Авраам бен Авраам 35. В Остра Барме

Авраама безжалостно столкнули с тем миром, мосты к которому он сжег. В Остра Барме, церковной крепости, расположенной всего в одном квартале от великого шула Вильны, он находился на большем расстоянии от Вильны, чем тогда, когда был в Амстердаме или Риме. Опять звонили церковные колокола, и у него в ушах вновь гудели голоса молящихся христиан, периодически прерываемые краткими настойчивыми приказами. Все произошло так, словно штормовая волна без его ведома и против его воли захватила Авраама и отбросила обратно — туда, откуда он бежал. Колокола, звонившие к заутрене, дразнили его: «Ва-лен-тин!»

Камера была такой же, как в доминиканской крепости, в которой страдал Менахем Лейб. Фасад здания сверкал, и украшенные золотом ворота сияли на солнце. А в камере, пустовавшей многие годы в ожидании жертвы, все казалось черным, мрачным, безнадежным.

Однако с первого дня его заключения чья-то любящая рука явно делала все возможное, чтобы облегчить его участь. Авраам обнаружил, что его ждут теплые одеяла. В первую же ночь его освободили от железных цепей. Когда к его камере подносили еду, через маленькое окошечко в стене камеры доносился приятный запах. Однако Авраам не притрагивался ни к одному из приготовленных блюд. Хлеба и воды у него было в изобилии, иногда он находил даже фрукты. На доске, служившей столом, все время лежали церковные книги. Охранники, казавшиеся грубыми и вечно недовольными, старались, насколько могли, разговаривать с ним по-человечески. Очевидно, кто-то приказал воздействовать на него таким образом. Это приносило сильные страдания, хотя, тем не менее, он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы противостоять любой попытке сломить его.

Когда дежурный охранник в первое же утро обратился к нему: «Милорд, граф», — Авраам не ответил. Он сделал вид, что это его не касается, и вынудил охранников либо обращаться к нему так, будто он был простолюдином, либо выполнять свои обязанности молча. Авраама еще не допрашивали, но он принимал посетителей.

Первым пришел к нему отец Амброзиус, двенадцать лет назад отправивший его в Париж. Как он состарился за эти годы. Его некогда розовая, гладкая кожа толстыми складками свисала с широких скул. Все зубы выпали. Когда он говорил, казалось, что святой отец жует кусок сала, постоянно причмокивая губами. Длинное черное одеяние и дряхлое лицо делали его похожим на старую колдунью. Лишь глаза Амброзиуса были такими же, как прежде. Глаза доброго отца Амброзиуса. И его добрые слова, насколько их можно разобрать. Звучали они так, словно их погрузили в масло: «Сын мой, дорогой мой друг», — начал он. И заговорил с такой сердечностью об обольщении дьяволом, о вечном блаженстве, путь к которому до последней минуты не закрыт для кающегося грешника.

Авраам слышал лишь обрывки фраз. Он не мог не испытывать жалости к доброму старому Амброзиусу, действительно хорошему человеку с ограниченным кругозором, никогда не удалявшемуся дальше пятидесяти метров от здания церкви и ее святой иконы. Аврааму с давних пор было известно, что старика держали в церкви только из милости. Руководил католичеством в Вильне молодой священник из Варшавы, которому люди, его окружавшие, дали прозвище «Генерал Б-жьих сил» и боялись его больше, чем любили.

Итак, отцу Амброзиусу на закате дней было дано задание «нанести визит». По чьей же просьбе?

Когда старик поведал об умершем графе Станиславе и рассказал о прочных узах, связывающих его с домом Потоцких, Авраам на мгновение поднял глаза. Он вздрогнул, однако тотчас овладел собой, надеясь, что старый священник не заметил его волнения.

«Старый граф, — сказал священник, — умер, страдая от утраты сына и крушения всех надежд, которые он возлагал на него. Старая графиня (Авраам насторожился) с тех пор живет в своем замке, словно в монастыре, вдали от мира, раздираемая отчаянием и надеждами. Слава дома Потоцких близка к закату. Вы еще можете восстановить ее. Теперь, когда потерянный сын вернулся, золотые ворота нашей церкви широко распахнутся перед ним. Ах! Если бы я только мог увидеть это собственными глазами. Разве не для этого Г-сподь оставил меня в живых?»

Авраам продолжал безмолствовать. Выражение его лица было холодным, как будто он пытался сказать: «Какое это имеет отношение к Аврааму бен Аврааму, еврею? Кого волнует то, что Вы рассказываете о Валентине, сыне графа Станислава Потоцкого?»

Следующим был визит старой дамы, пришедшей вместе с Амброзиусом. Она была закутана в черное. Высокая, статная, с глазами, полными печали, струившейся из глубин ее души, она ничего не сказала, а только молча разглядывала его лицо, отходила и подходила вновь, надеясь услышать от него хотя бы одно слово. Авраам молчал. Она внимательно наблюдала за выражением его лица и ушла так же тихо, как пришла.

После этого визита с ним явно стали обращаться хуже, более сурово, давали меньше еды. Когда появились трое странников с цепями и ножом, Авраам решил, что ему пришел конец. Однако его лишь приковали к кровати, а один из стражников срезал ему бороду, а затем намылил лицо и чисто выбрил. Борода падала на пол, завиток за завитком, вслед за ней — пейсы. Волосы, отделявшие Валентина от Авраама, были срезаны прядь за прядью. Цепи сняли, и все осталось прежним, кроме Авраама.

Еще раз пришла женщина в черном, на сей раз в сопровождении молодого очень прямо держащегося надменного священника. Женщина снова пристально разглядывала Авраама, приближаясь к нему настолько, что он чувствовал ее дыхание. Она дотрагивалась до него, брала за руку, гладила по бритой голове и вдруг пронзительно закричала: «Валентин!» Этот крик потряс всех, стоявших вокруг, даже в суровом лице священника появилось что-то человеческое. Мать узнала дитя, которое она вскормила грудью, которое родила в мучениях. Она обняла его и губами прикоснулась к его щеке. Он, Авраам, не шевелился, не реагировал на ее ласку.

Его руки безвольно повисли, губы были плотно сжаты, глаза холодны и спокойны.

Старая графиня отпрянула, будто ощутила холод смерти. «Он не узнает меня! Это злые духи сковали его душу! Пойдемте, отец, помолимся пресвятой деве».

«Мы так и сделаем».

«Он упрямится, боюсь, нам придется использовать более сильные средства». Это было последнее, что услышал Авраам, упав без сознания. «Рибоно шель олам! Не покидай меня!»

C разрешения издательства Швут Ами