Навеки мой Иерусалим 21. Дорога в Катамон

— Матильда, Матильда! — опять среди шума кто-то выкликал маму по имени.

— Кто же это может быть? — мама внимательно оглядывала толпу.

— Матильда, Матильда! — снова позвал взволнованный голос. — Это я, твой брат Шимон.

Тут мне удалось разглядеть в толпе дядю Шимона. Это и вправду был он! На нем была форма Аганы, на голове — берет. Невозможно описать наше радостное волнение. Мы больше не были одни! Нам удалось выбраться невредимыми и соединиться хоть с кем-то из нашей семьи.

— Что вы здесь делаете? — наконец спросила мама у своего брата.

— Пришли помочь вам, — ответил он, не переставая раздавать указания налево и направо. — А где Шломо?

Мама лишь пожала плечами.

***

Дальше события замелькали, как в калейдоскопе. У подножия горы стояли крытые брезентом армейские джипы, в большинстве своем уже заполненные людьми. Солдаты из Аганы торопили нас побыстрее влезать в них. Мама с девочками забралась в джип, на колени к ней положили Юдале. К этому времени подошла и запыхавшаяся бабушка, со вздохом облегчения влезла в машину.

— Ну, сюда, скорей, — окликнула нас Има. Но мы стояли на месте как вкопанные.

— Шабат! — закричала Наоми. — Сегодня шабат!

— Шабат, шабат! — твердила и я, дрожа всем телом.

— Сегодня шабат! Вы что, все с ума посходили?!

— Ничего, ничего! Сегодня можно, сегодня не запрещается, — кричала нам в ответ Савта.

— Залезайте! — звала Има.

— Но в шабат нельзя ездить на машине!

— Обязанность сохранять свою жизнь пересиливает законы шабата, — заявил кто-то из глубины кузова. Потом выглянула девичья головка.

— Долг спасения жизни сильнее законов шабата, — повторила девочка авторитетным тоном. Это была Хана, наша мудрая маленькая подружка.

И все-таки мне было очень трудно выполнить такой приказ. Ездить в шабат — какой ужас!

— Сегодня разрешается ездить ради спасения жизни, — настойчиво повторяла Хана.

Ноги не повиновались нам, каждая клеточка тела протестовала, мозг отказывался воспринять дотоле невиданные поступки. Дотронуться до машины? Влезть в нее? Ехать?

— А чью жизнь надо спасать? — продолжали мы сомневаться.

Завелся, зарычал мотор автомобиля.

— Мы все сегодня едем,— убеждали нас другие пассажиры.

— Если мы немедленно не уедем, нас убьют, — сказала Ханина мама. — Мы обязаны спасти свою жизнь.

— Сама Тора хоть и запрещает пользоваться транспортом в шабат, но велит нам ехать, если наша жизнь в опасности, — добавила Савта.

Наоми полезла в кузов. Кто-то обхватил меня за талию и силком потащил следом. Едва мои ноги оторвались от земли, как джип тронулся. Я буквально упала внутрь на лежавшую на полу девочку.

— Ох! — вскрикнула она.

— Ногу, ой, мне ногу дверью прищемило! — закричала Хана. Ей, бедненькой, так и пришлось ехать все дорогу. К счастью, дверью защемило не раненую ногу, а здоровую.

— Почему мы едем в шабат? — продолжала допытываться я. — Что нам угрожает? Разве теперь мы не в безопасности?

— И сейчас смерть подстерегает нас!

— Неправда, — не соглашалась я. — Ангел смерти стоял у Сионских ворот. Я видела его, когда мы выходили.

— А я видела его на вершине горы, — утверждала Рахель.

— А я видела его везде вокруг нас, пока мы были в горах, — сказала Хана. — Он стоит там на страже и изрыгает пламя.

— Немедленно прекратите! — рассердилась Савта. — Что это за разговоры?

— Все, все, скоро мы действительно будем в безопасности, — Има старалась успокоить нас, отогнать воспоминания о пережитом кошмаре. — Скоро мы приедем в Катамон.

Катамон. Волшебное слово. Оно мгновенно прервало полет наших болезненных фантазий. Мы принялись наперебой описывать друг другу, как представляем себе новое место.

— В Катамоне есть небоскребы, — с энтузиазмом заявила Рахель.

— Глупости, — рассердилась Има. — Небоскребы есть только в Америке.

***

Так и ехали мы, стиснутые в кузове джипа, пробиравшегося в полной темноте, чтобы не попасться на глаза врагу. На сердце поочередно накатывали волны беспокойства и надежды — надежды на новую мирную жизнь, опасений перед неизвестным будущим.

Катамон. Машина дернулась, выпустила еще один клуб дыма и опять помчала нас вперед, потом со скрежетом остановилась. Открылась задняя дверь, освободила Ханину ногу. Наше изнурительное путешествие подошло к благополучному завершению.

Нас ввели в большое здание, где на полу в одном из залов для нас были расстелены одеяла. Измученные выпавшими на нашу долю испытаниями, мы рухнули в углу и тут же уснули. Больше всего на свете мне хотелось дать усталому телу отдых в короткие часы, оставшиеся до конца этой самой долгой, этой самой ужасной из ночей.

Новое утро

Занималась заря. Яркие солнечные лучи плясали на стеклах зарешеченных окон, целовали спящих детей, словно хотели порадовать их после вчерашней темноты. Зал наполнился гомоном пробуждения.

Мы встали после короткого сна и отправились исследовать окрестности. Солнце ярко сияло на белых ступеньках у широких дверей и на маленьких буковках, латинских и арабских, составлявших надпись на фасаде «Отель». Б-жий мир был напоен свежим воздухом, воздухом без дыма и гари. Мир без разрыва снарядов и свиста пуль. Мир без разрушений и развалин. Мир без войны. Неужели это все возможно?

Мы побежали за мамой. Маленькие сестренки проснулись и с интересом оглядывались по сторонам. Юдале только что открыл глаза. Има подняла его с одеяла, на котором мы спали, увидела огромное мокрое пятно и вспомнила, что у нее нет запасных пеленок. Мама сняла с малыша мокрые одежки и завернула его в маленькое одеяльце, которое бабушке удалось каким-то образом раздобыть. Мы все вышли во двор, и Има развесила маленькие вещички сушиться на заборе.

— А где же его пеленки? — спросила Савта.

— Вместе со всей остальной одеждой, — ответила Има.

У меня слезы навернулись на глаза. Пеленки не лежали вместе с остальной одеждой, они были в маминой бежевой сумке.

— Что же делает этот проклятый легионер с пеленками моего маленького братика? — с ненавистью подумала я. — Может быть, он прямо сейчас выбрасывает их на улицу, именно сейчас, когда они нам так нужны!

Мама сочувственно посмотрела на меня и молча погладила по голове. А озорной малыш тем временем вывернулся у нее из рук и пополз по двору. Одна из соседок одолжила маме пару штанишек, но их вскоре постигла та же «мокрая» судьба, что и предыдущие.

— Пора завтракать, — объявили какие-то женщины, входя в комнату с едой на подносах.

— Кушать, кушать, — обрадованно закричали малыши. — Мы хотим кушать!

— Мы хотим есть, — повторили вслед за ними и мы, «большие».

Има с Наоми торопливо вышли из комнаты. По соседству в одном из домов была устроена общественная кухня. Там добровольцы приготовили суп и чай для «беженцев из Старого города». Так с того дня к нам и «прилипло» это прозвище.

Вскоре наши вернулись с ломтями хлеба, желе и кусочками сыра. Мы уже давным-давно ничего не ели, поэтому с радостью набросились на холодный завтрак.

И вот тут-то, сидя на ступеньках гостиницы и завтракая вместе с остальными семьями беженцев, мы и услышали горькую новость: всех наших мужчин арабы взяли в плен!

Дурные вести

Военнопленные!

До сих пор понятия не имею, кто принес эту весть. Может быть, беженцы, которым пришлось провести ночь на горе Сион и которые начали утром появляться в Ката-моне. Как бы то ни было, весть распространилась, как лесной пожар, и обрушилась на наши головы, едва мы стали оправляться от всего пережитого.

Всех мужчин арабы захватили в качестве военнопленных! Нас бросили на произвол судьбы, бездомных, вырванных из родной почвы, лишенных всего своего достояния, сломленных душой и телом. Женщины, старики и дети зарыдали, завопили, оплакивая всех, кто был им дорог. Одни плакали тихо, другие рвали на себе волосы. Паника охватила и детей, они закричали во все горло, заметались у мам под ногами.

— Нас обманули! — громко протестовали женщины. — Они обещали забрать в плен только солдат, а сами отняли всех наших мужчин. Какие негодяи! Какие лжецы!

— Кто знает, что они там с ними сделают! — в тревоге рыдали другие. Кто-то впал в ярость, кого-то охватило чувство безнадежности и отчаяния.

Военнопленные. В то время мне еще не было ясно настоящее значение этого слова. Лишь по реакции окружающих я поняла, что произошло нечто ужасное, ужасное настолько, что взрослые люди чувствовали себя беспомощными и буквально обливались слезами. Конечно, заплакала вместе с ними и я.

Лишь часа через два окружающие стали понемногу успокаиваться, возвращаться к будничным заботам о детях, изучать окрестности. И лишь одна девочка не могла унять своих душераздирающих рыданий — моя девятилетняя сестра Наоми. Так было с самого начала войны. Дрожа от страха за папину судьбу, она горько плакала каждый раз, когда он выходил из дому, и успокаивалась лишь после его возвращения. Но теперь, услышав горькую новость о том, что Аба попал в плен, она никак не могла успокоиться. Наоми сидела на ступеньках, и ее горькие рыдания оглашали весь дом. Вокруг собрались соседи и друзья и старались утешить мою сестру, однако совершенно безрезультатно.

— Не плачь, Наоми, — сказала Хава. — Посмотри на нас. Мы все уже успокоились.

— Моего папу тоже взяли в плен, — сообщила Яфале.

— И моего, и моего, — присоединились остальные.

— И двух моих братьев, — добавила черноволосая девочка, имени которой я не знала.

— Аба! — продолжала безутешно рыдать Наоми.

— Сколько можно плакать? Прекрати! — сказала Савта. — Нельзя же рыдать вечно.

— В плен взяли всех мужчин, а не только твоего отца, — добавила Хана.

— Да, — согласилась ее сестра Рахель. — А горе разделенное становится легче.

— Да почему же чужое горе может утешить нас? — не поняла я. — Наоборот, еще горше от того, что так много пленных.

— Так говорится в сказаниях мудрецов, а значит, это правда, — включилась в разговор Ханина мама. — Пленники смогут помогать друг другу.

— Помогать?! — взорвалась Наоми. — Интересно, как это? В лапах у арабов? Они — военнопленные. Можете вы понять это?

— А может, нам придется тяжелее, чем им? — глубокомысленно заметила Хана.

— Как это? Почему? — загалдели мы.

— Им будут давать по два яйца в день, а мы тут, в осажденном Иерусалиме, можем вообще умереть от голода.

— По два яйца в день? — поразились мы. — С чего ты взяла?

— Я знаю. Каждый военнопленный получает два яйца в день, — сказала Хана, сверкая глазами.

Яйца! Мы так давно не ели яиц, что уже почти позабыли, как они выглядят. Но даже такое сообщение не произвело впечатления на Наоми.

— Да разве в еде дело! — воскликнула она. — Ведь они там в оковах, со связанными руками! Они даже двигаться не могут!

— Ну, положим, еда — это тоже дело важное, — настаивала Хана. — Без еды не выживешь. И потом, неужели ты думаешь, что мы будем здесь наслаждаться тишиной и покоем? Конечно, нет, мы ведь по-прежнему в военном котле. А для них — для них все уже кончено.

— Верно, — присоединилась Рахель. — Где гарантия, что арабы не попытаются захватить Катамон? А мужчины будут оставаться в плену до конца войны.

— До конца войны! — твердила моя сестра, и горошинки слез одна за другой скатывались по ее щекам. — Пока не кончится война… Если им повезет.

— Война! — в отчаянии всплеснули руками окружавшие нас женщины.

— Да, война не окончена, — согласились остальные.

Но Наоми стояла на своем.

— Аба! — причитала она, по-прежнему заливаясь слезами. — Мой Аба в руках у арабов, в руках у врагов. У него даже оружия нет. Аба!

— Твоему папе и не нужно теперь оружие, — пытались вразумить ее мамы и бабушки. — Твой отец и все остальные отцы теперь далеко от войны. Они в Трансиордании.

— Но он у арабов в лапах! — вопила Наоми таким пронзительным голосом, что эхо гуляло по всему Катамону. — Они могут…

Има обняла Наоми.

— Успокойся, доченька, — сказала она. — Они не могут ничего ему сделать.

— Но у него нет оружия! — протестовала сестра. — Они могут… Я однажды читала, что во время мировой войны они выстроили узников у стенки и…

И Наоми снова закатилась в рыданиях.

— Шш-ш, — тихо сказала Има. — Мировая война — это совсем другое. А сегодня война ведется по правилам. Существует Женевская конвенция.

— А что это такое? — сразу заинтересовались дети.

— Это соглашение было принято большинством народов, чтобы защитить права военнопленных.

— И как же оно их защищает?

— В конвенции говорится, что военным не может быть причинен вред, что обязательно надо кормить их и удовлетворять их повседневные нужды. Больным и раненым должна оказываться медицинская помощь.

— А у нас ведь тоже есть пленные арабы! — вдруг воскликнула Хана.

— Да, да, мы ведь тоже захватили арабов в плен, — подхватили остальные.

— Ну так и что? — сердито спросила Наоми.

— Это очень важно, — пояснила Хава. — Арабы ведь хотят, чтобы мы хорошо заботились об их людях, и поэтому не причинят вреда нашим пленным.

— И кроме того, — добавила Хана, — после окончания войны мы сможем обменять военнопленных.

— Как это? — сразу заинтересовались дети.

— Когда война кончится, — пояснила Ханина мама, — каждая сторона захочет получить назад своих людей. Мы вернем захваченных нами арабов, а они взамен освободят наших мужчин из Трансиордании.

— Тогда все наши папы вернутся домой, — воскликнул кто-то из детей.

— Ну, а что будет, пока война не кончится? — поинтересовался другой.

— Да, почему вы думаете, что арабы будут соблюдать Женевскую конвенцию и не причинят пленным никакого вреда? — Наоми по-прежнему не могла остановить поток слез.

— Англичане проследят, чтобы арабы уважали конвенцию.

— Англичане?!

— Да. Это просвещенная нация…

— Просвещенная? Да неужели вы уже так быстро все позабыли?

— Англичане воюют по правилам, и они заставят арабов выполнять соглашение. Ведь арабы нуждаются в помощи Великобритании, чтобы воевать с нами, — добавила Ханина мама.

Пожалуй, ее слова убедили нас всех. Всех, кроме Наоми. Она еще долго плакала, пока так и не заснула в слезах.

с разрешения издательства Швут Ами