Навеки мой Иерусалим 10. Чубейца

Неделя шла за неделей. Боба с Зейде вернулись в Иерусалим, и мы снова поселились в их доме по улице Шмуэля Анави. Каждый день мы ходили в школу, а по ночам… по ночам частенько лежали в кухне на полу и слушали, как арабы из ближайшей деревни Шейх-Джара обстреливают Бейт Исраэль.

Вечерами все соседские дети играли в поле за домами. Стояла зима, месяц адар, и после обильных зимних дождей на поле выросла густая зеленая трава. Мы резвились, как козлята, и собирали чубейцу — темно-зеленые листья мальвы, обыкновенного сорняка, в изобилии встречавшегося среди буйной зимней растительности. Дети часами собирали чубейцу, соревнуясь, кто наберет больше.

Пищи в осажденном Иерусалиме не хватало, и листья дикой мальвы составляли существенную прибавку к нашему рациону. Бабушка умела делать вкусные «гамбургеры» с мальвой. На некоторых растениях встречались маленькие «шишечки», которые казались нам вкусными фруктами.

— Яблоки, яблоки! — звала я Наоми, набивая рот шишечками чубейцы. Я закрывала глаза и воображала, что и вправду ем настоящее сочное яблоко.

• • •

Стоял чудесный день. Сладкий запах земли после хорошего дождя бил в ноздри и манил нас в поле. В начале недели шли дожди, и теперь по всему пустырю взошла молодая поросль чубейцы. Мы ловко собирали ее зеленые листья и маленькие плоды. Вдохнешь чистый свежий воздух — и ох как не хочется домой, в душные комнаты с окнами, заложенными мешками с песком!

В подвернутом подоле моего платья было полно листьев, а я все не могла остановиться. Смеркалось. Становилось все темнее. Из окон соседних домов не падало ни одного лучика света, потому что действовали строгие правила светомаскировки.

— Пошли скорей домой,— позвала я Наоми. До меня вдруг дошло, что мы оказались почти в полной темноте.

— Ну, еще минутку. Только десять листочков.

Вдруг над нашими головами послышался легкий гул, и что-то вроде красной молнии разорвало тьму, осветив пустырь и соседние дома. Я замерла на месте, в изумлении глядя на освещенный небосвод. И тут послышался крик, от которого у меня волосы встали дыбом.

— Это ракета! Бежим, бежим!

Наоми схватила меня за руку и поволокла за собой.

— Быстрей! — кричала она. — Ты что, приклеилась? Шевелись!

Стрелой мы неслись к дому, и только успели добежать до дверей, как с поля раздался оглушительный взрыв. Мы вбежали в кухню и ничком упали на пол. Сердце молотом стучало в груди, колени дрожали. Обстрел продолжался.

— Где вас носит? — распекала нас бабушка. Но прошло еще несколько минут, прежде чем мы смогли перевести дух и заговорить.

— Что это было, Наоми? — спросила я, все еще дрожа от страха.

— Ракета.

— Что? Вы были на улице, когда разорвалась ракета? — ужаснулась Боба. — Но вы не ранены? Все в порядке? Какое счастье! Какое счастье! — она изо всех сил прижала нас к груди.

— Что такое ракета? — спросила я.

— Это такой осветительный снаряд. Его запускают, чтобы осветить территорию. Тогда все хорошо видно и можно лучше прицелиться.

— Какое счастье, — повторила я вслед за бабушкой. — Барух Ашем, что мы смогли выбраться из-под обстрела.

— Ни в коем случае нельзя выходить из дома в темноте, — предупредила нас Боба. Несколько дней после этого она вообще не пускала нас собирать чубейцу, пока происшедшее не изгладилось постепенно из памяти.

Забытый день рождения

— Ты почему такая грустная? — как-то раз дождливым утром спросила у меня Наоми. Ничего не ответив, я лишь скорбно на нее посмотрела. И хоть слезы стояли у меня в глазах, я все-таки удержалась от плача.

— Она еще спрашивает! — думала я про себя. — Неужели не знает, не помнит? С чего бы это мне веселиться?

Ведь это был мой день рождения. Мне исполнялось семь лет, но никто не вспомнил об этом.

— Впрочем, — поправилась я тут же, — кое-кто, конечно, помнит — мой Аба. Он никогда ничего не забывает, и уж точно не забыл про дочкин день рождения. Я в этом не сомневаюсь.

Но папа был далеко, в Старом городе. Во вражеском кольце. В блокаде. При всем своем желании он не мог поздравить меня сегодня. И подарков я тоже не получу.

В прошлом году, когда мне исполнилось шесть лет, Аба подарил мне сидур. На его фронтисписе (фронтиспис — иллюстрация, помещаемая рядом, на одном развороте, с титульным листом и передающая основную идею произведения) черным с золотом было написано: «Мипи олелим»— «Устами младенцев». Этот сидур был моей радостью и гордостью, я приберегала его только для шабата. Вечером по пятницам я брала его с собой в синагогу Хурва. А теперь,

наверно, мой сидур, всеми забытый, стоит нетронутый на книжной полке в нашей квартире в Старом городе.

А папа, ходит ли он по-прежнему в Хурву по пятницам? Может быть, из-за стрельбы ему даже не выйти из дома?

Итак, сегодня мне семь лет, и я второклассница. Я мечтала о том, что подарил бы мне Аба. А впрочем, что там гадать, все равно мне никто ничего не подарит. И не надену я свое нарядное субботнее платье, и не буду есть разные лакомства и выслушивать «Мазл тов!.» Был обычный школьный день, и к тому же серый и дождливый. На обед мы будем есть пирожки с чубейцей, а ночью спать в кухне на полу.

— Аба, — призывала я всем сердцем. — Аба, пришли мне издалека свою браху. Нет, не издалека. Приди ко мне, Аба!

И опять слезы готовы были политься у меня из глаз, я их сдерживала из последних сил. Сегодня я не буду плакать! Я уже большая, мне семь лет, я не плачу. Снова нахлынули печальные воспоминания.

— Има, Има, — беззвучно звала я. — Когда я увижу тебя? Есть ли у тебя время вспомнить о своей семилетней дочке? Знаешь ли ты, как я соскучилась?

Только после обеда я немножко утешилась. Наоми не забыла про мой праздник. Она подарила мне один из своих мелков, завернутый в нарядную цветную бумагу, и открытку с надписью:

«Моей дорогой сестренке. Поздравляю тебя с днем рождения. Я надеюсь, что твой восьмой день рождения мы будем праздновать все вместе в независимом еврейском государстве и не будем слышать выстрелы и разрывы снарядов никогда, никогда, никогда».

Домой с «конвоем»

Наступил месяц нисан, а с ним и весенние каникулы. Все ребята отправились по домам, готовиться к празднику Пейсах. То есть все, кроме нас. Мы по-прежнему оставались у Бобы. Беспорядки продолжались уже четыре месяца, но было ясно, что настоящая война разразится месяца через полтора, когда англичане уйдут из страны.

Боба была очень занята, прибирая дом к Пейсаху. Поскольку проблемы с водой стали постоянными, мы протирали мебель сухими тряпками. И чем ближе был праздник, тем сильнее мы тосковали по дому. Не переставали просить:

— Пожалуйста, отправьте нас домой!

Бабушка с дедушкой прекрасно понимали наше состояние и думали, как исполнить нашу просьбу. Они твердо пообещали: отправим вас домой при первой возможности.

Как-то рано утром к нам в дверь постучали. Оказалось, что это Савта — наша бабушка из Старого города. Мы выпрыгнули из постелей и бросились обнимать ее. Чувства переполняли нас.

— Савта, Савта, — наперебой кричали мы. — Как тебе удалось сюда пробраться? Что, блокада закончилась? Все уже в порядке?

Савта крепко обняла нас.

— Нет, девоньки, все продолжается. Я приехала с «конвоем».

— Расскажи нам про «конвой», Савта, — попросила я.

— Незачем рассказывать. Вы сами все сегодня увидите.

— Сегодня?/

— Да. Я забираю вас домой.

— Домой?(Сегодня? Наконец-то!

— Мы едем домой сегодня! — с радостным криком вбежали мы в гостиную. Все собрались вокруг обеденного стола, и Зейде с Бобой стали нетерпеливо расспрашивать Савту о нашей семье и положении в Старом городе.

— Вы уверены, что разумно брать туда девочек? — спросил дедушка.

— Разумно, разумно! — не дали мы ему договорить.

— Девочкам слишком тяжело и дальше быть без родителей, — заступилась за нас Боба. — Они очень скучают.

— Когда начнется война, а это произойдет уже очень скоро, неизвестно, где будет безопаснее или легче. Так что детям лучше всего быть с родителями, — сказала Савта.

— Это верно, — согласился Зейде. — Может быть, в Старом городе будет и полегче. В конце концов, это место священно и для мусульман, и для христиан. Никто не осмелится разрушить Старый город.

— Ну, это неизвестно, — возразила Боба.

— Б-г защитит нас всех, где бы мы ни были, — заключил Зейде.

Обе бабушки стали собирать наши вещи. Вне себя от радости, мы побежали за своими портфелями, в сильном возбуждении распрощались с Бобой и Зейде и отправились в путь.

Мы долго шли по городу. Савта несла узлы с нашими платьями, а мы тащили зимнюю одежду и портфели. Начиналась весна, и день был жарким. Но ни весна, ни наступающие праздники не наложили радостного отпечатка на лица редких прохожих. Каждое заложенное окно, каждая защитная стена, каждое заграждение из колючей проволоки и каждая пара беспокойных глаз напоминали о приближении неизбежной войны. Не безмятежное счастье, а новые заботы принес нам Пейсах. Где взять вино и мацу для седера ? Где проведут праздничный вечер сыновья, вступившие в едва народившуюся национальную армию? Не решат ли англичане, что это самый подходящий вечер для обысков и арестов? И что же будет потом?

По улице короля Джорджа мы подошли к зданию Еврейского агентства, около которого собралась большая толпа мужчин и женщин. Пробравшись вслед за Савтой сквозь толпу, мы оказались в хвосте длинной очереди, выстроившейся перед зарешеченным окошком.

— Вот тут у клерка мы должны получить пропуск в Старый город, — пояснила Савта.

Долго стояли мы в очереди, изо всех сил стараясь не потерять бабушку в толпе. От тяжелых узлов и портфелей пот градом катился по лицам. Когда силы были уже на исходе, подошла наша очередь. После длительных споров, выяснений, проверки документов, уплаты пошлины Савта получила, наконец, пропуска. Воспрянув духом, мы вышли из очереди.

Улицу перегораживала ограда из колючей проволоки, перекрывавшая доступ в закрытую зону. Около узкой калитки стоял на часах английский солдат.

— Бронированная машина, на которой мы поедем в Старый город, появится вот оттуда, из-за забора, — сказала Савта. — Так что нам нельзя никуда отсюда отходить.

Мы в ожидании уселись на обочине.

— Вы везете этих девочек в Старый город? — спросила какая-то толстуха, расположившись возле Савты.

— Да, — коротко ответила та.

— Вы с ума сошли! Везти маленьких детей в Старый город, прямо в волчью пасть! Какое безумие!

Произнося эту тираду, женщина расхаживала взад-вперед, оживленно жестикулируя и привлекая к нам всеобщее внимание.

— Кто сказал, что Старый город — это волчья пасть? — возразила Савта. — Когда англичане уйдут, бои будут повсюду.

Тем временем к толпе присоединялось все больше народу.

— Неужели все они собираются в Старый город? — удивлялась я. — Неужели может быть такой большой конвой?

Раскаленное солнце било в затылок. Мы сидели на площади уже часа три, а, может, и больше. Наконец к ограде подъехало несколько грузовиков со стальными бронированными фургонами. Люди тут же бросились к узким воротам, каждый пытался пройти первым. Однако английские солдаты отпихнули разгоряченную толпу.

— Проходите только те, чьи имена будут названы, — громко объявил какой-то низенький человечек, по всей видимости, чиновник из Еврейского агентства. Тем не менее давка у забора продолжалась.

И вот прозвучали наши имена. Мы попытались пробраться к узким воротам, но не тут-то было. Протиснуться сквозь толпу со всеми нашими узлами было чрезвычайно трудно. Чиновник нетерпеливо выкрикнул наши имена вновь. Савта прокладывала нам путь, пытаясь локтями раздвинуть людскую стену. Кое-как нам удалось пробраться за ограждение. Английский солдат направил нас в маленький бронированный «автобус» без единого окошка. Мы забрались в него и уселись на заднее сиденье. Машина стала заполняться людьми.

Несмотря на полуденное время, в машине было сумрачно. Жара стояла удушающая. Стальной фургон без окон раскалился на солнцепеке, как печка. А ждать отправления колонны пришлось еще очень долго.

Наконец раздался сигнал, машина дернулась и со скрежетом двинулась вперед. Позади осталась разъяренная толпа людей, которым не удалось попасть в машины. Колонна двигалась медленно и осторожно. Нам ничего не было видно, а жара стала действительно невыносимой. Голова у меня просто раскалывалась от боли. Удастся ли нам добраться целыми и невредимыми? Савта читала дорожную молитву:

— Да исполнится воля Твоя, Г-споди, Б-г отцов наших, да проведешь Ты нас безопасно по пути нашему и охранишь нас от любого врага и любой засады.

Я почувствовала себя немного лучше.

Бронированный автобус продвигался очень медленно. Мы явно ехали по грязной дороге, потому что, несмотря на отсутствие окон, в кузов набралось немало грязи. Потом, похоже, начался асфальт, трясти стало меньше. Но автобус по-прежнему стонал и скрипел, а затем… вообще остановился. Может быть, мотор перегрелся?

— Ложись, — раздалась команда. Мы тут же вскочили и ничком бросились на пол автобуса. Дрожащими руками я положила портфель на голову, краем глаза поглядывая на Наоми. Она тоже лежала на полу, прикрыв голову. Никто не произносил ни звука, казалось, что в автобусе никого нет. И словно кузнечный молот стучал в тишине: бум! бум! бум! Мое ли сердце бьется? Или это стучат в такт сердца всех пораженных ужасом пассажиров?

Выстрелы.

Да, отчетливо послышалась стрельба. Ответит ли наша вооруженная охрана? Тишина. Стрельба прекратилась, и автобус тронулся с места.

— Можно сесть, — окликнул нас водитель. Автобус набирал скорость. Все пассажиры вздохнули с облегчением. Я осмелилась выглянуть из-под портфеля. Бабушка сидела уже на скамейке перед нами, я поднялась и присоединилась к ней, раз за разом повторяя про себя дорожную молитву.

Где же мы теперь? Неужели это такой дальний путь? Четверти часа достаточно, чтобы пересечь весь Старый город, а мы, кажется, едем уже несколько часов. Когда же это кончится? Мотор загудел, и автобус со скрипом остановился.

Что опять случилось? Снова нападение?

Открылась дверь, луч света проник в автобус.

— Всем выходить, — скомандовал водитель. Пассажиры стали проталкиваться к дверям.

с разрешения издательства Швут Ами