разлуки мы в первый раз увидели папин почерк на иврите!

Има начала читать вслух:

«Моим любимым, моей дорогой жене и нашим возлюбленным детям.

Сегодня каждый восьмидесятый человек возвращается домой, но я остаюсь здесь, потому что я не мальчик и не старик, не ранен, не болен, не страдаю душевным расстройством…»

Листочки дрожали в маминой руке, по щекам бежали слезы. И, конечно, все данные нами самим себе обещания, что мы, «большие» девочки, будем сильными и не заплачем, — все эти обещания рассеялись, как утренний туман.

Аба

Казалось, еще вчера сливовые деревья стояли сухими и голыми. И вот прошла ночь — и они побелели! Каким прекрасным было то утро, и как удивились мы, увидев покрывшие деревья белые цветы. Сливы стали неузнаваемы! «Ой, какая прелесть!» — в восторге кричали мы.

Как же это мы не заметили, что ветки возвращаются к жизни, что на них появляются бутоны? Должно быть, нас слишком занимали другие проблемы. Недавно была освобождена еще одна группа пленных. Сколько рассказов принесли они, сколько известий от оставшихся в лагере товарищей!

В то утро ясное, голубое, безоблачное небо посылало нам свой привет, а теплое солнышко заряжало тело энергией. Мы бегом бежали до самой школы. Часа за два до

окончания уроков в школе появился Нахум, один из папиных многочисленных двоюродных братьев. Что он здесь делает?

Глаза его сияли. Нахум вызвал меня из класса.

— Аба здесь, — сказал он. — Я видел его в Сара-фенде.

(Сарафендом назывался английский военный лагерь возле Ришон ле-Циона. Теперь это израильский лагерь под названием Црифин.)

С того счастливого дня прошли долгие годы, но я никогда не позабуду, как сияли глаза Нахума, когда он произносил два таких простых слова: Аба здесь! Кровь бросилась мне в лицо, гулко застучала в висках.

— Аба!

Я вихрем влетела в класс и, схватив свой портфель, выскочила на улицу. Наоми мчалась за мной. Нахум что-то кричал нам вслед, но мы уже ничего не слышали. Он догнал нас и всю дорогу пытался объяснить, что Аба еще какое-то время пробудет в Сарафенде и что мы должны проявить терпение. Но мы были слишком взволнованы, чтобы здраво воспринимать сказанное.

Неужели это просто совпадение, что папа возвращается именно в тот день, когда после стольких дождливых и темных недель вновь засветило солнце? Неужели мне лишь кажется, что весь мир ликует? Я не могла дождаться, пока мы добежим до дому. Наоми то и дело со свирепым выражением лица затаскивала меня с мостовой, куда я в возбуждении выскакивала, обратно на тротуар. Ну почему в такой день не остановился транспорт? Улицы казались свежеумытыми, дома сияли, словно весь мир пробудился к новой жизни. Мне чудилось, что все люди на улице смотрят только на меня.

Има уже все знала. Нахум известил ее тоже. Мы всегда будем испытывать чувство огромной благодарности к нему за то, что он поспешил принести нам радостную весть. Доведя нас до дому, Нахум ушел.

Что же они так долго делают в Сарафенде? Настала ночь. Малыши уснули, а мы спустились вниз дожидаться папу. На улице холодно, но какое нам до этого дело! Территорию освещал один-единственный фонарь. Мы с мамой и Наоми сидели на ограде, а рядом стояли Савта и дядя Ерахмиэль, только что пришедший из Тверии. Вместе с нами еще несколько семей дожидались на улице своих мужчин. Окна домов светились, потому что с некоторых пор опять появилось электричество. Мы ждали.

Вдруг поблизости послышался шум мотора. В нескольких метрах от нас остановилась машина. Из нее вышли мужчины. Кто это идет к нам в тяжелой армейской шинели со сверкающими пуговицами? На нем форменный берет цвета хаки, кого-то высматривают зеленые глаза на худом изможденном лице.

Неужели? Да! Аба! Аба!

• • •

Не таким вспоминался он мне. Казался выше. Может, это берет так изменил его внешность? Когда мы расстались, его лицо было полным, а теперь щеки запали. Да, он изменился. Девять месяцев — долгий срок.

Все собрались вокруг него. Я только успела сжать его большую руку, как вновь почувствовала в горле удушающий комок. Торопливо выдернув свою руку, я… убегала.

Опять эти глупые слезы! Они всегда появляются в самый неподходящий момент. Теперь Аба подумает, что я не рада видеть его.

Я пробежала по бетонной дорожке, проскользнула мимо лестницы, и вдруг две больших руки обхватили меня сзади, и мое лицо уткнулось в шинель с блестящими металлическими пуговицами.

Все уже разошлись по своим квартирам, а наша семья оставалась в саду. На черном фоне неба сливовое дерево стояло, воздев вверх ветви, словно руки в молитве. Может, оно и вправду возносило к небу свою благодарность?

с разрешения издательства Швут Ами