Навеки мой Иерусалим 33. В обратный путь

Прошло девятнадцать долгих лет. Смогло ли время умерить боль, залечить наши раны?

• • •

Наступил понедельник, 26-е число месяца ияра 5727 года (5 июня 1967 года). Мы слушали восьмичасовой выпуск новостей.

— С юга на экранах радаров появились египетские самолеты… Они обстреляли… Наши вооруженные силы открыли ответный огонь…

Не успели мы осознать эту новость, как завыли сирены. И снова сидим мы в убежище, прислушиваясь к отзвукам разрывов и читая Теилим.

Снова была война, и вновь ожили наши воспоминания. Затхлая кладовая, мощные взрывы, кошмарные разрушения. Теперь все началось сначала. На нас одновременно обрушились удары с юга, с севера и в центре страны. Снова враги предприняли попытку разрушить наше государство.

Прошло двадцать четыре часа томительного напряжения и страха, и вот мы услышали замечательные новости. Сбиты сотни вражеских самолетов! Конечно, все воспрянули духом, но не утихла тревога за наших солдат. В убежищах Иерусалима детский плач сливался с голосами молящихся. Прошел еще один трудный, критический день. И вдруг радиопередачу прервал взволнованный голос диктора:

— Западная стена в наших руках! Я повторяю: Котель Амаарави в наших руках!

Неужели это возможно?

Заплакали все.

Эта война оказалась значительно короче, чем можно было предполагать, а ее результаты превзошли все самые смелые ожидания. Мы получили опять огромную территорию Земли Израиля: Хеврон, Бейт Лехем, Шхем, Старый город в Иерусалиме, Храмовую гору. Еврейскому народу чудесным образом было возвращено наследие предков, авторитет Израиля высоко поднялся в мире.

Хотя Котель Амаарави и находился снова в наших руках, я не сразу нашла в себе силы отправиться туда. Война закончилась, но слишком высокую цену заплатили мы за победу. Слишком глубоки и болезненны были нанесенные нам раны, так что даже радость победы мы ощутили сначала далеко не в полной мере.

Должно было пройти какое-то время, чтобы я осознала: скорбь и боль о павших никак не могут умалить нашей признательности за чудесную победу. Я начала понимать, что Шестидневная война явилась еще одним шагом на пути к освобождению еврейского народа. Процесс этот на наших глазах набирал силу и мощь.

И только тогда ощутила я полное счастье и возблагодарила небеса за все, дарованное нам. И тогда меня преисполнило желание посетить Старый город и Котель.

И вот вместе с моим мужем Хаимом мы выходим из автобуса около почтамта, на ближайшей остановке к Старому городу. Теперь дорога на Яффу открыта, исчезла стена, перегораживающая улицу и разделявшая Старый город и «новый» Иерусалим.

Мы шли по Яффской дороге в тот район, куда нога еврея не могла ступить в течение девятнадцати лет. Перед нами высилась стена Старого города. Как странно: мы можем подойти и дотронуться до нее. Я глянула направо. Сплошные остовы выгоревших домов. Они смотрели на меня, как призраки. Часть дверей была забита, в других домах на месте дверей зияли дыры — память о разграбленных магазинах.

— Это же старый торговый центр! — вспомнила я.

Мы спускались по широкой улице. Там, внизу, были ворота в стене. Мое сердце забилось часто-часто. Яфф-ские ворота! Возможно ли это? Справа от ворот вырисовывался силуэт крепости с башней — башней Давида. В большом волнении прошли мы через древние ворота. Площадь между воротами и шуком была переполнена людьми, как и в старые времена, только сами люди, пожалуй, немного изменились.

Мы прокладывали путь через толпу. И с каждым шагом мое удивление возрастало: дорога действительно открыта! Мы свернули направо, в сторону Армянского квартала, и остановились перед высокой стеной, в верхней части которой угрожающе торчали вцементированные куски битого стекла. Устрашающее здание с забитыми окнами.

— Это же Кишле, — в волнении воскликнула я.

— Да, это Кишле. Ты тоже помнишь ее? — удивился Хаим.

Помню ли я? Конечно. Это была недоброй славы английская тюрьма. Как все мы боялись этого места, особенно наши парни с их нелегальным оружием!

В дверях ужасной тюрьмы стояли солдаты. Но теперь мы подошли к ним без страха. Ведь это были не хмурые британские солдаты. Теперь здесь стоят наши израильские юноши. Мы прошли мимо здания. Здесь англичане всегда перегораживали узкий проход во время комендантского часа. И я вновь почувствовала себя, как освободившийся узник: он верит и не верит в свою свободу, в то, что может идти куда угодно, без запретов и ограничений.

— Савта, иди сюда, — хотелось позвать мне бабушку. — Смотри, мы можем прямо идти здесь, по главной дороге, не предъявляя удостоверений личности, не пробираясь по боковым переулкам.

Но Савта не услышит меня, ее уже нет на свете.,Мы идем дальше.

Вдруг дневной свет померк. Дорогу солнечным лучам перегородил нависший над головой свод. Сердце забилось быстрее, я снова стала маленькой девочкой, возвращающейся из школы на автобусе маршрута 2а. Улица постепенно расширялась, делалась все светлее. Чем дальше мы шли, тем больше я волновалась. Скоро мы дойдем до поворота. Там старый автобус всегда замедлял ход, едва не задевая за стены домов.

Еще несколько шагов — и вот они, Сионские ворота. Теперь они широко распахнуты. Дрожа с ног до головы, я подошла к ним, прижалась головой к камню. Глазам моим представилась свежая надпись: «Шма Исраэль. Слушай, Израиль! Ашем, наш Б-г, Ашем един!»

— Здесь мы вышли из Старого города, — хрипло прошептала я, и перед моим мысленным взором предстала толпа толкающихся, отпихивающих друг друга людей, пытающихся протиснуться сквозь узкий проход в заграждении. Нам чудом удалось спастись. Я остановилась и громко прочитала благодарственную молитву: «Благословен Ты, Свершивший для меня чудо на этом месте». И Хаим ответил: «Амен!»

И вдруг я почувствовала, что надо торопиться. Слишком долго мы не были в Старом городе, слишком долго нам приходилось довольствоваться лишь взглядом издалека.

— Пойдем домой, — сказала я и неожиданно для самой себя бросилась бежать.

Мимо промелькнул армянский жилой комплекс, показались сефардские дома и школа.

— Вот он! Вот мой дом! — закричала я. — Мы пришли!

Хаим стоял рядом со мной. Справа раскинулась тихая Сильванская долина с ее маленькими домиками, окруженными кактусами.

— Какой невинный вид у этой долины, — сказала я. — Трудно поверить, что отсюда били пушки.

— Давай зайдем, — промолвил наконец Хаим.

У входа на Дойче Плац теперь не было железных ворот. Мы прошли под широкой каменной аркой и свернули направо, во двор.

— Кто же здесь живет? — заинтересовалась я, заметив, что двор только что вымощен. Из комнаты раздавались юные голоса, голоса мальчиков, учивших Тору.

— Что это? — удивилась я. — Бейт мидраи/1

— Это ешива. Ешиват Акотель. Большая часть Еврейского квартала еще лежит в руинах. Эти мальчики — халуцим, первые поселенцы. Раби Бина привел их сюда сразу после войны. И они основали здесь ешиву.

Мы прошли на центральный двор. В земле виднелись три квадратных выступа. О чем-то они напоминали мне. Ах да, здесь были колодцы. Сюда, на дно этих колодцев наши защитники сбрасывали винтовки, свое последнее оружие. Наверно, теперь оно уже заржавело? Я перевела взгляд на кладовые в углу двора, послужившие нам последним убежищем. Мы стояли у входа в темный коридор.

— Вот здесь мы сидели в ожидании смерти, — прошептала я.

Голоса мальчиков, учивших Гемару, стали громче. И вновь я подумала о бабушке.

— Ты слышишь, Савта? — хотелось мне спросить у нее. — Ты слышишь, здесь, в твоем доме, снова учат Ге-мару. Ам Исраэль хай — еврейский народ жив!

Наша квартира была на верхнем этаже. Мы стали искать лестницу, но она оказалась разрушенной, подняться было невозможно.

Тогда мы отправились на пустырь. Меня поразили груды обломков, булыжника, мусора.

— Этого не может быть! — воскликнула я. — Ведь мы все стояли тут, в чистом поле, в день сдачи Еврейского квартала. Откуда же здесь эти развалины?

Ответ мог быть лишь один. Значит, арабы, захватив квартал, продолжали разрушать его. Они не стали ни восстанавливать, ни заселять район. А немногие арабские семьи, поселившиеся в развалинах, не предприняли ни малейшей попытки что-то расчистить, починить, воссоздать.

Вся местность выглядела какой-то заброшенной и безжизненной. С какой жестокостью обрушили арабы свою злобу даже на деревья и камень! Кроме нашего дома, который судьбе было угодно сохранить, я не могла узнать ни одного здания. Не в силах распознать, где и что находилось, я предоставила Хаиму возможность выбирать дорогу. Мы вышли в какое-то место, где раньше явно пролегала улица.

— Это дорога в Еврейский квартал, — заявил мой муж, но я не могла уловить сходства с оживленной улицей из моих детских воспоминаний.

— А это вход в Хурву, — сказал Хаим, указывая на проем в стене. Мы прошли во двор, увидели сбоку несколько маленьких строений. Спустившись на два пролета широкой старой каменной лестницы, мы оказались на просторной пустой площадке.

— Вот теперь мы внутри синагоги, — Хаим буквально сиял от радости.

А я замерла на лестнице, не в силах произнести ни слова. Сколько я ни вглядывалась, нигде не могла найти ни малейшего напоминания о величественной синагоге моего детства. Наконец я сказала:

— Боюсь, ты ошибаешься.

— Вовсе нет. Вот восточная стена с нишей для арона Кодеша, а это бима. Смотри, и пол уже расчистили от обломков.

Я нагнулась. Под слоем пыли действительно светилось мраморное покрытие пола.

— Да, это действительно пол Хурвы, — грустно подтвердила я.

Я посмотрела на какой-то обрубок, оставшийся от разбитой вдребезги бимы, — и спрятала лицо в ладонях. Значит, это действительно Хурва. Это все, что осталось от величественной синагоги, от ее великолепного Святого Ковчега, разукрашенных стен, окон с витражами, купола со звездами, светильников. Все, все превращено в руины!

Не помню, сколько я просидела на ступеньках. Вдруг из бокового строения послышался ослиный крик. Я вскочила на ноги и заглянула внутрь. Два осла мирно жевали солому, повсюду валялся навоз. От этого зрелища душившие меня слезы прорвались наружу, потоком полились по щекам.

Хаим стоял рядом со мной, и лицо его так и излучало радость.

— Как ты можешь улыбаться?! — набросилась я на него.

— А как ты можешь плакать?

— Наша чудесная синагога, наш святой дом молитвы превращен в хлев. И ты хочешь, чтобы я не плакала?

— А разве ты забыла рассказ из Гемары? — спросил мой муж. — Когда Священный Храм был разрушен, раби Акива и его сподвижники отправились в Иерусалим. Когда они дошли до Храмовой горы, то увидели, что в Святилище забрела лиса. Все остальные мудрецы заплакали, а раби Акива засмеялся. Мудрецы спросили его:

— Почему ты смеешься?

А он ответил вопросом на вопрос:

— А почему вы плачете?

И они сказали ему:

— Но ведь в Торе сказано относительно Святилища, что, если кто-нибудь, не являющийся священником, войдет в это место, то он погибнет. А теперь сюда ходят лисы. Разве можем мы не рыдать?

А раби Акива ответил:

— А вот я как раз поэтому и ликую. Ибо теперь я уверен, что как сбылось пророчество о разрушении, так же сбудется и предсказание об освобождении и восстановлении Иерусалима и нашего Священного Храма.

— Ты вот плачешь, а я счастлив, — продолжал мой муж. — Я счастлив, что Хурву не превратили в христианскую церковь или мечеть. Я счастлив, что, не считая нескольких семей беженцев, арабы не стали заселять Еврейский квартал и восстанавливать его. Значит, в глубине души они всегда чувствовали, что мы вернемся.

— Верно, — согласилась я, немного воспрянув духом. — Теперь мы сможем спокойно восстанавливать Хурву.

— Мы будем восстанавливать весь Еврейский квартал, включая Хурву Как исполнилось пророчество о разрушении, так же исполнятся и все пророчества о восстановлении Иерусалима.

Я медленно поднялась со ступенек и подошла поцеловать мраморный остов бимы. Потом мы направились к Ко-телю. Вновь шли мы вниз по улице, и только теперь я заметила, что ступенчатый спуск исчез, вместо него проложена крутая и узкая заасфальтированная дорога. Легким шагом спускались мы по ней. Я чувствовала себя словно во сне. Вот сейчас глазам моим вновь откроется Стена. «Шир Амаалот…» «Когда Ашем возвратит пленников Сиона, мы будем как во сне…» Казалось, сам по себе зазвучал псалом царя Давида.

И вот я, наконец, стою перед Котелем. Как отличается он от Стены, которую я помню. Я стою на открытой просторной площади, вымощенной гладкими камнями. Теперь перед нашими глазами значительно больший участок Стены. Раньше ее узкий высокий кусок был с обеих сторон зажат арабскими домами, которые, казалось, всегда старались задушить ее. Теперь все эти дома исчезли.

Огромная толпа женщин, мужчин и детей заполняла площадь. Меня поразило разнообразие собравшихся людей. Религиозные и нерелигиозные евреи, сефарды и аш-кенази, новые иммигранты и жители Израиля. Весь еврейский народ!

Хаим пошел на мужскую половину, я — на женскую. Подошла к Котелю, приложила руки к камню, поцеловала его. И закрыла глаза.

Многие плачут, встретившись с Котелем после долгой разлуки, а я нет. Напротив, меня переполняло дотоле неведомое чувство огромной духовной радости, своей близости к Б-гу. И это чувство проникало в мое существо. Я чувствовала, как радость переполняет меня, выплескивается через край, перетекает от меня к другим людям и от них обратно ко мне.

Я не плакала, потому что это была уже не Стена Плача. Стена Плача — воспоминание о разрушении нашего Бейт Амикдаша — стала местом радости, местом искупления.

Я открыла глаза и присмотрелась к женщинам, стоявшим по соседству. Некоторые из них молились вслух, раскачиваясь в такт своим словам, другие — так тихо, что лишь видно было движение губ, но не слышно ни звука.

Те, кто знал молитвы, читали длинные отрывки из Си-дура, другие произносили собственные слова. Были люди, которые ни разу в жизни не произнесли слов формальной молитвы, но их сердца без слов обращались к Б-гу. Некоторые вообще не молились, они просто подходили к Стене и молча просовывали записочки в щелочки между древними камнями.

Со всех сторон звучали молитвы — самые разные, их произносили с разным акцентом, пели на разные лады. Здесь у Стены евреи были единым и неделимым народом. Здесь все были равны.

Потом я посмотрела на саму Стену. На нижний ряд камней, огромных, древних, растрескавшихся, потом на верхние ряды. Чем выше, тем меньше становились камни, тем плотнее прилегали друг к другу, пока не сливались, наконец, с голубым куполом неба. Там, где-то в вышине, находились небесные врата, через которые достигали Всевышнего наши искренние молитвы.

Долго стояла я там, ощущая себя частицей единого целого, крупицей избранного народа. И губы мои шептали молитву, ту же молитву, которую произносили мы у себя дома в дни войны и опасности: «И в Иерусалим, Твой город, вернись в милосердии…»

А потом на мои губы попросилась другая молитва, молитва, рожденная в моем сердце:

— Прошу тебя, Ашем, да будет Твоя воля, чтобы возродить этот древний город из груды пыли и развалин, чтобы среди этих обугленных камней отстроилась вновь наша Хурва, дом учения и молитвы, и чтобы в третий раз и уже навсегда из этой единственной Стены возродился Священный Храм. И пусть эта новая и совершенная постройка навеки принадлежит нам и станет вечным домом для нас, для Ам Исраэль.

Отец автора: рав Шломо Мин Аар (Бергман)

Рав Шломо Мин Аар, отец автора и один из главных героев настоящего повествования, — знакомая и любимая личность для жителей Иерусалима.

Иерусалимец в пятом поколении, он является потомком благословенной памяти раби Элиэзера Бергмана, первого немецкого еврея, поселившегося в 1835 году в Святом городе вместе с женой и детьми. (До этого времени большинство евреев-ад/лгеяазя переезжали в Иерусалим лишь под конец своей жизни).

Мин Аар —это буквальный перевод на иврит фамилии Бергман, «человек с горы».

Раби Бергман был ученым знатоком Торы, бизнесменом и общественным деятелем, много сделавшим для процветания общины еърееъ-ашкенази в XIX веке. Он стал одним из основателей Холланд Дойч Колел в Батей Махасэ — одного из первых «современных» проектов жилищной застройки в Старом городе.

Потомки пошли по его стопам и как талмидей хахамим, и как общественные деятели. Реб Нахум, его внук, был одним из основателей Меа Шеарим, по-настоящему новаторского для своего времени проекта. Меа Шеарим стал самым большим из первых предместий, построенных за стенами Старого города.

Рав Мин Аар родился в Иерусалиме, в Старом городе, в 1911 году. Чрезвычайно сложная экономическая ситуация, сложившаяся в то время, вынудила его отца, рава Хаима

Иеуду Бергмана, временно выехать за границу, оставив в Иерусалиме свою семью, в том числе маленького Шломо. Из-за неожиданно разразившейся Первой мировой войны он не смог покинуть Германию и оказался надолго разлученным с семьей. Он был назначен на должность даяна, религиозного судьи, в Нюрнберге, а после окончания войны к нему приехала его семья.

Маленький Шломо окончил в Германии начальную школу, а затем отправился в Литву для дальнейшего изучения Торы. В течение десяти лет он учился в Кельме, Поневе-же, Тельше и Мире и в Мире же получил смиху от рава Элиэзера Иеуды Финкеля.

Перед самым началом Второй мировой войны семье Бергманов удалось вернуться в Эрец Исраэль. Вначале они поселились в деревне Неве Яаков к северу от Иерусалима, а затем вернулись в Батей Махасэ в Старом городе, где Шломо занимался в течение года в учительской семинарии, а затем вступил в организацию Агана.

Он женился на Матильде Агаси и начал учительскую деятельность в Есод Амаале, маленькой деревушке в долине Хула. Годом позже он и его семья перебрались в Сдэй Яаков, поселок в Изреэльской долине, где Шломо исполнял обязанности раввина и учителя. В 1945 году, после смерти отца, он вернулся в Иерусалим с женой и тремя дочерьми. Еще одна дочь и сын родились в Старом городе, а младшая дочь — уже после войны, в Катамоне.

В трудные годы с 1945 по 1948, когда семья Мин Аар жила в Старом городе, рав Шломо работал учителем. Избранный членом комитета, отвечавшего за все дела в Еврейском квартале, он исполнял посреднические функции между жителями и военными властями. Когда погиб глава комитета, раби Оренштейн, рав Мин Аар занял его место.

После сдачи Старого города он вместе с другими жителями квартала попал в Трансиорданию в качестве военнопленного. И там он был избран мухтаром — главой общины, представляя перед арабскими легионерами интересы еврейских пленных. Эту должность он занимал девять месяцев, вплоть до освобождения. Тем временем его семья вместе с другими беженцами из Старого города перебралась в Катамон, где им и предстояло жить в течение двенадцати лет.

Вернувшись из плена, рав Мин Аар продолжал свою преподавательскую деятельность до 1969 года, после чего Религиозным Советом Иерусалима он был назначен раввином района Байт Ваган. Более двадцати лет он преданно служил жителям Байт Вагана в дни мира и войны, в добрые и трудные времена. И сегодня он активно работает в сфере образования и принимает деятельное участие в жизни общины, с одинаковой готовностью преподает людям молодым и старым, ежедневно отвечает на десятки алахи-ческих вопросов.

Имея сотни учеников и последователей, рав Мин Аар хорошо известен и уважаем всеми как алахический авторитет и талмид хахам, и каждый обращающийся к нему всегда черпает силу из неиссякающего источника его мудрости и спокойствия.

Да дарует Ашем ему и его супруге еще много лет активной и плодотворной жизни.

с разрешения издательства Швут Ами