Навеки мой Иерусалим 23. Военнопленные

Мой папа — военнопленный. Потребовалось несколько дней, чтобы я толком осознала, что это значит. Лишь постепенно до меня дошло, что он находится в лагере в Трансиордании и в ближайшем будущем нашей семье не удастся воссоединиться.

Папа не шел за нами по дороге. Не увидел он наш огромный, завернутый в желтое одеяло узел, лежавший на обочине. Не явился он в Катамон и по другой дороге, на что я так надеялась, тщетно дожидаясь его появления. К несчастью, Абу увели в другую сторону — в Трансиорда-нию, во владения короля Абдуллы. Мы теперь далеко друг от друга. Отец — в плену, в арабской стороне. Он, как и остальные мужчины, дорогой ценой заплатил за нашу свободу.

Из обрывков разговоров, по выражениям лиц взрослых я поняла ужасную правду: мой отец и все остальные находятся в концентрационном лагере посреди пустыни, вдали от нас, за забором из колючей проволоки, под охраной арабских солдат. Они, безоружные и беспомощные, в руках арабов. Не только мой отец, но и все военнопленные,

даже солдаты, не имеют оружия, и им приходится полностью полагаться на милость победителей.

Маме, бабушке, всем взрослым я задавала бесчисленные вопросы. Чем кормят в концентрационном лагере? Хватает ли пленным воды, чтобы утолить жажду? Они спят на земле? Всегда ли в Трансиордании жарко, или по ночам бывает холодно? И, самое главное, соблюдают ли иорданцы Женевскую конвенцию или — Б-же сохрани — бьют наших мужчин, а может быть, и что-нибудь похуже?

Особенно беспокоил меня такой вопрос: известно ли точное местоположение лагеря? Ведь, если нет, то может случиться, что наши, помилуй Г-сподь, будут стрелять в этом направлении и ранят своих людей.

Меня мучали кошмары. Порой мне снилось, что Аба безумно страдает от жажды. Лежит он среди песков, умоляя о глотке воды, вот-вот сознание потеряет. Я неистово мечусь в поисках воды и не могу найти ни капли.

В другом сне, который постоянно терзал меня, Аба стоял совсем рядом со мной.

Я рвалась ему навстречу, и вдруг между нами, откуда ни возьмись, вырастал забор из колючей проволоки. Он разделял нас непреодолимо. Папа вместе с этой преградой отодвигался все дальше и дальше. Я изо всех сил пыталась догнать его, но, к моему величайшему отчаянию, каждый мой шаг увеличивал расстояние между нами, пока Аба совсем не исчезал из глаз.

Нередко снился мне и самый страшный сон. Мне виделась высоченная стена, а перед ней — длинный ряд мужчин, лицом к стене, со связанными за спиной руками.

— Пленные! — вскрикивала я и, одному за другим, заглядывала им в лица, пытаясь отыскать отца. Наконец я замечала его, стоявшего ко мне спиной.

— Аба\ — кричала я, но он не слышал и не отвечал. Я смотрела на его безоружные руки, беспомощно выглядывавшие из рукавов. В них ни винтовки, ни пистолета, ни ручной фанаты. Тишина… Полная тишина, и в ней лишь стук подкованных башмаков арабских солдат, расхаживающих вдоль ряда молчаливых узников, держа винтовки с

примкнутыми штыками и презрительно оглядывая несчастных пленников. Вдруг один из арабов останавливается, снимает с плеча винтовку, прицеливается и… Я с криком просыпаюсь.

Иногда мне удавалось заставить себя вновь закрыть глаза, и в полусне я старалась «увидеть» благополучное завершение моего кошмара. Вот араб прицеливается, готов уже выстрелить, и тут какой-то голос произносит:

— Женевская конвенция!

Араб опускает винтовку, а его товарищи пытаются отыскать, кто же произнес это предупреждение. И только я одна узнаю этот такой родной, такой знакомый, конечно же, мамин голос.

54 Лом на вершине холма

Около недели прожили мы в гостинице, вместе со всеми питаясь из общественной кухни. Дни проходили, как во сне. Мы, девчонки, небольшими компаниями бродили из сада в сад, собирая незрелые фрукты: сливы, от которых зубы сводило, миндаль в зеленой еще кожуре и не менее зеленый виноград. Мы по очереди играли на пианино и без устали осматривали великолепные арабские дома. Измученные нашим «военным» опытом, мы старались подавить тревогу о неведомом будущем.

И лишь мой маленький братишка был полностью удовлетворен окружающим миром. Он энергично ползал по балкону и пытался, держась за перила, встать на свои маленькие ножки. Мне нравилось, держа его на руках, заглядывать в его безмятежное невинное личико.

— Какое счастье — быть таким маленьким! — говорила я Име. — Он ведь ничего не знает. Не знает, что наш папа в плену, а нас выгнали из дому. Его не волнует даже, что мало пеленок.

Има нашла в одном из домов небольшой эмалированный тазик и немножко мыла, так что теперь она могла

стирать Иеудины вещички и развешивать их сушиться на заборе. Мы с Наоми по-прежнему носили платья в горошек, в которых вышли из Старого города. Их розовые воротнички давно стали серыми от пыли, но нам не во что было переодеться.

Однажды утром маме сообщили, что гостиница расформировывается и каждой семье следует занять одну из квартир по соседству. Савта взялась присмотреть за детьми и отправила Иму на поиски подходящего жилья. Часа через два мама вернулась, чтобы отвести нас на новое место. Мы прошли два или три квартала и взобрались на вершину холма.

— Почему так далеко? — спросила Савта.

— Потому что все дома поблизости или уже заняты, или из них уже растащили мебель. Ничего ближе просто не найти. Кроме того, у этого дома два серьезных преимущества: убежище, настоящее убежище в подвале и водяной насос во дворе.

— Ну, от насоса, наверное, толку мало, он, скорее всего, не работает, — возразила бабушка.

— В том-то и дело, что работает, — уверила ее Има.

— Так мне сказали люди со станции скорой помощи, которая находится на верхнем этаже. Они же обещали дать мне ключ от насоса.

— Да, звучит заманчиво, — Савта даже ускорила шаг.

— У нас будет не только вода, будут и добрые соседи.

Пыхтя и отдуваясь, мы добрались до маленького каменного домика, наполовину одноэтажного, наполовину двухэтажного. На первом этаже были две просторные квартиры. Зельцеры, Хавина семья, уже поселились в одной из них, а мы заняли другую. Мама с гордостью показала нам выбранное ею жилище: две замечательные комнаты плюс настоящая ванная с туалетом. А больше всего мне понравилась настоящая веранда, полностью застекленная, причем одну из рам можно было открывать.

— Как нам здорово будет играть на веранде! — мы были в совершенном восторге.

На кухне и в одной из комнат мебели не было, но зато в другой комнате стояли две кровати с матрасами. И, что самое замечательное, там была детская кроватка, не больше трех футов в длину.

— Кроватка для Юдале! — радостно воскликнули мы.

Мы положили малыша туда, но наш озорник тут же

ухватился за перекладину и встал на ножки.

— Видно, придется класть его в кроватку только на ночь, — заметила Има.

Мама и бабушка оставили нас присматривать за детьми, а сами отправились добывать еще мебель. Они спустились с холма и через час вернулись с матрасами на спинах. Сбросив их на пол в одной из комнат, они поспешили раздобыть до темноты другие нужные вещи. Солнце уже садилось, когда они принесли свою последнюю в тот день «добычу»: пустое ведро и ночной горшок.

Так что к ночи мы обладали уже изрядным имуществом. У нас были две кровати с матрасами и еще два матраса сверх того, детская кроватка, одеяла, раскладушка, тяжелый деревянный стул, который при необходимости мог использоваться как маленький столик, большой половик, молоток и гвозди, несколько тарелок, ложек и две совершенно новые, неиспользованные чашки, которые мы хотели как можно скорее окунуть в микву.

Последние лучи солнца задержались над домиком на вершине холма. Савта заторопилась на общественную кухню, до которой теперь было довольно далеко, чтобы принести ужин. Има с нашей помощью разложила в пустой комнате матрасы, поставила раскладушку и стала устраивать постели.

Вскоре Савта принесла с кухни ужин и поставила еду на наш единственный стул. Мы расположились вокруг на половике и принялись за еду. В это время раздался стук в дверь. У порога стояла женщина средних лет и мальчик.

— Мы со станции наверху, — сказали они открывшей дверь бабушке. — Зашли узнать, может, вам что-нибудь нужно?

— Вы со станции скорой помощи? — переспросила Савта. — Нет, благодарю вас, мы вполне здоровы. И, слава Б-гу, ни в чем не нуждаемся.

— Все же огромное вам спасибо, — добавила Има.

Женщина осмотрела пустую кухню.

— Как! Но ведь у вас ничего нет! — воскликнула она, глядя на нас с искренним сочувствием.

— Кроме маленьких детей, — добавил мальчик.

— Почему вы сидите в темноте? — спросила женщина. — Разве у вас нет свечей?

— Нету.

— Пойдемте со мной, девочки, — обратилась к нам женщина. — Я дам вам свечей и спичек.

Мы поднялись с ней на верхний этаж.

— Бедняжки, — услышала я, входя на станцию. Она прошептала эти слова своему мальчику. — У них совсем пустой дом.

Мальчик вынес нам две свечки и спичечный коробок.

— Как раз то, что нам нужно, — сказала Савта, когда мы вернулись.

Вскоре дверь снова открылась, и наши добрые соседи втащили квадратный черный столик.

— Мы вполне можем обойтись без него на станции, — сказали они, устанавливая столик посреди кухни.

— Спасибо! Большое спасибо! Как это любезно с вашей стороны, — Има и Савта от души благодарили соседей. Еще через пару минут те принесли два квадратных деревянных стула.

— Пойдемте, девочки, я дам вам еще кое-что, — сказала женщина, увидев, как Савта ломает руками огурец. Я снова поднялась наверх, и она дала мне маленький ножичек и два стакана. Направляясь к дверям, я старалась избегать ее ласкового, сочувствующего взгляда. Эта женщина напомнила мне о том, что так хотелось забыть. Глаза мои наполнились слезами.

Я вернулась на кухню с ножом и стаканами. Все уже расселись вокруг стола. Савта и Има сидели на стульях с сестренками на коленях. Наоми предложила мне «половинку» своего стула. Юдале ползал по полу с кусочком хлеба. Сидя за столом, подаренным добрыми людьми со станции скорой помощи, мы ели черный хлеб с желе, сыр и сардины.

— Первый ужин в нашем новом доме, — объявила На-оми.

Никто не ответил. Все продолжали молча жевать в гнетущей тишине.

— Где Аба? — вдруг спросила Иеудит, когда Савта принялась наливать из миски кофе в два наших стакана.

— Аба придет в следующий раз, — ответила Има. По ее голосу я поняла, что у нее в горле комком стоят слезы.

После еды мы прочитали послетрапезную молитву, и Има уложила братишку в постель. Иеудит и Рути улеглись спать на одном из матрасов.

— Боюсь, что они скатятся на пол посреди ночи, — заметила Има.

Нам с Наоми предоставили решать, кто будет спать на раскладушке, а кто — на втором матрасе. Има с Савтой ушли во вторую комнату. Мы с Наоми решили каждую ночь меняться местами, и она улеглась на матрас, предоставив мне первой наслаждаться сном на раскладушке. Пижамы у меня не было, я улеглась прямо в одежде и закрыла глаза.

Дома, в Старом городе, думала я, осталась одинокая раскладушка. А может быть, теперь уже кто-нибудь спит на ней. Дома в этот час Аба всегда присаживался на край моей постели, брал мою маленькую ладошку в свою большую руку и читал со мной Шма. Кто будет теперь читать со мной вечернюю молитву? Не то, чтобы я не могла сделать это сама, но…

— Има!— позвала я.

Никакого ответа из соседней комнаты. По ровному дыханию двух измученных женщин я поняла, что они уже крепко спят. Наоми заворочалась в своей «кровати» на полу.

— Ты уже прочитала Шма? — спросила она.

— Нет.

Наоми поднялась и села рядом со мной. Ее маленькая ручонка дотронулась до моей, и мы вместе прочитали Шма. Потом мы вслух произнесли молитвы, которые Аба читал с нами во время боев:

— Излей Свой гнев на народы, не признающие Тебя… И на Иерусалим, Твой город, направь Свое сострадание и продли Свое присутствие в нем, как Ты и обещал…

В конце Наоми добавила:

— И, по Своей милости, верни нам нашего Абу.

А я ответила:

— Амен!

с разрешения издательства Швут Ами