Навеки мой Иерусалим 18. Подкрепления

Наступил четверг, Лаг баомер. Кто-то принес на склад новости… Плохие новости. Из всего Еврейского квартала только Батей Махасэ, сефардские синагоги и ешива Шаар Ашамаим по-прежнему оставались в наших руках. Продолжались бесконечные бомбардировки.

Кто-то крикнул:

— Только что во дворе убило рыжую женщину со второго этажа!

Хана, Рахель и вся их семья с трудом перебежали на склад из какой-то квартиры. Просто чудом снаряды обошли их, хотя Хана и была ранена в коленку шрапнелью. Сначала она заплакала, но вскоре успокоилась и стала сообщать всем ребятам последние известия.

Хотя в наших руках оставалась лишь небольшая часть Еврейского квартала, солдаты все еще продолжали сдерживать врага. Их было так мало, что раненые отказывались уходить со своих постов. У нас почти не осталось боеприпасов, а Арабский Легион продолжал наступать.

Положение действительно сложилось крайне угрожающее. Мы, дети, смотрели на взрослых в поисках защиты и утешения и не находили их. Все молча стояли или сидели на своих местах. Утешительные слова кончились. Все чувствовали гнетущую тяжесть на сердце. В запавших глазах стояло ужасающее, глубокое отчаяние. Грустные лица, опущенные плечи. Никто не разговаривал, потому что нечего было сказать.

Има дала нам ужин: питу с постным маслом и чесноком.

— Ты тоже поешь, — попросила я, но она отрицательно помотала головой, у нее не было аппетита. Да и откуда ему взяться в такое время? Мама сидела на полу, закрыв лицо руками, а завернутый в одеяло малыш лежал у нее на коленях. Еще несколько часов — и Еврейский квартал будет захвачен, и тогда…

Какой-то человек зашел с улицы. Все глаза повернулись в его сторону.

— Поговаривают о капитуляции, — объявил он.

— О капитуляции?

Все встрепенулись, и тут же разразился спор. Одни люди твердили:

— Уж лучше бы мы сдались, тогда б хоть выбрались отсюда живыми.

— Мы не можем страдать и дальше. Ведь положение совершенно безнадежно.

Другие возражали:

— Сдаться? После такой жестокой борьбы? После всех наших жертв? И теперь все потерять? Отдать арабам Старый город? Вообще прекратить борьбу после долгих месяцев бомбардировок, страданий, когда пролито уже столько крови? Нет, мы никогда не сдадим Еврейский квартал. Мы будем стоять до конца!

— Но зачем? Ради чего? Ведь все равно арабы захватят квартал. Так для чего же умирать?

— А где гарантия, что мы не погибнем, если сдадимся? Разве можно доверять арабам?

— Я надеюсь, что штаб согласится сдать квартал, — сказала Хана.

— Что ты говоришь? — переспросила ее сестра Ра-хель.

— Надеюсь, что штаб даст согласие на сдачу квартала.

— Да кто их спрашивал? Лишь бы только арабы приняли нашу капитуляцию.

— Где ваше мужество! — вспыхнула Наоми. — Вы хотите сдаться, а я не хочу.

— Ты хочешь умереть? — спросила Хана.

— Мы не можем отдать себя в руки арабов, они все равно обманут нас. Заявят, что принимают капитуляцию, а сами всадят нам нож в спину. Они всегда так делают.

Вошел боец гражданской самообороны.

— Мы будем сдаваться? — все задавали ему один и тот же вопрос.

— Нет. Нам обещали прислать из города подкрепление.

— Подкрепление?

— Да. Сегодня к ночи придет подкрепление.

Новость передавалась из уст в уста, будя погасшую было надежду. Мы так долго ждали… Мы так усердно молились… Если б только удалось продержаться до подхода подкреплений !

Мы с нетерпением ожидали наступления темноты, хотя в наших кладовых день почти не отличался от ночи.

— Аба, уже вечер? — спросила я.

Отец посмотрел на свои часы со светящимся циферблатом.

— Да, но они вряд ли придут до полуночи.

— А сколько же времени сейчас?

— Только семь.

Наши младшие сестренки заснули, лежа на полу.

— И вы тоже ложитесь спать, — велел Аба.

— Спать? Сейчас, когда в любую минуту могут подойти подкрепления? Ни за что! — заявила я.

— Ни за что, — подтвердила Наоми.

— Ложитесь спать, и немедленно, — приказал Аба. — Вам нужно выспаться, чтобы сохранить силы на завтра.

Мы вернулись в свою маленькую затхлую кладовую. Аба принес из коридора свечу и поставил ее на полу у стены. Двое детей из семьи Эйзенов лежали на деревянной полке, остальные спали на полу.

— Вы тоже ложитесь вдвоем на полку, — велела Има. — Вон вторая полка — пустая.

Наоми неохотно полезла на полку, но я продолжала протестовать.

— Я не хочу спать на полке. И потом, как мы узнаем, когда придут подкрепления.

Аба пообещал разбудить нас.

— Если они придут, — пробурчал он себе под нос, подсаживая меня на полку.

— Я никогда не спала в такой удобной кровати, — смеялась Шошана.

Меир задрал обе ноги на стенку, чтобы оставить сестре побольше места. Я легла на полку и тоже закинула вверх ноги, стараясь не ударить Наоми в живот. Широко раскрытыми глазами я смотрела в потолок, как искусно пауки плетут там гигантскую паутину. Ее ажурные и легкие конструкции, свисавшие с потолка, почему-то напоминали мне светильники, висевшие в синагоге Хурва.

— Узнать бы, сохранились ли они до сих пор, — с беспокойством думала я. — Может, снаряды разбили все на мелкие кусочки.

Большой комок пыли свалился с потолка, соринка попала мне в глаз Я моргала, моргала… Да, заснуть было трудно.

С полки напротив доносился храп. Неужели Шошана и Меир спят? Я посмотрела и поняла, что храпит Меир, изображая спящего старика. Он лежал с открытым ртом и довольно громко похрапывал. Но никто не обращал на это внимания, и он захрапел громче. Казалось, по-соседству кричит осел. Все сохраняли молчание.

— Какой он все-таки странный, — думала я. — Смеется и шутит даже тогда, когда сердце кровью обливается.

Я закрыла глаза и попыталась привести в порядок свои смятенные мысли. Вот мы собрались здесь: отцы, матери, подростки и совсем еще дети — собрались и ждем подкрепления. Малыши спят. Один мальчик храпит. В беспокойстве мерят шагами комнату мужчины. Летят снаряды. Кончается хлеб наш, пита. Арабы наступают. С ножами. Здесь Арабский Легион. Тяжелая артиллерия. Где же подкрепления? Как они смогут прорваться? Сдадимся ли мы? Да! Нет! Да! Нет!

Послышались шаги. В кладовую вошел Аба. Я села на своей полке:

— Ну что, пришли подкрепления?

— Пока нет.

— Сколько времени?

— Полночь. Ложись, малышка. Постарайся уснуть.

Я снова закрыла глаза. Вот еще бы и уши заткнуть, ведь мы почти оглохли в последние дни от непрекращающегося грохота. Все тело кажется разбитым. Вот постепенно исчезла паутина под потолком и перед глазами встала иная картина. Снова во дворе Батей Махасэ сияет солнце. Мы не заперты больше в темной и душной кладовой. Все мы вышли на улицу. Но в чем же дело? Почему так тихо? Не слышно больше взрывов. Стихли споры.

— Пришло подкрепление? — громко спросила я.

Никто не ответил.

— Подкрепления — где они? — повторила я. Ни слова, ни звука. Все спит, даже звуки уснули. Никто не слышит, никто не отвечает. Тишина, мертвая тишина кладбища. И вдруг — храп и голос из-под земли:

— Квартал сдан. Все мертвы. И я тоже мертв.

А голос, голос Меира!

Я постаралась сесть, но сон был сильнее меня. Я пыталась преодолеть его. Если бы только не засыпать… не умирать… не умирать, как все остальные.

— Под-креп-ле-ни-я, — пробовала я произнести по слогам, но голос не слушался, ни звука не вырвалось из парализованного сном горла. Я хотела поднять руку, шевельнуть ногой… Безуспешно, все тело онемело. Я прикована к земле.

Вдруг сильная боль в спине и шее. Что это? Подкованный ботинок? Кто-то пинает меня в шею и кричит:

— Сдавайся! Немедленно сдавайся!

— Нет, — кричу я. — Я не сдамся! Я не желаю сдаваться !

— Сдавайся, или я стреляю, — повторяет тот же голос.

— Кто ты?

— Я — легионер, — отвечает голос. — Мы захватили Еврейский квартал прошлой ночью. Если ты не сдашься, то умрешь, как и все остальные.

— Нет! — кричу я.

Выстрел. Странная жидкость течет по моему телу. Я лежу в море. Должно быть, это моя кровь течет, как вода. Все, конец…

— Г-споди, пожалуйста, не призывай мою душу. Я не хочу умирать, я хочу еще жить. Я хочу вырасти… родить детей… жить в государстве Израиль… Я не хочу, не хочу умирать! — кричу я изо всех сил.

— Шш-ш, тихо, Пуа, тише, — кто-то ласково гладит меня по лицу. Я открываю глаза и вижу Наоми, склонившуюся надо мной.

— Почему ты кричишь и плачешь?

— Легионер, — рыдаю я, — легионер. Он убил меня.

— Глупенькая, — смеется Наоми и снова гладит меня. — Нет тут никаких легионеров. И ничего с тобой не случилось.

— Случилось, случилось! — в панике кричу я. — Я вся в крови.

Я ощупываю свою одежду. Она насквозь мокрая.

— Это не кровь, — говорит Наоми. — Ты просто вспотела. Сегодня очень жарко. Тебе что-то приснилось.

— Приснилось? — не сразу смогла я осознать такую простую мысль. Ох, это было так страшно!

Я ощупала себя руками, чтобы убедиться, что цела.

— Где подкрепления?

— Все, нет подкреплений. Ночь прошла.

• • •

Подкрепления, которых мы так ждали, не смогли прорваться. Последняя надежда исчезла. Что теперь будет? Я пошла искать Абу и нашла его в коридоре. Глаза у папы были красные.

— Мы все еще ждем помощи? — спросила я.

— Нет, малышка, уже утро.

— Но я не хочу умирать! — выкрикнула я. — И не хочу, чтобы другие умирали.

— Я тоже не хочу, девочка, — сказал Аба, взяв меня на руки и целуя в щеку.

— Еврейский квартал сдан?

— Нет еще, но…

— Что же теперь будет?

Аба не ответил. Он молча смотрел на меня. Я огляделась. На всех лицах читался тот же вопрос. Кругом такие же усталые глаза, такие же разбитые сердца. Что теперь будем делать? Этот фатальный вопрос, словно глыба, навис над обитателями заплесневелой кладовой.

Капитуляция

Капитуляция. Сколько стыда и позора скрыто в этом слове. Оно сгибает спины, разбивает сердца, унижает душу.

Капитуляция. Прекращение огня. Конец кровопролития. Спасение из долины смерти. Жизнь. Неужели это все правда?

Если бы кто-нибудь две недели назад осмелился предположить такое, я бы испепелила его своим презрением. Но сегодня… сегодня простое желание выжить пересилило все остальные чувства.

— Ты должна жить! — кричала каждая клеточка моего тела. — Жить. Не умирать. Уйти из этих развалин. Довольно скрывалась ты в мрачной долине слез. В течение двух недель мы боролись за то, чтобы сохранить Еврейский квартал для евреев. И за эти две долгие недели район пядь за пядью был захвачен врагом. Он разрушался дом за домом, улица за улицей. Две недели он героически сопротивлялся, он не сдавался превосходящим силам противника. Но сегодня, сегодня Ашем явил Свою волю. Сегодня мы сдадимся. Мы уйдем, чтобы начать все сначала где-то на новом месте. Не здесь, не в Старом городе, но где-то еще в Эрец Исраэль.Так пожелал Г-сподь.

Наших ушей достигали разрозненные крупицы информации. Вот вбежала какая-то испуганная девчонка и, пробившись через толпу сидевших на полу взрослых и детей, объявила:

— Раввины вышли с белым флагом, но по ним открыли огонь.

— Арабы?

— Нет, наши солдаты. Они не хотят даже думать о сдаче. Они открыли стрельбу по раввинам и заставили тех вернуться.

— Какой ужас!

Через полчаса поступило новое сообщение: Агана дала согласие на капитуляцию. Раби Минцберг и раби Хазан снова вышли с белым флагом.

Вскоре было объявлено, что арабы прекратили огонь. Начались переговоры об условиях капитуляции.

Один за другим выходили мы из кладовых на свежий воздух. Мы шли медленно, осторожно, недоверчиво оглядываясь по сторонам, щурясь от ослепившего нас солнечного света. И мы терли уши, свои бедные уши, которые так привыкли к неумолчному грохоту канонады, что теперь заболели от охватившей нас тишины. Вновь и вновь сжимали мы головы руками. Да, все правда. Везде тихо. Все кончилось, не слышно больше разрывов. Прекратилась стрельба. Тишина. Нечего слушать, не на что смотреть. Настоящая тишина. Но, Б-же мой, какая тяжелая и гнетущая!

Люди выходили из своих укрытий, выбирались из-за мешков с песком, прикрывавших вход в их полуразрушенные квартиры, из переполненных синагог и темных кладовых. Все больше народу собиралось во дворе. Но что же это произошло с людьми? Их онемевшие за две недели ноги не хотят теперь ступать быстро. Все идут медленно и говорят тихо. Глаза у всех смотрят в землю, головы скорбно склонены. Молча глядим мы на руины наших домов и оплакиваем наших мертвых.

— Все жители должны быть выведены из квартала. Оружие сдано арабам. Солдаты берутся в качестве военнопленных.

Такой поступил приказ.

Все жители должны быть выведены? Куда? Люди бродили по двору Батей Махасэ, в последний раз оглядывая каждый камень. Сегодня мы расстаемся со святыми и древними местами, со Старым городом, где расположен Священный Храм. Уже много месяцев прошло с тех пор, как мы потеряли Котель Амаарави. Неужели мы потеряли его навсегда? Женщины и старики, никогда в жизни не покидавшие Старого города, сегодня в первый раз выйдут за его стены. Тут они родились, выросли и учились, тут женились и выходили замуж, растили детей и внуков… Увидят ли они когда-нибудь вновь эти места? Сегодня им приказано уходить, и на сердце у них глубокая скорбь и немая тяжесть.

Во дворе у колодца мы встретили Хаву. Она была молчалива. Да и что говорить? Все наши усилия оказались бесплодными, жертвы напрасными. Мы пытались защитить свой Старый город, оставаясь в нем. Мы выполнили свой долг. А теперь — теперь жертвы бессмысленны. Вот почему Хава, родившаяся в Старом городе, не произносила ни слова.

Подошла Хана. Она все еще прихрамывала на одну ногу. С ней была ее сестра Рахель. Присоединились Фрида и Яфале. У колодца собралась вся наша компания.

— Кто знает, куда нас отправляют? — спросил кто-то.

— В Катамон. Мы идем в Катамон, — ответила Хана, которая всегда знала последние новости.

— В Катамон?

— Да. Они отправляют нас туда.

— Здесь, во дворе, снарядом убило рыжую тетеньку, — сообщила Рахель тем, кто еще не знал об этом.

Фрида добавила:

— И отец Батьи Сафранович тоже погиб. Он храбро помогал солдатам нд посту и…

— И торговец вином умер от ран, — сказала Хана.

— Что? Умер? Когда? — встревожилась я, потому что Лея, его дочь, стояла тут же, прижавшись спиной к стене, с белым, как мел, лицом.

— Как? Твой папа умер? — спросила одна из девочек.

— Нет, он не умер, он тяжело ранен… Он только тяжело ранен.

Но правда стала ясна нам. Торговец вином умер. Никогда больше не увидим мы этого добродушного человека, не будем покупать конфеты в его лавке. Лавка не разрушена, она сохранилась и достанется арабам, и хозяин ее тоже останется здесь, мертвый, в их руках. Теперь Эстер и Лея сироты. Здесь, возле ешивы Шаар Ашамаим, останутся все мертвые, все, кто был убит, кого уже опустили в братскую могилу и кто еще не похоронен. Они не пойдут с нами в Катамон. Они останутся в Еврейском квартале.

Мимо прошли два солдата. Они тоже не пойдут с нами. Их возьмут в плен.

Солдаты повернулись и замедлили шаг.

— Вот колодец, — сказал один из них.

Мы отошли в сторонку. Один из солдат открыл крышку и заглянул вовнутрь.

— Все в порядке, — сказал он. — Бросай!

Они сняли с плеч винтовки и опустили их в колодец. Потом каждый отстегнул свой патронташ и отправил его следом.

— Что вы делаете?! — закричала я, поразившись до глубины души. Но они ничего не ответили. Лишь в горькой улыбке искривились их губы.

— Ваше оружие! Что вы наделали! И боеприпасы, такую драгоценность, — не могла успокоиться я.

— Шш-ш, — пыталась утихомирить меня Хава, — ты ничего не понимаешь. Они бросают оружие, чтобы оно не досталось врагам.

На дальнем конце двора появилось еще двое солдат. Они огляделись, быстро открыли другой колодец и бросили туда свое оружие. Не обращая внимания на Хавины успокоительные слова, я сломя голову бросилась искать папу с мамой. Мое сознание отказывалось воспринимать происходящее. Наши солдаты выбрасывают оружие! Драгоценное оружие, которое было так трудно заполучить, которое прятали с риском для жизни и которое тепррь можно носить открыто. И бесценные боеприпасы, которые так быстро кончаются, — они бросают их тоже! Кто же теперь защитит нас?

Маму с малышами я нашла возле склада.

— Има! — в возбуждении кричала я. — Солдаты! Они бросают оружие в колодцы!

— Все правильно, — ответила Има. — Они не хотят отдавать оружие арабам.

Но я никак не могла согласиться с этим.

— Мы ведь останемся тогда совсем без оружия!

— Это и называется «сдаваться», — ответила Има. — Если они не бросят оружие в колодцы, его придется сдать арабам.

— Сдаться… — недоверчиво повторила я. — Мы сдаемся…

Собираемся в путь

Во двор спустилась бабушка.

— Надо собираться в путь, — сказала она нам с Наоми.

— Присмотри за детьми, — велела Има. — Мы пойдем соберем хоть какие-то вещи.

— Мы тоже пойдем! — закричали мы. — Мы хотим еще раз увидеть свой дом. Мы хотим с ним попрощаться.

— Не сейчас, — сказал Аба. — Может быть, позже.

Има обняла меня и спросила:

— Что бы ты хотела забрать с собой из Старого города?

— Мой сидур, — ответила я без колебаний.

— А ты, Наоми?

— Тоже мой сидур, мой субботний сидур.

— Я возьму еще ваши портфели, — сказала Има. — Тогда у вас будет все, что нужно для школы. И соберу хоть немного одежды, чтобы вам было что носить.

Аба с Имой поднялись в нашу квартиру, а мы Остались внизу присматривать за младшими. Голос из громкоговорителя стал передавать какую-то информацию.

— Наверное, что-нибудь важное, — сказала Ханина мама.

Мы внимательно выслушали сообщение, передававшееся раз за разом.

— Каждый желающий может остаться в Старом городе. Каждый еврей может остаться в Старом городе, если присягнет на верность королю Абдулле.

Хана узнала, что есть люди, которые счастливы принять предложение арабов и остаться в Старом городе.

— Неужели? — поразилась Наоми. — Неужели они не боятся оставаться здесь? Не боятся арабов?

— Легионеры обещали не трогать никого из тех, кто останется, — сказала Хана.

— И им поверили? — удивилась я.

— У нас есть люди, которые никогда в жизни не покидали Старого города. Старые люди. И у них нет сил оставить свои дома, — объяснила Хана.

К нам подбежала Рахель.

— Наши соседи остаются, — взволнованно сообщила она. — И еще одна семья. Они не собирают вещи. Они разожгли керосинку и пекут халу к шабату.

— Сегодня пятница, — ударила меня мысль.

— Арабы перебьют их всех, как только мы уйдем, — сказали все в один голос.

— Какие глупые люди! Поддаются на лживые обещания, доверяют врагу.

Папа и мама спустились во двор, приволокли два огромных узла. Аба поставил их на землю. Как я была рада узнать хоть что-то знакомое, что-то из родного дома. Вещи были увязаны в старые желтые одеяла, на которых мы обычно играли дома. Аба надежно затянул веревки.

— А что там внутри? — спросила я.

— Одежда, — коротко ответила мама.

Я посмотрела на искусно завязанную веревку, за которую нужно было нести узел, и попыталась поднять его. Оказалось, что он очень тяжелый.

— Кто же понесет все это? — спросила я.

— Мы с папой.

— А что я понесу?

— Вот твой портфель. А внутрь я положила сидур, как ты и просила.

Мой портфель! Когда же я открывала его в последний раз? Кажется, годы прошли с той поры. Мои тетрадки, мой голубой пенал, учебники, и вот он, мой любимый маленький черный сидур. Я раскрыла его и поцеловала страницы. Има велела мне быстро закрыть книгу и убрать ее обратно в портфель. Получив сидур, я словно почувствовала себя в безопасности. Как хорошо, что Има взяла его с собой. Теперь я не буду ощущать себя безнадежно оторванной от дома.

Вместе с вещами Аба принес свой портфель, который велел нам беречь как зеницу ока. Там лежали самые драгоценные для него вещи: Хумаш (Пятикнижие) и Вавилонский Талмуд. В портфель Аба положил еще мезузот, которые снял с дверных косяков нашей квартиры, и деньги.

— Помните, — сказал он нам. — Только Тора имеет действительную ценность в мире.

А для Имы папа добавил отдельно:

— И не забудь, что деньги в портфеле — не наши. Это все, что осталось в общинной казне. К деньгам приложен список. Если, помилуй нас Г-сподь, меня разлучат с вами, помни, что это не наши деньги. Когда настанет время, они должны быть вручены полноправным владельцам.

(Так оно в конце концов и случилось. Аба прибыл в Катамон значительно позже нас).

— Чего ты боишься? — спросила Има.

— Сам не знаю. Они объявили, что все мужчины должны собраться на пустыре близ Батей Махасэ. От легионеров можно ожидать чего угодно.

Аба говорил это, и глаза его становились все более печальными. Он долго смотрел на нас, словно пытаясь запечатлеть в памяти наши лица. Но почему?

— Что бы ни случилось, Шломо, — сказала Има, и ее глаза увлажнились от слез, — доверься Г-споду. Всемогущий не оставит нас нигде, даже в Трансиордании.

В это время к нам подбежал один из папиных друзей, одетый в военную форму.

— Скорей, скорей, — попросил он, — дайте мне что-нибудь из одежды. Любую гражданскую одежду.

— Поднимись в мою квартиру. Там не заперто. Бери все, что хочешь.

Мужчина взбежал по лестнице, а Аба отправился регистрироваться на пустырь.

• • •

— Почему ты упомянула Трансиорданию? — спросила Наоми, бросив на маму пронизывающий взгляд.

— Просто так, — ответила Има. — Аба, конечно, скоро вернется. Ведь он не военный.

— Наша квартира в порядке? — спросила я.

Има ничего не ответила, лишь как-то странно на меня поглядела.

— Как выглядит квартира? — повторила мой вопрос Наоми.

— Так себе? — уклончиво ответила Има.

— Что значит «так себе»? — переспросила Наоми. — Что-то случилось? Мы поднимемся посмотреть, — сказала она решительно.

— Не надо, не ходите…

— Почему?

— Просто так. Не ходите.

— Но почему, почему? — закричала я.

— Что, у нас дома взорвался снаряд? — спросила Наоми.

— Нет.

— Артиллерия? — предположила я. — Скажи, Има, артиллерия?

Мама утвердительно кивнула.

— Ну и что же там? — не отставали мы обе.

— Большая дыра в потолке.

— А наш прекрасный светильник? Он разбит?

Има опять промолчала.

— Мы хотим подняться и посмотреть, — заявили мы. Но мама нам так и не позволила.

Постепенно двор заполнялся женщинами и стариками с узелками в руках. Подошла и Савта со своими пожитками.

Явились Фрида и Яфале с семьями. Фрида была в зимнем пальто, и пот градом катился у нее со лба.

Тут мы увидали, что с другого конца двора бежит Хава. Она что-то кричала и всплескивала руками от горя. Только когда она подбежала поближе, мы смогли разобрать ее слова:

— Хурва! — кричала она. — Они разбомбили Хурву. Там одни руины!

Хурва! Наша синагога! Этого не может быть!

Нету! Нету больше Хурвы. Купол разбит. Вообще ничего не осталось, — заливалась слезами Хана.

Я почувствовала, что дурнота комом подступает к горлу. Такую трагедию нельзя было осознать полностью. Зачем, зачем они это сделали? Чего ради?

— Барух даян аэмет — да будет благословен Праведный Судья, — прочитала я благословение, которое, как я слышала, произнесли после гибели раби Оренштейна и его жены.

Нету больше любимого бейт кнессета, погибла часть моей жизни. Наша Хурва лежала в руинах.

с разрешения издательства Швут Ами