Навеки мой Иерусалим 19. Изгнание

Впоследствии люди спрашивали: почему, как такое могло случиться? Почему сдали Старый город? Почему не были присланы подкрепления? Почему Еврейский квартал попал арабам в руки? Позже люди будут жаловаться в своих молитвах:

— Почему, Ашем, Ты отнял у нас Старый город? Почему Ты отторг нас от Котеля? Нам казалось, что освобождение уже так близко, но Г-сподь повернулся к нам спиной.

Когда возникали такие вопросы, Аба отвечал:

— А принадлежал ли нам действительно Старый город? А был ли Котель по-настоящему нашим? Разве не управляла нами тяжелая рука англичан? Разве не подвергались мы возле Стены постоянным унижениям и оскорблениям?

Впоследствии люди будут всесторонне рассматривать эти проблемы, анализировать ситуацию, изыскивать имеющиеся данные, пытаться их объяснить, ответить на возникнувшие вопросы. Но все это произойдет потом.

А тогда — тогда мы стояли во дворе, нагруженные своим жалким скарбом, сломленные душой и телом.

Никто не задавал никаких вопросов и не пытался ответить на них. Щемящая пустота в сердце и полное отсутствие мыслей в голове.

— На пустырь, на пустырь, — слышалось со всех сторон. Аба так еще и не вернулся. Как мы потащим два тяжеленных узла? Кто их сможет хотя бы поднять? Има развязала один из узлов и торопливо вытащила наши зимние пальто, которые были сложены вместе с папиным та-литом и тфилин.

— Наденьте свои пальто, — велела Има, — тогда узел станет легче и вы сможете нести его.

Мы пожали плечами.

— Как, надеть зимние пальто сегодня, в такую жару?

Има просила, умоляла, пыталась заставить нас.

— Посмотрите, все дети надели пальто, а на многих одежда в несколько слоев. Значит, следующей зимой им будет тепло, где бы они ни оказались.

Но мы ее так и не послушались.

Наконец Има сложила все вещи обратно и вновь увязала их в желтое одеяло. Узел получился чуть ли не больше нас самих, но все же мы с Наоми сумели поднять его. Има тащила второй узел. Кроме того, у нас на спинах были школьные ранцы. Бабушка, кроме своего маленького узелка, несла Юдале, да еще тащила папин портфель. Трехлетняя Иеудит и двухлетняя Рути крепко ухватились за мамин подол. Так мы и направились в сторону пустыря.

Нашим глазам представилось ужасающее зрелище. Пустырь изменился до неузнаваемости. Он был завален всякими обломками, горами мусора и битого камня.

— Когда-то я искала тут маленькие плоские камешки, — вспоминала я. — А теперь тут вон какие «камешки» — громадные раздробленные глыбы, останки разрушенных домов.

От окружавших пустырь домов сохранились лишь части стен и заборов. Даже фасад массивного и прекрасного дома Ротшильда был покрыт оспинами от пуль. Оба крыла его оказались разрушенными, ограда превращена в руины. Напротив нас высился остов когда-то величественной синагоги Тифэрет Исраэль. Разрушенная, она походила на смертельно раненное животное. Что-то странное было расстелено на земле на одном краю пустыря, нечто вроде гигантской цветной скатерти. Увидев ее, Наоми аж задохнулась от волнения:

— Что это? — спросила я.

— Это их флаг. Флаг Абдуллы. Они завоевали нас. А мы…

— А мы сдались, — закончила я фразу.

К этому времени на пустыре собралась огромная толпа женщин, детей, стариков и раненых. Никогда не позабыть мне этой трагической картины: мрачные лица, глаза, полные печали и страдания. Не несколько человек, не несколько семей, а целое сообщество обездоленных. И узелки, узелки, узелки. Ни одного чемодана, ни одной сумки. Лишь горы узелков на земле, которые можно взвалить на чье-то плечо или поднять слабой старческой рукой, или вообще поручить ребенку.

Беженцы, военные беженцы. Едва уцелевшие. Убегающие из своих домов, со своей родины. Лишенные всего и спасающие свою жизнь и… свои узелки. Каждый раз, когда я прохожу по бывшему пустырю, вся эта ужасная картина вновь встает у меня перед глазами. Угнетающая, унылая картина…

Мы были ее частью.

— Это переселение? — спросила я у мамы, когда мы присоединились к беженцам.

— Какое переселение?

— Переселение в Вавилон.

Горькая улыбка появилась на мамином лице.

— Это переселение в Катамон.

— А Катамон далеко от Вавилона?

— Не очень, — ответила Има.

— И ведь все повторяется, как было при Вавилонском изгнании, — настаивала я. — Ведь именно так выглядели евреи после разрушения первого Бейт Амикдаша, Первого Священного Храма в Иерусалиме, перед тем, как они отправились в путь. Я видела это как-то раз на картинке.

— И точно так же было все после разрушения Второго Храма во время войны с римлянами, — добавила Хана. Ее семья стояла рядом с нашей.

— Наверно, так же чувствовали себя евреи, которых изгнали из Испании, — сказала Наоми. — А нас изгоняют из Еврейского квартала.

Так и стояли мы в толпе пришибленных горем людей, дожидаясь приказа. Никто не плакал, ни один человек. Мы были уже по ту сторону слез, по ту сторону отчаяния. Словно комок пыли забился в горло, и не было облегчающих слез, чтобы вымыть его. Небо раскалилось от жары. Языки словно присохли к небу.

Я огляделась, стараясь понять, где же мужчины. Разве не велено было им тоже явиться на пустырь? Наконец поступил приказ отправляться в путь, мы взвалили узлы на плечи и зашагали вместе со всеми. Огромная толпа пришла в движение. Но где же Аба? Разве он не идет с нами? Нет-нет, конечно, он придет, он ведь не был военным, а только участвовал в гражданской самообороне. Он только заботился о мирных жителях. Наверное, арабы еще не успели «рассортировать» всех мужчин.

Мы были вынуждены двигаться со всей толпой. Вместе с Наоми мы подняли тяжелый узел. Свободной рукой я держала трехлетнюю Иеудит и старалась не отставать от мамы с Рути. Следом шла бабушка и несла Юдале. А впереди и позади — людское море. Парад обездоленных. Караван изгнанников.

Дорога, полная препятствий

Итак, жаркий день в пятницу. Отправляясь в путь, я в последний раз оглядела пустырь, на котором провела столько чудесных дней своего детства. Позади оставался весь мой привычный мир, и потому ноги не слушались меня, поминутно останавливаясь и спотыкаясь. Еще один последний взгляд на наш третий этаж — и я заставила себя больше не оборачиваться, чтобы не отстать от всех.

И вот Батей Махасе исчез из виду. Пропал из глаз дом с большими окнами. Скоро придут арабы, и им достанется все, что мы имели: наш новый холодильник, книжный шкаф с красивыми часами, большой стол, раскладушка — словом, все, что мы не уносим в своих узлах.

Мы с Наоми остановились, опустили на землю свой огромный узел и на минутку дали отдых рукам. Има оглянулась.

— Скорей, девочки, не отставайте, — позвала она.

— Аба… — начала я.

— Аба догонит нас, не беспокойтесь.

Выйдя с пустыря, мы пошли по узенькой улочке. Я была напугана, потому что теперь мы столкнулись с врагами лицом к лицу. Легионеры стояли по обеим сторонам улицы, одетые в униформу цвета хаки. Торжествуя свою победу, они наблюдали за проходящей перед ними скорбной процессией. Они были прекрасно вооружены, у каждого — винтовка, ленты, полные патронов, перекрещивались на груди.

— Вот они, солдаты, которые стреляли в нас из пушек, — думала я про себя. — Вот люди, которые целились в нас из ужасных пулеметов, закатывали ядра в мортиры. Это кто-то из них послал снаряд, который убил раби Орен-штейна и его жену. И другой снаряд, убивший Батьиного папу и еще одного торговца вином. Эти солдаты проливали нашу кровь, превратили в руины Еврейский квартал, выгнали нас из нашего города. Как вавилоняне, как римляне. И теперь эти враги стоят совсем рядом, стоит руку протянуть.

Сколько у них оружия! Сколько пуль у каждого солдата! Мне хотелось громко закричать, но страх сковал горло. А что, если кто-нибудь из них начнет стрелять?

— Пуа, пойдем, не бойся, доченька. Они не тронут нас, — Има заметила мое беспокойство. — Они обещали это, когда договаривались об условиях капитуляции.

Дрожа, как осиновый лист, я брела вслед за мамой с Рути. Мы шли по камням и битому стеклу. Мы проходили мимо полуразрушенных лавок с испещренными пулями стенами. Вот винная лавочка. Здесь торговал папа Леи и Эстер. Я заглянула внутрь. А вдруг… Вдруг я увижу его, живого, облокотившегося на подушку, приготовившегося к работе. Он посмотрит на меня своими большими глазами и даст кусочек лакрицы. Но нет, магазин пуст, а пол усыпан осколками разбитых бутылок.

С трудом несли мы на плечах узел, но еще более тяжелый груз лежал на сердце. Мы снова остановились, и Има опять поторопила нас. С усилием подняли мы узел — совсем как «большие». Аба задерживается, и Име не обойтись без нашей помощи. Еще несколько шагов, и мы выйдем на дорогу из Еврейского квартала. А оттуда недалеко уже и до Сефардской площади.

А вот вдалеке и кондитерская Иосифа — «наш» магазин. Я была рада увидеть, что он уцелел. Но постойте, что это, почему двери открыты? Может быть, Иосиф сошел с ума? Разве он не идет с нами? Я остановилась, чтобы посмотреть, в чем же дело, и в ужасе увидела, что Иосифа вообще нет в магазине. Зато там полно вооруженных арабов, а у них на головах — куфьи в красную клетку.

— Иракские солдаты, — послышался сзади бабушкин шепот.

Иракцы устроили дикий грабеж в магазине, высыпали сладости из всех мешков, опустошили полки, с жадностью заглатывая все подряд.

На подходе к дороге из Еврейского квартала наших ушей достиг страшный гвалт. Свернув за угол, мы увидели, что со стороны надвигается огромная толпа арабов. Легионеры стояли, взявшись за руки, образовав непрерывную живую цепь, чтобы оградить нас от этого сброда и помешать ему напасть на нас.

— Бей их! — выла разъяренная толпа.

Иеудит заплакала, а когда я глянула в налитые кровью глаза этих людей, у меня словно ноги приросли к земле, и не было сил оторвать их. Зубы стучали. Я дрожала всем телом. Има с Савтой переглянулись.

— Только бы выбраться отсюда целыми и невредимыми, — прошептала Савта. Има прибавила шагу, почти побежала, потащила Рут и свой огромный узел.

— Шевелитесь! — накинулась на нас Савта.

Мы с Наоми пытались поднять свой узел, но дрожащие руки не слушались нас. Мама оглянулась через плечо, увидела, что мы не в силах тронуться с места, и закричала:

— Все, все, хватит! Бросьте все! Бросайте узел и пошли!

— Бросить узел? Прямо здесь? — не поверила Наоми.

Има подбежала к нам.

— Б-г с ними, с вещами, — сказала она.

Мы оставили одежду около какого-то забора.

— Скоро придет Аба, — уговаривала я сама себя. — Он увидит наш узел. Он узнает желтое одеяло и заберет вещи.

Вместо тяжелого узла Савта дала Наоми папин портфель, а мне — мамину сумку.

— Смотрите не потеряйте, — сказала она. — Это наши самые нужные вещи — несколько пеленок для Юдале и мои серебряные подсвечники. Когда мы доберемся до Катамона, я зажгу свечи в честь шабата.

— И правда, ведь сегодня эрев шабат, — вспомнила я.

Идти стало легче. Мы ускорили шаг. Прошли мимо маленькой кофейни, вдоль улицы, мимо магазинов. И везде мы видели, как одетые в форму легионеры и иракцы в красных куфьях пожирают, грабят, растаскивают и разбивают вдребезги все, что им попадало под руку.

— Они грабят все! — в отчаянии выкрикивали беженцы. — Наши дома… Наши магазины…

Мы видели, как арабы тащат из домов швейные машинки и прочие ценности. Ошеломленные, мы проходили мимо этих грабителей с их добычей. С какой готовностью набрасывались они на нее, словно настоящие стервятники, как яростно нападали, разрушая все на своем пути, оставляя лишь опустошенные дома.

— Ой, вэй, — истерично прокричала, пробегая мимо нас какая-то женщина, — так вот что они собираются сделать с нами! Она в отчаянии рвала на себе волосы.

Внезапно я почувствовала запах дыма. По воздуху полетели искры. Что же это такое?

— Кто это может жечь здесь костры? — задалась я вопросом. — Ведь Лаг баомер был вчера, а не сегодня?

Шедшие впереди люди заслоняли от меня все происходящее. И вдруг страшная правда открылась моим глазам, и крик ужаса вырвался из горла.

— Пожар! Горим! — закричала толпа.

— Пожар! Арабы поджигают лавки!

Магазины пылали уже по обеим сторонам улицы, и языки пламени выплескивались из окон на узенькую улочку, по которой мы шли. Вот огонь преградил мне путь. Я в растерянности остановилась. Има где-то впереди, Савту с Наоми тоже не видно.

— Има! Има! — завопила я в страхе.

Иеудит вцепилась мне в подол и в ужасе подскакивала на одном месте. А люди молча проходили мимо, перепрыгивая через огонь. Языки пламени становились все больше и больше, а мы знай орали во всю мочь:

— Има! Има!

Наконец мама услышала и бросилась к нам, по-прежнему нагруженная узлом и с Рути на руках.

— Прыгайте, прыгайте! — крикнула она.

— Нет-нет, — боялась я. Иеудит тоже не трогалась с места. Кто-то протянул мне руку, и я прыгнула, волоча за собой сестренку. И опять Има шла впереди, а я, до смерти перепуганная, изо всех сил старалась помочь сестренке и не отстать от мамы. Со школьным ранцем за плечами и с тяжелым портфелем в руке я старательно тянула плачущую Иеудит каждый раз, когда она в страхе отказывалась проходить между опаляющими языками пламени.

— Только не выпускать ее руку, — снова и снова твердила я себе. — Только бы нам выбраться отсюда целыми и невредимыми.

Так мы и шли всю дорогу, перепрыгивая через огонь, тесно прижавшись друг к другу и время от времени заливаясь отчаянным плачем.

Вдруг я почувствовала какой-то толчок в голову. Я подняла глаза и с ужасом увидела прямо перед собой ленты патронов на чьей-то груди. Легионер! Он стоял так близко, что я чуть сознание не потеряла. Он протянул руку и вырвал у меня мамину сумку. Острая боль полоснула меня по руке. Я не успела даже рассмотреть его лицо, мелькнула лишь легионерская фуражка, а он уже уходил, унося Имину сумку, сумку с серебряными подсвечниками.

До сих пор я помню в подробностях, как выглядела эта сумочка. Она была светло-бежевая с зелеными полосками. Има доверила ее мне, а он… он украл нашу сумку! Это я, я виновата. Надо было мне держать ее крепче. Я громко заплакала. Услышав мой плач, мама обернулась:

— Что случилось? — забеспокоилась она.

Я показала на легионера, который теперь отошел уже довольно далеко, но не могла вымолвить ни слова.

— Ну что, что случилось? — допытывалась мама.

Наконец я с трудом проговорила:

— Твоя сумка… Твоя сумка…

— Не плачь, не плачь, Б-г с ней, — уговаривала меня Има. — Это все не важно. Главное — иди, иди, не отставай!

Снова Има шла впереди, а мы мчались за ней, словно за нами черти гонятся. Сзади остался горящий Еврейский квартал, вот уже открылась Сефардская площадь. Здесь наконец мы смогли остановиться и отдохнуть. Сначала нигде не было видно ни Савты с Юдале, ни Наоми. Потом подошли и они, запыхавшиеся, замученные и мокрые.

Оказывается, они шли вместе, Савта несла Юдале, а Наоми тащила папин портфель. К ней подошел какой-то легионер.

— Ах ты, бедняжка! Давай помогу тебе, — предложил он. Портфель был очень тяжелым, и Наоми с радостью протянула его солдату. Тот схватил портфель и тут же бросился бежать. Савта, увидев это, быстро отдала Наоми ребенка и припустилась за легионером.

— А ну, отдай портфель! — заорала она. — Я сама понесу его.

Савта впала в такую ярость, что легионер, опешив от ее напора, стал оправдываться:

— Я просто хотел помочь. Я вовсе не собирался отнимать его.

И он вернул портфель.

— Нет, вы видели когда-нибудь такую наглость! — сердито воскликнула Савта. — Ограбить ребенка! Ну, да я ему не позволила. Теперь уж ни за что не выпущу портфель из рук.

Придя на Сефардскую площадь, мы сложили вещи на землю и наконец смогли расслабиться, спокойно постоять или посидеть на камнях.

Мне не надо было больше тащить тяжелые вещи, только мой школьный ранец. Но, сидя на камне, я не находила покоя. По сложившейся привычке я уже боялась находиться на открытом месте, мне хотелось забиться в какое-нибудь укрытие. Има успокаивала меня, объясняла, что больше нет нужды прятаться. В соглашении о капитуляции предусматривалось, что легионеры будут нас охранять.

Я огляделась. Небо было красно от пожаров, пахло гарью, в воздухе клубился дым. Бледная и измученная Има сидела на большом камне с двухлетней Рути на коленях, а рядом лежал последний оставшийся у нас большой узел с вещами.

— Арабы уже заняли весь Старый город? — спросила я у мамы.

— Да, — отозвалась она.

— Тогда объясни мне, зачем они продолжают разрушать его?

Има не ответила. Увы, на этот вопрос вообще не могло быть никакого ответа. Я горько заплакала. Зачем они поджигают дома? Зачем уничтожать все подряд? Ну, зачем, зачем?

с разрешения издательства Швут Ами