Глава Шмот

Ни понять, что такое изгнание, ни, тем более, избавиться от него невозможно без его всестороннего осмысления, без представления (хотя бы начального) о всех его страшных сторонах. Вторая Книга Торы планомерно описывает величайшие вехи в истории народа — изгнание, исход, Синайское Откровение, строительство переносного Храма — и начинается с самого трудного и опасного этапа превращения семьи из семидесяти человек в огромный народ. И если учесть, что создавался этот народ в совершенно непригодных для этого обстоятельствах, изучение изгнания вообще и египетского изгнания в частности становится изучением самих истоков народа.

Одна из важнейших (и воистину неисчерпаемых) тем связана с тремя этапами порабощения (как уже говорилось, в трёх местах Мидраша находим три даты начала египетского рабства: когда не стало Яакова, потом — когда не стало Йосефа, и, наконец, когда умер последний из родоначальников колен израилевых, то есть, когда «к отцам приобщился» Леви). Добавляя к приведённым неделю назад разъяснениям новые детали, продвигаемся в изучении всеобъемлющего вопроса.

Многие полагают, что египетское рабство было напрямую связано с непрекращающимся насилием со стороны «гостеприимных хозяев». Все — от всеобщего (среднеарифметического) отношения к этому вопросу, бытующего среди евреев, до страшных картинок в изданиях пасхальной агады (надсмотрщики с палками, занесёнными для удара, и — группа наших соплеменников, собранных, похоже, не для работы, а исключительно для битья) подтверждают эту идею. Действительно, даже не стоит распространяться на эту тему — то, что в Египте нам досталось гораздо более чем «как следует» — это неоспоримый факт. Однако, есть и другие факты.

Присмотримся повнимательнее к общеизвестному описанию древне-коммунистического субботника, устроенного некими загадочными египетскими политическими технологами. Как известно, кирпич (бревно) повесили на шею (положили на плечо) самому фараону. Благодаря живейшему участию «солнцеликого», воодушевлённые евреи сделали «три нормы за день»[1], фараон долго прославлял поразительную еврейскую работоспособность, сердечно благодарил за ударный труд, «молодцы, умеете, когда захотите, теперь будете так работать каждый день», единственное, что не освещается широко — почему евреи побежали вкалывать вместе с фараоном? Это что же — просто такой «необъяснимый взрыв энтузиазма»? Стихийный коллективный порыв укреплять экономику новой Родины?

Оказывается, подобные нездоровые страсти еще не водились среди представителей молодого, психически устойчивого народа. «Солнцеликий» предложил деньги.

То, что завершилось убийствами еврейских детей, началось с высоких, элитных зарплат их прапрадедушек. Отсюда — еще один смысл трех этапов порабощения: после ухода Яакова — состоялось плановое (после потери такого великого и праведного руководителя) понижение духовного уровня, осиротевшие евреи были уже потенциально готовы поработать на злодеев за деньги; после ухода Йосефа началась эта самая — пока что выгодная и приятная — работа за зарплату; и, наконец, после смерти Леви зарплата исчезла (наверное, не сразу — сначала просто задерживали, знаете, как бывает?..), а появились — вместо вожделенной мзды — непосильные нагрузки и откровенные издевательства.

Именно эта важнейшая подробность позволяет пролить свет на одну из главных загадок египетского рабства: в Мидраше (опять же — общеизвестном) утверждается, что колено упомянутого Леви (то есть, колено будущих священников) полностью избежало порабощения. Почему фараон не заставил их работать?

В связи с вышеизложенным, выходит, что семья Леви была той единственной и неповторимой частью нашего народа, которая отказалась от предложенных денег (как написано в том же Мидраше, желая поберечь себя для службы в Храме, левиты единогласно решили воздержаться от эпохального строительства). «Мы не умеем делать кирпичи», — сказали они, объяснив это, видимо, тем, что, мол, мы — жрецы, и не жреческое это дело в глине копаться. Все это происходило в самом начале порабощения, и что интересно, фараон понял и отстал (видно по местному египетскому опыту знал, что представители высшей касты действительно не годятся для обычной трудовой деятельности).

То есть по началу вся эта ужасная, тяжелейшая работа была делом исключительно добровольным и даже прибыльным, и местное руководство (здесь ему трудно отказать в определенной жестокой логике) давило и уничтожало только тех, кто изначально по собственному желанию отправился совершать небесплатный трудовой подвиг.

Дальнейшее изучение изгнания приводит к развитию заявленной темы развращения обособленной и очень праведной семьи по мере превращения ее в народ. В книге «Шней Лухойс hа-Брис»(«Две скрижали завета») дается своеобразный перевод фразы из Торы и пасхальной агады «Ва-йореу ойсону hа-мицрим (ויראו אותנו המצרים)». Вместо обычного (и, кстати, не совсем точного) «и делали плохо нам египтяне» в этой великой книге переведено «и делали плохими нас египтяне».

Одной из первых и главных задач национальной политики Египта (собственно, подобное происходило и в других странах) было стирание слишком резких границ между разными группами народонаселения: диаспора, живущая излишне обособленно, излишне строго придерживающаяся своеобразных правил поведения, обычно несет в себе политическую и экономическую опасность. В то время как приведение всех народностей к единому идеологическому (самое лучшее — к единому религиозному) знаменателю снижает межнациональное напряжение, способствует миру и покою в стране.

Проект приобщения евреев к идолопоклонству — одна из важнейших сторон (и характеристик) изгнания. Другой великий мудрец, рабейну Шломо Эфраим в своем объяснении «Кли Йокор»трактует весь первый отрывок главы (о порабощении) именно в этом смысле: «авойдо кошо (עבודה קשה)» (работа тяжелая) понимается как служба идолам (так можно перевести, авойдо — это еще и служение).

И ведь все, к огромному сожалению, получилось: до последнего дня перед Исходом, до самого принесения первой в истории пасхальной жертвы наши предки продолжали поклоняться египетским божествам.

Но тогда спрашивается — почему же все-таки план интеграции евреев в чуждую среду целых двести лет не воплощался в реальность (если уж удалось их втянуть в египетскую религию)? Получается, изгнание показало, что у нас имеется некий запасной механизм самосохранения, способ самоидентификации, не связанный напрямую с религией.

Мидраш перечисляет четыре заслуги, благодаря которым наши предки все-таки сохранились в Египте и выбрались из него: «евреи не изменили имена, не изменили свой язык, не предавали друг друга и остерегались разврата». Если приглядеться — поразительный же набор: родные имена и язык плюс высокоморальное поведение — и никаких религиозных атрибутов; остатки родных культурных ценностей, усвоенных от Яакова, причем — только в виде внешних форм (названий и способов выражения) плюс пресловутые общечеловеческие ценности. И как же долго этот вроде бы хлипкий тандем отделял от всего остального мира (ведь перед одними и теми же истуканами поклоны били — но как же по-разному!).

Однако с другой стороны, несмотря на столь сильный иммунитет обособленности, на облагороженных воспоминаниях о культуре невозможно «держаться» вечно: очень важно не забыть, что Исход — когда он произошел, — нельзя было задерживать ни на один день. Запас прочности (не подкрепленный отдельным, отличающимся мировоззрением), хоть и довольно долго «действует», но все-таки когда-нибудь иссякает.

Если бы не спешный Исход, наши предки уже безвозвратно погрязли бы в окружающей «нечистоте» — вместе со всеми родимыми именами, грассирующими песенками, селедочными головами — со всеми до боли знакомыми и непоколебимо любимыми штрихами к портрету народа Торы.

[1] Прошло ещё десять лет, и некогда уместные и даже свежие аналогии с «первыми пятилетками» уже кажутся избыточными…

Из «Книги для изучения Торы»