Навеки мой Иерусалим 15. Папин завет

Понедельник, 8 ияра, который мне не забыть никогда.

Мы по-прежнему все вместе теснились в однокомнатной квартире соседей. Здесь собралось несколько семей, и каждая жила в своем уголке. Со всех сторона на Еврейский квартал обрушивались пули и тяжелые снаряды. С пятницы мы были полностью отрезаны от всего мира и не имели ни малейшего понятия о том, что там происходит. Настроение было ужасное, все прекрасно понимали, как мало у нас солдат и как плохо они вооружены.

Вдруг в наш двор ворвалась толпа мужчин, женщин и детей с окраинной улицы. Из их истерических выкриков мы не сразу поняли, что произошло страшное: арабы атаковали дорогу в Еврейский квартал. Женщины с младенцами на руках рыдали душераздирающими голосами.

— Я своими глазами видела их ножи!

— Что вы сидите здесь? Бегите, бегите! Они скоро придут и всех нас перережут!

Округа мгновенно заполнилась толпами беженцев. Панические крики слышались со всех сторон:

— Банды! Банды убийц! Они вооружены! Они убьют всех, кто не успеет убежать!

Схватив первые попавшиеся под руку продукты и вещи, взрослые и дети присоединялись к бегущей толпе. Волны людей прокатывались по огромному двору, нагнетая массовую истерию, всеобщий порыв безоглядно бежать от арабских убийц.

Паника — явление заразительное. Мгновенно все дома опустели. Има подхватила братишку и корзинку с едой, Аба взял на плечи Рути, и мы побежали вместе со всеми. Перед нами, расталкивая и распихивая друг друга, неслись сотни охваченных паникой людей — словно стадо овец, спасающихся от стаи кровожадных волков. Поток досмерти перепуганных людей устремился к окраине квартала, достиг последних домов… и в растерянности остановился. Перекрывая человеческий шум и гам, над головами раздалось гудение снаряда.

— Стойте! Стойте! — послышались отдельные голоса. — Вы бежите прямо под огонь мортир с Масличной горы!

Послышались крики отчаяния:

— Мы окружены! Мы в западне!

Впереди — изрыгающие огонь мортиры, позади — банды арабов, и со всех сторон — снайперы. На этот раз чуда не произошло, море врагов не расступилось перед нами. Спасения не было. Первые попытались отступить, вызывая всеобщую давку и смятение.

— Нельзя бежать ни вперед, ни назад! Надо оставаться здесь и прятаться в домах, — передавалось из уст в уста чье-то указание.

Люди мгновенно бросились к соседним домам, срывая двери с петель и выкидывая мебель, чтобы освободить место для себя. Мы тоже втолкнулись в какое-то битком набитое помещение.

Не помню, была ли то квартира или синагога, но, едва переступив порог, мужчины сбились к одной стене, женщины — к противоположной, и все стали молиться. В глазах взрослых людей читался отчаянный страх смерти. Глядя на всхлипывающих мужчин, на их дрожащие тела, на рыдающих женщин и вопящих детей, я тоже не могла не расплакаться.

Има протянула нам с Наоми сидуры. Хотя был месяц ияр (май), люди читали молитвы Ямим нораим (Дней Трепета).

— Отец наш, Царь наш, разорви цепи зла, — вслух молились мужчины, а женщины со слезами повторяли их слова.

— Отец наш, Царь наш, яви милость к нам, к нашим детям, к нашим младенцам.

— Отец наш, Царь наш, сделай так ради тех, кто был убит во славу Твоего Священного Имени.

— Отец наш, Царь наш, отомсти за кровь Твоих убитых рабов.

Я истово молилась, а перед глазами проносились страшные видения: убитые люди, потоком хлещущая кровь. Я оглянулась на дверь. Что это за звуки доносятся с улицы? Пришли уже наши убийцы? Я задрожала с ног до головы.

Голоса звучали все громче. Мужчины молились так, словно стремились пробиться через небесные врата. Казалось, молитва разрывает их сердца.

— Что это? — спросила я, замерев от страха.

— Покаяние, — ответила одна из женщин. — Покаяние перед смертью.

Я попросила, чтобы кто-нибудь показал мне нужное место в сидуре, но вместо букв у меня перед глазами плясали какие-то черные пятна.

— Мы творили зло, нам недоставало веры, наши уста исторгали богохульственные речи, — выкрикивали молящиеся, и вместе со всеми я кричала и била себя в грудь.

— За грехи, совершенные перед Тобой невольно, и за греховное непочтение к нашим родителям и учителям…

Покаяние окончилось. В невыразимом отчаянии ожидали мы ужасного конца.

Аба жестом подозвал нас с Наоми и отвел в уголок двора. Лицо его было печально и серьезно.

— Я должен поговорить с вами, — сказал он. — Есть вопросы, в которых отец просто обязан руководить своими детьми. Вы мои старшие дочери. Я должен раскрыть перед вами свое сердце. Скоро сюда явятся банды арабов. Не в первый раз еврейская кровь прольется на эту землю. Кто знает, какая нас ждет судьба? Может быть, случится чудо, и они сжалятся над женщинами и детьми. Но мужчины, несомненно, будут убиты.

— Аба, Аба! — закричали мы, не в силах сдержать слезы. — Не говори так!

Има, выйдя вслед за нами во двор и услышав папины последние слова, запротестовала:

— Шломо, не надо, пожалуйста, перестань!

Аба не обратил на ее слова никакого внимания. Одной рукой он взял за руку меня, другой — Наоми. Я посмотрела прямо в его сине-зеленые глаза. Они были прозрачны, как море, и смотрели в дальние дали, куда-то за грань нашего времени и пространства.

— Никто не знает, чему суждено случиться, — продолжал отец. — Никому не ведомо, чья жизнь будет спасена, а чья — нет. Но я хочу, чтобы вы осознали раз и навсегда, что самое главное в жизни — это Тора. Ничто в этом мире не имеет настоящей ценности, кроме Торы. Когда вы вырастете и вам настанет время выходить замуж, вспомните мои слова! И если вам представится выбор между мужчиной, обладающим богатством, светской ученостью, почетом, положением в обществе, и человеком, обладающим Торой, что вы выберете?

— Тору, Тору! — обещали мы дрожащими голосами.

— Берегите своих сестер, и когда они вырастут, именно вы должны будете передать им мой завет. Позаботьтесь, чтобы они тоже выбрали себе в мужья талмидей ха-хамим — ученых богобоязненных мужчин, превыше всего на свете ценящих Тору.

И, наконец, ваш маленький брат. Если Б-гу будет угодно, чтобы меня не было больше с вами, помните, что моим самым заветным желанием было, чтобы он вырос тал-мид хахамом — ученым знатоком Торы. Вы должны будете занять мое место.

Несколько долгих минут стояли мы во дворе и плакали, плакали до тех пор, пока не иссякли силы даже для слез. Аба отвел нас в ближайшую квартиру. Здесь комната тоже полна была людей, громко молившихся и проливавших слезы. Мы снова открыли наши Теилим и стали молиться.

Вдруг в комнату вошел высокий солдат-еврей, одетый в форму цвета хаки, с винтовкой за спиной и патронташем через плечо. Он свистнул и попросил тишины. Все глаза повернулись в его сторону. Люди постепенно успокоились и приготовились выслушать новости.

— Наши вооруженные силы успешно отбивают все атаки противника, и вскоре мы вышвырнем врага из Еврейского квартала, — произнес он. — Как только будет объявлено об окончании операции, просим всех жителей вернуться к себе домой.

— Домой! — закричала коренастая низенькая женщина злым и насмешливым голосом, подходя к солдату и грозя ему кулаком.

— Кто ты такой, чтобы учить нас, что нам делать? — завопил мужчина в черной шляпе.

— Не верьте ему! — послышались голоса со всех сторон.

— Ни за что не пойдем домой! — визжала низенькая женщина. — Мы не хотим, чтобы нас перерезали.

— Тихо! Слушайте меня! — закричал солдат, и лицо его покраснело от гнева. Вены на лбу вздулись, как веревки, вот-вот лопнут.

— Слушайте! — повторил он, стараясь перекрыть своим голосом безобразный галдеж. — Прошли те дни, когда нас могли перерезать, а мы даже не в силах были защищаться. Теперь у нас есть армия. Пора уже понять это.

— Армия! — горько рассмеялась женщина. — Горстка детей и желторотых юнцов. И это ты называешь армией?

— Детские игры, — согласились вокруг. — Это все детские игры.

— А оружие? Ха-ха-ха! — истерически расхохотался мужчина в черной шляпе. — Игрушки, вот что это такое! Неужели вы и впрямь думаете, что несколько мальчиков с этими вашими игрушками в руках могут остановить арабские банды?

Тут в комнату вошли еще две девушки.

— Арабы изгнаны из квартала. Наши бойцы перекрыли дорогу, ведущую сюда со стороны шука.

Вздох облегчения пронесся по толпе.

— А теперь идите по домам. По домам! — громко приказал высокий солдат.

Никто не тронулся с места. Солдат поднял винтовку, прицелился в потолок и положил палец на спусковой крючок.

— Если вы не пойдете по домам, я буду стрелять, — пригрозил он.

После этих слов часть людей вышла из комнаты и стала подниматься по лестнице к Батей Махасэ. Но остальные продолжали стоять на месте. Все, кто жил далеко от Батей Махасэ — на улице Хабада или на шоссе, ведущем в Еврейский квартал, не пожелали возвращаться домой. Аба с Имой взяли малышей, собрали наши пожитки, и мы вернулись в Батей Махасэ. Но в свою квартиру не пошли, да и к соседям на второй этаж заходить не стали. Некоторое время мы бесцельно слонялись по двору, не зная, куда приткнуться.

Потом одна пожилая пара пригласила нас в свою квартиру на первом этаже. Там уже расположились несколько семей, усевшись на одеялах, постеленных на полу. Хозяева пускали к себе всех желающих, превратив свою однокомнатную квартиру в настоящее убежище. Мы воспользовались их приглашением и вскоре уже спали на полу в этом гостеприимном доме.

Под огнем

На следующее утро никто не пошел в шул. Все молились по домам. О том, чтобы выйти на улицу, не могло быть и речи, потому что со всех сторон на Еврейский квартал обрушивались снаряды и пули. Хозяйка квартиры любезно разрешила нам пользоваться кухней и обеспечила всех горячей водой.

Вдруг совершенно неожиданно в квартиру ворвались Эстер и Лея со своим маленьким братом, все трое бледные и дрожащие. Вслед на ними несколько женщин силком приволокли со двора их мать. Она пронзительно кричала и порывалась выбежать обратно.

— Что случилось? Что случилось? — спрашивали все.

— Снаряд! У нас в квартире разорвался снаряд. Вся стена обрушилась. Мой муж убит! — причитала мать.

— Нет, мамочка, нет, — успокаивала ее Эстер. — Он только ранен, тяжело ранен. Он в больнице. Мириам тоже ранена.

Но мать никак не могла взять себя в руки.

— Я хочу его видеть! — кричала она.

— Сейчас нельзя выходить, — пытались урезонить ее женщины, не выпуская из комнаты. Соседи дали бедняжке воды и усадили ее в кресло, но все равно она вновь и вновь порывалась вскочить и уйти. Девочки сидели с нами. Лея побледнела, как смерть, она не плакала и не разговаривала, просто замерла, уставившись в одну точку. Эстер бормотала себе под нос:

— Не знаю, как… Просто чудо… как мы добрались сюда под всеми этими снарядами… чудо… чудо…

Одна из женщин брызнула Лее в лицо водой, другая дала девочкам напиться, третья взяла малыша на колени. Постепенно все стали приходить в себя. Дети вернулись к своим играм. Старик-хозяин уснул на одной из кроватей.

Жизнь сложилась так, что с семьей Эйзенов нам суждено было неразлучно провести все оставшиеся дни войны. Вот их сын Меир и обратился ко мне:

— Ты видела когда-нибудь, чтобы человек спал с открытым ртом?

Он показал на хозяина квартиры и громко засмеялся. Тот действительно спал с открытым ртом и громко храпел при этом.

— Нет, не видела, — сердито ответила я. — Но, может, так спят старики. А что, ты считаешь, что сейчас подходящее время для насмешек?

— Почему бы и нет? — вмешалась его старшая сестра Шошана. — Если мы не будем хоть немного смеяться, то умрем от напряжения и тревоги.

— Что-то никто еще не умер от тревоги, — сказала я.

— Умирают от бомб и снарядов.

— А вот и нет, — заявила Шошана. — Можно погибнуть и от гранаты.

— Или от шрапнели, — добавил Меир.

— Вот мою сестру и ранило шрапнелью, — вступила Эстер.

— А моего папу — снарядом, — включилась в разговор Лея, которая до этой минуты упорно молчала. — Папу… снарядом… Он тяжело ранен, он в больнице.

И опять тишина. Мы все с сочувствием поглядывали на Лею. Она опустила глаза. Меир продолжил разговор:

— А еще можно погибнуть от шальной пули, — сообщил он.

— Что это такое? — поинтересовалась я.

— Ну знаешь, это такая пуля, которая летит куда попало, в общем, выпущенная по ошибке.

— Ничего-то ты не понимаешь, — возразила Шошана.

— Шальная пуля — это… Ну, представь себе, что где-ни-будь там, за домами, засел снайпер. Он видит нашего солдата на посту, прицеливается и… И вот он стреляет. Пуля вылетает из винтовки и летит прямо в голову нашему солдату. Но вдруг посреди дороги она меняет направление и летит куда придется, все дальше и дальше от цели, и в конце концов попадает в кого-то и убивает его.

— И он умирает, хотя в него никто и не стрелял?

— Вот именно!

— Ужас какой! — воскликнула я.

— Сам снайпер еще страшнее, чем его пули, — вздохнула Наоми.

— А кто такой снайпер? — поинтересовался Меир.

— Это араб, который сидит далеко отсюда, держит винтовку и следит за нами, — разъяснила Наоми. — У него глаза, как у орла.

— Да, у снайпера очень острые глаза. Он никогда не промажет, — добавила Шошана. — Если он видит тебя, то целится прямо в голову.

— Нельзя так говорить, — запротестовала Наоми. — Вот накличешь сатана своими разговорами.

Обстрел, который все время громыхал в отдалении, вынуждая нас выкрикивать фразы, неожиданно прекратился. И тогда в тишине раздался голос из громкоговорителя.

— Сдавайтесь! Сдавайтесь! Неужели вы все хотите умереть? Сдавайтесь немедленно, пока мы вас всех не перебили.

Они снова и снова повторяли свое воззвание. А потом на нас опять обрушился поток снарядов и застучали пулеметные очереди. Мы словно вросли в пол, сидели молча, не играли. Кто знает, где сейчас враги? Дошли уже до нашего пустыря? И хотя громкоговоритель больше не включался, страшные слова снова раз за разом звенели в наших ушах:

— Сдавайтесь, и тогда мы не убьем вас!

Дрожь пробегала у меня по спине, руки тряслись. Еще вчера мы бежали, бежали от наших врагов, но оказалось, что атаку можно отбить. А теперь наши враги снова угрожают нам. Перед моими глазами встали торговцы — арабы с шука, какими они были, когда мы с Имой пошли за покупками в последний раз. Какой ненавистью горели их черные глаза, как выразительно проводили они рукой по горлу:

— Мы вас всех перережем … Всех перережем!

с разрешения издательства Швут Ами