Навеки мой Иерусалим 30. Настоящая школа

Осенние ветры срывали с деревьев желтые листья, они падали на дорожки, по которым мы опять шли в школу. В настоящую школу! Интересно, что даже самые ленивые ученицы прямо рвались в класс после таких длинных «каникул». Со всей округи девочки всех возрастов торопились в новую школу, открывшуюся на улице Аламед Эй.

Надо сказать, что открытию школы в немалой степени способствовали мамины усилия. В течение нескольких дней мы с подругами посещали первую общую школу для девочек, открывшуюся в Катамоне. Но скоро стало ясно, что мы мало подходим для нее, несмотря на теплый прием со стороны директора и учителей. Наши матери обратились к раби Либерману, директору нашей старой школы, с просьбой открыть религиозную школу в новом районе. Это происходило во время перемирия, но арабы не слишком строго соблюдали его. В Катамон по-прежнему не ходили автобусы, и мама с тринадцатилетней Хаей пешком отправилась к раби Либерману, который жил на другом конце города. По дороге им несколько раз приходилось прятаться от обстрелов.

Шли недели, и наконец долгие усилия увенчались успехом. Несколько молодых женщин открыли в маленьком одноэтажном доме в восточной части Катамона молодежный клуб. А вскоре в том же здании открылась настоящая школа.

Не описать словами, как мы ликовали, готовясь идти в новую школу. Я никак не могла примириться с утратой моего замечательного черного портфеля, пропавшего вместе со всеми школьными принадлежностями в давке у Сионских ворот. Новая сумка, которую Има сшила мне из желтоватой ткани, расстроила меня еще больше.

Наоми, которая всегда вела себя как большая, надела на спину свою тряпочную сумку и похвалила ее удобные лямки, большие пуговицы и плетеные петли. Не сразу Име, Савте и Наоми удалось уговорить меня надеть мою необычную сумку, но по дороге в школу я увидела, что у других девочек точно такие же.

— Вот один из результатов войны, — заявила Наоми, искоса на меня поглядывая, словно была на много лет старше меня.

А какое удовольствие испытывали мы, сидя в настоящем классе со старыми и новыми подругами, переехавшими в Катамон из разных концов города. Наша школа имела балкон и двор, но главное — напротив находился большой пустырь, на котором мы снова могли играть в замечательные игры нашего детства.

Без зимней одежды

Листья на пальмах, плоды которых мы съедали еще зелеными, теперь пожелтели и один за другим падали на землю. Гранатовые деревья склонили свои ветви, а виноградные листья устилали мощеный пол нашего дворика, и ветер разносил их по всему саду. Кусты роз уже стояли голыми. Наступала зима.

По вечерам, пока мы делали уроки, Има и Савта озабоченно вязали свитера. Юдале, который уже научился ходить и больше не ползал, развлекался тем, что толкал большой стул из одного конца комнаты в другой. Мы с трудом заставляли себя не обращать внимания на производимый им грохот.

— Он даже не узнает Абу, — говорила Има.

— А-ба, А-ба, — повторял малыш, не понимая значения этого слова.

— Аба, Аба\ — тут же начинали звать Рути и Иеудит, прерывая свои игры. Мы с Наоми молча глотали слезы.

Савта молчала. Лишь спицы в ее руках начинали двигаться быстрее, выдавая скрытое напряжение.

— Как же мы проживем зиму? — Има не раз высказывала вслух волновавший ее вопрос. И я не могла понять, что же ее больше тревожит: наша полная неготовность к холодной зиме или положение Абы в его далеком лагере.

Первый дождь застал меня на пути из школы. Струи воды яростно стучали по моей непокрытой голове, по тоненькому платьицу и тряпочной сумке на спине. До дому я добралась, промокнув до нитки. Школьную сумку тоже можно было отжимать.

— Вот видишь! — упрекнула я маму, доставая подмокшие учебники и тетрадки. — Эта сумка никуда не годится.

Има помогла мне разложить книги на просушку. А через несколько дней Савта принесла от наших двоюродных брата и сестры кожаные ранцы. Мне достался потертый коричневый портфель, на который я в прежнее время даже не взглянула бы. Однако теперь, наученная горьким опытом, я предпочитала его моей тряпочной сумке.

Има с Савтой связали три свитера для младших детей и принялись за одежду для меня и Наоми, когда нянечка принесла в школу несколько свитеров, пожертвованных Агентством ООН по труду и пособиям. После долгого обсуждения учительница и нянечка определили наконец, кому же раздать их. Однако я не хотела быть кем-то облагодетельствованной.

— Мы не бедные! — протестовала я. — Мы не нуждаемся в благотворительности.

Учительница объяснила, что помощь предназначается не только для бедных, но и для всех беженцев.

— А значит, для вас в первую очередь, — заключила она и велела нянечке включить мое имя в список. Несколько девочек с завистью посмотрели на меня, но, когда открыли коробку и стали раздавать свитера, их зависть мгновенно улетучилась. Такой уродливой одежды мы никогда в жизни не видели!

Почти все девочки с отвращением отказались от подарков. Первой опомнилась Хана, которая училась теперь в пятом классе.

— Какая разница, как они выглядят, важно, что теплые, — сказала она, принимая свой свитер.

Однако все остальные продолжали воротить нос от подарков. И все же учительница с нянечкой настояли, чтобы я забрала его домой.

— Мама решит, что делать, — сказали они.

Я плакала так отчаянно, что Има отложила окончательное решение. Увы, начавшиеся через три дня проливные дожди однозначно решили за нас этот больной вопрос.

Прошло две недели с тех пор, как мы получили от Абы последнее письмо. И тут мы узнали, что папа написал дяде Аврааму, что у него нет подходящей одежды. Значит, Има волновалась не зря.

А меня еще мучила мысль, что вот уже несколько дней я не могу точно представить себе, как выглядит Лба. Неужели я забываю своего отца? Потом однажды ночью он вдруг совершенно отчетливо представился мне во сне лежащим на земле в темной палатке. Его большие зеленые глаза светились в темноте. Шел дождь, и большие капли воды просачивались сквозь желтую ткань палатки. Аба собирал дождевую воду в чашку, которую держал в руках.

Я присмотрелась и увидела, что Аба по-прежнему носит белую рубашку, которая была на нем в день сдачи Старого города, и он дрожит от холода. В это время входит легионер и протягивает папе свитер.

— Это от Красного Креста, — говорит он. — Подарок для пленных.

— Но ведь он такой страшный! — говорит папин товарищ по палатке.

— У меня нет выбора, — отвечает Аба. — Главное, что он теплый.

Дрожа от холода, я вылезла из-под теплого одеяла и быстренько оделась. Пока я мылась, Има разлила по маленьким чашечкам напиток из цикория, насыпала в него бурого сахара и сухого молока. Этот «кофе» был нашим единственным питьем на протяжении долгих месяцев.

Ни слова не говоря, я надела коричневый свитер, подарок Агентства по труду и пособиям, и взяла свой старый кожаный портфель. Мы с Наоми отправились в школу, несмотря на грозу. Дорога была дальней, вдоль тротуаров бежали ручейки. Мы дрожали от холода и стучали зубами. Кисти рук у нас сначала покраснели, а потом посинели, застыли так, что трудно было держать портфели. Мы попеременно засовывали под свитер то одну, то другую руку. В это время рука, державшая портфель, продолжала мерзнуть.

Вдруг нам на головы обрушился град. Пришлось скрыться в какой-то парадной.

— Ничего страшного, — успокаивала меня Наоми. — Лучше прятаться от града, чем от пуль.

— Наверное, папу тоже бьет градом по голове, — сказала я. Наоми молча посмотрела мне прямо в глаза.

Мы подождали, пока гроза утихнет, вышли из укрытия и со всех ног побежали в школу.

Та зима была особенно холодной и такой дождливой, словно небо пыталось смыть всю грязь и мерзость, скопившуюся на земле за много месяцев войны. Почти каждое утро, когда мы шли в школу, нас щедро поливал дождь. Има купйла нам шерстяные платки на голову и тренировочные брюки, которые мы надевали под юбки и от всего сердца ненавидели. И почти каждый раз, помогая нам стягивать после школы мокрую одежду, она горевала по поводу утраты пальто, которые мы отказались надеть, выходя из Старого города. Неужели она могла позабыть стоявшую в тот день страшную жару, пожары на дороге в Еврейский квартал, все трудности, которые встретились нам на пути к Сионским воротам?

Наш дом промерз, как ледник, и не было никакой возможности обогреть его. Наши пальцы покраснели, опухли,

до них было больно дотрагиваться. Кожа трескалась, гноилась и невыносимо зудела. Пальцы распухли настолько, что трудно было натянуть ботинки. Уроки мы делали, сидя на большой кровати и покрыв ноги перьевой периной. Как ни трудно было держать ручку, мы не прекращали писать Абе, и нас не покидало беспокойство о том, как он переживает эту трудную зиму.

Прошло две недели ожиданий, и вот почтальон принес долгожданное письмо от Абы. Несмотря на сильные дожди и жестокий холод, он начинал как обычно: «Я чувствую себя хорошо, и не хватает мне только ваших дорогих лиц».

с разрешения издательства Швут Ами