Навеки мой Иерусалим 17. Эвакуация больницы

Мы по-прежнему жпли у гостеприимной пожилой пары на первом этаже дома в Батей Махасэ, но их однокомнатная квартира становилась все более тесной, потому что постоянно прибывали новые семьи, принося печальные известия о захвате арабами новых домов и улиц.

Петля затягивалась. За стеной рвались бесчисленные снаряды, тяжелая артиллерия не прекращала своей разрушительной работы. Во все стороны разлетались камни, воздух стал плотным от дыма и пыли. Наша пожилая хозяйка бегала от одного из своих «гостей» к другому и в отчаянии всплескивала руками, не переставая повторять:

— Что же это будет? Что будет? Пожалуйста, присаживайтесь, постарайтесь найти себе место.

Через час-другой обстрел приостанавливался, старик-хозяин засыпал, а громкоговоритель вновь и вновь призывал нас сдаться.

Меир совсем пал духом.

— Как надо каяться перед смертью? — спросил он у своей сестры.

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Потому что… Потому что умерло уже столько людей. Кто знает? Может быть, уже совсем скоро арабы захватят весь Еврейский квартал.

— Не смей говорить так! — резко ответила Шошана.

— Нет, буду, буду! Я должен прочитать покаяние.

— Знаешь что, — сказала Шошана, — а разве ты не произносил покаяние в тот день, когда мы бежали отсюда?

— Произносил, конечно.

— Тогда оно действительно и сейчас и дальше тоже будет действительно, и этого вполне достаточно.

— Шошана права, — согласилась Наоми. — Да и вообще мы не собираемся умирать.

— Разве вы не слышите, что они вопят в свой громкоговоритель?

— Ашем не допустит ничего подобного. Все будет хорошо. Может быть, подойдут новые подкрепления.

В этот момент, прямо посреди разговора, в комнату, прихрамывая, вошли несколько наспех перевязанных солдат.

— Раненые! — выдохнула я.

Перепуганный хозяин вскочил с постели, и его место тотчас же занял один из раненых бойцов.

— Куда вы идете? Дом и так уже битком набит, — пыталась протестовать хозяйка.

Но раненые продолжали идти непрерывным потоком. Некоторых втаскивали на носилках и укладывали на пол или на кровать. Ходячие сами отыскивали себе какой-ни-будь уголок. Тут же появился доктор со своими инструментами и медсестра в белом халате.

— Что случилось? — спрашивали все мы.

— Эвакуировалась больница Мисгав Ладах, — пояснила медсестра. — Прошлую ночь все мы провели в одной квартире. Невозможно было находиться в такой тесноте, и вот мы отправились искать другое укрытие.

Несколько семей тут же решили уйти из квартиры. Иеудит расплакалась. Она тянула Иму за руку и просилась наружу.

— Кровь! Кровь! — истерично кричала она, пытаясь выбежать во двор. Маме пришлось силой удерживать ее, чтобы она не выскочила прямо под пули.

— Что же теперь будет с нами? — Има повернулась к Абе. — Что мы будем делать? Куда нам идти?

Заплакала Наоми, за ней следом я. Однокомнатная квартира превратилась в переполненный госпиталь, для здоровых тут уже не оставалось места. Аба отправился искать для нас новое прибежище, а мы тихонько дожидались его, прижавшись к стенкам, чтобы занимать как можно меньше места.

Один из тяжело раненых кричал от боли. Я повернулась к нему. Это был Цион, тот самый парень, которого ранило в коленку несколько месяцев назад, во время учений на нашем пустыре. Теперь он был ранен в живот, рана кровоточила, бледное лицо исказилось от боли. Плача, как ребенок, он звал сестру.

— Сделайте мне … Пожалуйста, сделайте мне … Ой-е-ей!

Медсестра подошла к нему и в отчаянии закрыла лицо руками.

— У меня больше ничего нет, — сказала она и залилась слезами.

— Чего у нее нет? — шепотом спросил Меир у своей сестры.

— Я думаю, у нее больше нет морфия, чтобы сделать обезболивающий укол. У них кончились лекарства.

Нас потряс вид раненых. У некоторых были перевязаны головы, руки или ноги. Другим вообще даже нечем было сделать перевязку. Некоторые громко вскрикивали. Один парень с ампутированной ногой пытался подбодрить Циона:

— Я тоже ранен, и мне тоже больно. Но я стараюсь держаться. Постарайся и ты, самому же будет легче.

Вернулся Аба.

— Я нашел место, — сообщил он.

Има тут же собрала вещи. Вместе с семьей Эйзенов мы, пригнувшись, перебежали через двор и очутились в расположенном напротив складе.

В затхлой кладовой

Аба провел нас по длинному коридору. С одной стороны была толстая и высокая каменная стена. Многочисленные двери в противоположной стене вели в маленькие складские помещения. Большинство из них уже было «заселено». Мы с Эйзенами пробрались в свободную кладовую. В комнате не было окон, резко пахло плесенью. Постепенно глаза привыкли к темноте, и я смогла различить две широких деревянных полки на противоположной стене. Все покрывал толстый слой пыли, а с потолка свисала огромная паутина. Явно никто не входил годами в эту заплесневевшую кладовую. Тем не менее мы были счастливы, что нашли спокойное, хорошо защищенное убежище.

Усевшись на пол, мы вслушивались в доносившиеся с улицы разрывы. Враг был так близко, что мы отчетливо слышали сначала выстрел из мортиры, а затем свист рассекающего воздух снаряда. Долгие и беспокойные часы проводили мы, гадая, где же упадут и разорвутся снаряды.

— Этот — на нашем пустыре.

— А вот этот — в доме напротив.

Свои предположения мы строили на основе продолжительности полета снарядов. А потом раздавался оглушительный взрыв, грохот обрушивающихся стен, падающих и разлетающихся во все стороны камней.

И снова: бум-м!

— Опять снаряд! — кричали мы и, затаив дыхание, слушали, как он со свистом летит по воздуху.

— Ай! — визжали мы. — Он разорвется у нас над головой !

Но, благодарение Б-гу, снаряд пролетал мимо и взрывался где-то на другом конце Батей Махасэ. Вокруг раздавался стук и грохот падающих камней.

Да, нас обложили со всех сторон. Артиллерия, пушки, винтовки, пулеметы. Поток свинца лился отовсюду. Каждую минуту рушилась еще какая-нибудь стена, превращаясь в груду каменных обломков. И, даже заткнув угли, мы не могли бы заглушить этих ясных и отчетливо угрожающих звуков.

В среду, на тридцать первый день счета Омера, стрельба стихла, и Абу позвали помочь хоронить мертвых. В стенах Старого города нет кладбища, но еще в самом начале войны, когда стало ясно, что кольцо блокады замкнулось и прорвать его в ближайшем будущем не удастся, раввины дали разрешение на временные захоронения в самом Старом городе.

В воскресенье, в первый день войны, возле ешивы Шаар Ашамаим выкопали большую братскую могилу. В последние дни действия Британского мандата англичане уже не разрешали нам выносить мертвых из Старого города, и потому все погибшие или скончавшиеся в те несколько дней были захоронены в общей могиле с первыми жертвами войны.

А теперь там предстояло найти место успокоения всем тем, кто погиб в последние десять дней: раби Оренштейну с женой, Батьиному отцу, солдатам, убитым на боевом посту, детям, подстреленным снайперами, когда они несли записки от одного поста к другому.

Тела разместили бок о бок и покрыли досками, а на них уложили еще один ряд покойников. Десятки людей, жертвы этой ужасной войны, были захоронены так в Старом городе до той поры, когда с Б-жьей помощью удастся перенести их останки к месту последнего успокоения на Масличной горе.

Последний ломоть хлеба

Наступил вечер среды. Мы, дети, сидели в маленьких кладовых, а взрослые стояли в коридоре. В глазах их застыло отчаяние. Мало было всех прежних несчастий, так теперь вот кончился хлеб. Мы еще не проголодались по-настоящему, но через несколько часов у нас в животах заурчало. Накатила вялость. Взрослые не произносили не слова. А дети требовали:

— Хлеба! Мы хотим хлеба!

Из всех взрослых только двое мужчин поднялись с места. Это были глава семьи Эйзенов со светлой бородой и побелевшими от пыли пейсами и… мой Аба, который с самого начала войны нес тяжкое бремя общественной деятельности на благо всех жителей Еврейского квартала.

— Мы идем в пекарню, — заявили мужчины.

Наступила мертвая тишина, и в этой тишине наши папы направились к дверям.

— Нет! Нет!!! — закричала Наоми.

Но Аба и Биньямин Эйзен уже вышли. Душераздирающие вопли моей сестры разносились по всему складу:

— Аба! Аба! — не переставала кричать она в невыразимой тревоге.

На этот раз никто не стал успокаивать ее. Сумеют ли мужчины добраться до пекарни? Удастся ли им вернуться назад?

Квартал сотрясали разрывы снарядов, но Наоми буквально перекрикивала грохот обстрела, разрушавшего наши дома и улицы. Мы понятия не имели, захвачена пекарня арабами или нет. Сердце мое было напряжено, словно готовый разорваться снаряд.

Аба! Аба! Почему они все отпустили тебя? Почему именно ты? Почему не пошел никто из них? Аба, Аба, я совсем не голодна. Я не хочу никакого хлеба. Я хочу только видеть тебя, живого и невредимого.

С тех пор, как папа ушел, каждая минута казалась мне вечностью. Пролетали все новые и новые снаряды. Когда же вернется мой отец?

— Г-споди, пожалуйста, защити его, — рвалась мольба из самых глубин моего сердца.

Вдруг послышались радостные крики. Вот они! Дошли! Слава Тебе, Г-споди! В это время во дворе поблизости разорвался снаряд.

Все выбежали навстречу мужчинам, каждый из которых тащил на спине огромный мешок. Ударил в ноздри потрясающий аромат свежих пит, у нас аж слюнки потекли. Мужчин окружили и чуть не затоптали.

— Встаньте в очередь! — закричал Аба, безуспешно пытаясь навести порядок. — Тот, кто не встанет в очередь, не получит ни крошки!

И он изо всех сил сжал руками горловину мешка.

Люди медленно выстроились в ряд. Аба достал из мешка и протянул первому из них две питы. Потом следующему, следующему… Мешок быстро опустел, а в очереди еще стояло, толкаясь и выкрикивая что-то, довольно много народу. Когда из мешка появлялась очередная пита, к ней сразу тянулись десятки рук.

Аба снова закричал:

— Здесь хватит всем!

Но людей охватила такая паника, что они не в состоянии были обратить внимание на его слова. Все понимали, что никто больше не будет рисковать жизнью, чтобы идти в пекарню и печь хлеб. И весьма вероятно, что через час-другой пекарня со всем запасом муки попадет в руки арабов.

Аба продолжал раздавать питот. Каждый хватал свою долю, как только она появлялась из мешка. Мешки уже опустели. Има, которой до сих пор не удавалось пробиться вперед, пыталась дотянуться до А бы.

— Ты ничего еще мне не дал! — звала она отца, задыхаясь, но шум и гам заглушали ее слова.

— Шломо, а мне! Дай и мне! Твои собственные дети тоже хотят есть! — она махала руками, пока Аба не заметил ее.

— Когда получат все, мы тоже возьмем свою долю, — сказал он, продолжая раздавать хлеб дикой и непокорной толпе. Страх голода почти превратил людей в животных.

Наконец напряжение спало. Има получила две своих питы (не больше!) и унесла их в нашу затхлую кладовку. Каждой из нас она дала по куску, и мы прочитали над хлебом наши молитвы. Малыши ели с жадностью, а что до меня, то куски свежей питы застревали у меня в горле, и я с трудом проглатывала хлеб, ради которого мой отец рисковал своей жизнью.

с разрешения издательства Швут Ами