Навеки мой Иерусалим 32. Вид с горы Сион

Шли годы. Гробница царя Давида на вершине горы Сион заменяла нам Котель, по-прежнему находившийся в руках врагов. И каждый раз в шабат евреи со всего Иерусалима стремились к горе Сион. Нелегко было взобраться на ее крутые склоны, еще труднее спуститься к подножию. И все же в течение многих лет каждый раз после праздничного обеда мы поднимались на вершину горы. Мы стояли у гробницы царя Давида в окружении друзей-евреев и изливали душу перед Всевышним. Как и сам Давид, мы вопрошали:

— Когда же мы сможем предстать перед лицом Б-же-ственного Присутствия?

И нам становилось ясно, как чувствовал себя высланный из города Давид: «Душа моя томится по преддверию Дома Б-жьего». Мы читали минху и теилим вместе с другими евреями, собиравшимися у гробницы Давида.

Потом мы выходили из синагоги и взбирались на смотровую башню, находившуюся на крыше. Оттуда, сверху, мы смотрели на Старый город. Смотровая площадка на горе Сион всегда была переполнена людьми. Знающие рассказывали новичкам, где находится Храмовая стена и Западная стена, где стены Старого города, Еврейский квартал и Батей Махасэ, хотя не все эти места были видны с башни.

Мы молча и подолгу стояли, изо всех сил напрягая глаза. Может быть, удастся увидеть наш дом? Вот справа долина Шилоах (Сильван), застроенная маленькими домиками. Слева от нее была стена, стена Старого города, а за ней идущая вниз улица.

— Это ступенчатая лестница к Котелю, — рассказывала Има.

А вот за улицей видно большое длинное здание с закругленной крышей.

— Вот он, вот наш дом — Батей Махасэ! — кричали мы каждый раз, словно впервые, ощущая глубокое волнение. — Батей Махасэ! Здание-то стоит!

Потом мы пытались отыскать свою квартиру. Вновь напрягали глаза и отсчитывали окна: первое, второе, третье, а теперь четвертое, наше окно. Вне сомнения, это наше широкое окно, у которого мы столько времени провели в детстве, где так любили сидеть и наблюдать за людьми, спускавшимися к Котелю. А еще мы видели следы сажи по обе стороны от окна. Что же, квартира сгорела? Или уцелела, как каменная стена, как окно, как купол крыши? Сотни раз я напрягала глаза, пытаясь рассмотреть за стеклом лицо: мужчину, женщину или ребенка, например, маленькую арабскую девочку. Но нет, с такого расстояния не разглядеть ребенка. Тогда я пыталась высмотреть хоть ка-кие-то признаки жизни: раздуваемое ветром мокрое белье на веревках, развешенные для проветривания одеяла. Но всегда я видела лишь пустое окно. И потому следы гари на стене лишь усиливали впечатление, что в доме никто не живет.

— Наш дом ждет нас, — говорила Наоми.

Никогда не замечали мы и никакого движения по узкой улочке, которую в шабат всегда заполняли толпы людей, двигавшихся к Котелю. Да и понятно: какой интерес к Котелю могли испытывать арабы?

Синагогу Хурва вообще не было видно. Но почему же не возвышается над другими зданиями ее круглый купол? Я слишком хорошо знала причину, но сердце отказывалось верить глазам. Да, я хорошо помнила, что там случилось. Ведь мы собственными глазами видели разъяренные толпы людей за спинами выстроившихся цепью легионеров, красное небо и искры, разлетающиеся во все стороны. Стоило вспомнить об этом — и я вновь ощущала запах дыма и гари.

Потом я отходила от ограды смотровой башни. Стояла в сторонке, и никто не прерывал моих воспоминаний. Вот перед моим мысленным взором представала Хурва моего детства. Мне даже не требовалось закрывать глаза. Без

всяких усилий в памяти всплывала мирная картина: в пятницу вечером мы с Наоми идем в синагогу и радостно распеваем Леха Доди вместе со всеми евреями, любуемся дивным потолком глубокого синего цвета, усыпанным звездами, и светильниками с прозрачными стеклянными подвесками. Да, лучше я буду вспоминать Хурву такою, во всей ее былой красе.

Шли годы. Мы росли. Теперь уже мы ходили на вершину горы Сион не с родителями, сестрами или младшим братом. Каждый раз в шабат со своими друзьями направлялись мы помолиться у гробницы царя Давида. Недавно вымощенная дорога к горе всегда была полна людей.

После службы мы по-прежнему любили взбираться на смотровую площадку на крыше. Моше Рабейну поднялся на вершину горы Нево, молясь и надеясь, что ему будет разрешено войти в Землю Израиля.

«Издали будешь взирать ты на эту землю, но войти в нее нет тебе дозволения»,— так ответил ему Б-г. И взошел Моше Рабейну на Ар Ааварим и оттуда, издалека, смотрел он на Землю Обетованную, на Храмовую гору.

Гора Сион стала нашим Ар Ааварим. Нам тоже дозволялось только смотреть.

с разрешения издательства Швут Ами