Авраам бен Авраам 2. Селянин приезжает в Вильну

Разве мог Цемах, живший в маленьком городке Илия, что неподалеку от Вильны, знать об улице Тумы, внушавшей трепет всем евреям города? Цемах родился в деревне и провел шестьдесят лет своей Б-гобоязненной жизни в непрестанном, тяжелом труде. То был первый выезд в большой город для него и его десятилетней дочери Эстер. Ему понадобилась консультация врача, а дочь он захватил с собой, чтобы она увидела город. Они смотрели на все широко раскрытыми глазами, головы их кружились, и сердца учащенно бились. Откуда могли эти простодушные евреи из Илии знать, что в Вильне, в еврейской Вильне через какие-нибудь сто домов от Великого Шула, существовал иной мир, где такие, как они, не могли находиться?

Цемах никогда усердно не изучал Тору; его ремесло — изготовление нюхательного табака. Весь день до позднего вечера он стоял у большого стола и пестиком растирал листья табака. Это действие нужно было обязательно сопровождать пением, ведь без аккомпанемента удары потеряют ритм и табак не будет ароматным. А что же еще петь еврею из Илии, если не Теилим (псалмы)? Он знал все Теилим наизусть так же, как и несколько других тфилот (молитв) и пасуким (стихов из Торы).

В наше время люди не знают, что такое изготовление нюхательного табака. В школе детей учат, что листья табака растут в определенных местах, а лучшие сорта выращивают на Кубе и в Вирджинии. Все это для жителей Илии было несущественным. В действительности, самым важным был тот день, когда торговый агент Лейб, ездивший в Вильну один раз в неделю, чтобы снабжать лавочников Илии товарами, привозил маленький, завернутый в чистую салфетку пакет, откуда Цемах осторожно извлекал сухие листья, нюхал их и разглядывал с особенным вниманием. Листья измельчались, а затем в образовавшийся прекрасный порошок Цемах добавлял какой-то компонент, состав которого держался в секрете. Те, кто претендовал на «посвященность» в тайны табачника, утверждали, что тот добавлял хорошо очищенную смесь кожуры этрога, ивовой коры, миртовых листьев и еще многих других ингредиентов, связанных с заповедями. Все эти добавки превращали обыкновенный табак в нечто, достойное ноздрей самых почтенных евреев в шулах и батей мидрашах. Благодаря загадочной смеси табак Цемаха приобретал удивительный аромат, и слава табачника быстро распространилась по Вильне.

В илиинском шуле каждый Шабат, во время чтения Торы, Хаим Бенцель Файн доставал из своего кармана табакерку из слоновой кости, открывал ее и осторожно брал пальцами щепотку порошка. Затем он передавал табакерку своему соседу, а тот — следующему. Так коробочка переходила из рук в руки. Внезапно воздух шула взрывался перекликающимся чиханием, которое звучало, словно выстрелы из казачьих ружей во время недавнего восстания поляков. Все кивали в сторону Цемаха: «Твой товар неповторим». Можно было сказать, что Цемах приготовлял свой табак в честь Создателя.

Ремесло табачника, однако, было делом рискованным. Любой, кто вдыхает табак на протяжении пятидесяти лет (а Цемах начал познавать свое искусство еще в юные годы), рано или поздно обнаруживает, что табачная пыль оседает в легких. В последнее время Цемах понял, что слишком часто кашляет, в то время как все остальные с удовольствием почихивают. Деревенский фельдшер Мотл бормотал что-то о легком и советовал обратиться к врачу. Ни Цемах, ни Мотл городских докторов не уважали. Однажды, когда сам Мотл приехал на консультацию в Вильну, доктор захотел пощупать у него пульс. Вот как Цемах рассказывал об этом: «Они выглядели так, будто оба, и доктор, и фельдшер не имели ни малейшего понятия о том, что такое пульс…» Тем не менее Мотл посоветовал Цемаху отправиться в Вильну, чтобы там показаться врачу. Если это не принесет пользы, то, по крайней мере, и не повредит. Фельдшер точно знал, что такая штука, как легкое, определенно существовала, и легкое Цемаха ему очень не нравилось.

Итак, Цемах оставил свое ремесло и вместе с дочерью отправился в Вильну. Бродя в поисках опытного врача, они в изумлении разглядывали город и его чудеса. Дьявол, который всегда подстраивает неприятности жителям деревень, приезжающим в город, подтолкнул Цемаха пройти через ворота на улицу Святого Станислава, где их слуха достиг звон колоколов и гул странно звучавших молитв.

Все началось с того, что хулиган сорвал картуз с головы старого табачника и прокричал какие-то гнусно звучавшие слова на литовском: Цемах не знал этого языка. Несчастный старик прикрыл голову левой рукой и наклонился, чтобы поднять свой картуз. Как может еврей стоять в центре города с обнаженной головой? Табачник получил зверский удар в правую руку и подумал, что рука его сейчас упадет на землю вместе с головным убором. И тут его осенило: это было место, где должно ходить с непокрытой головой! Но почему? Это же не баня! Но ему не дали много времени на размышления. Окруженный хулиганами, крестьянами и всякого рода сбродом Цемах с дочерью оказался в центре растущей толпы. Удары палок и кулаков сыпались на него вместе с проклятьями и грязными оскорблениями. Маленькая десятилетняя Эстер пряталась за спину отца, глаза ее были полны ужаса, хрупкие ручонки подняты, чтобы принять часть ударов, обрушивающихся на Цемаха со всех сторон. Вдруг ее тоже ударили тяжелой палкой, и она, истекая кровью, со стоном упала на землю.

Двое молодых людей, одетых в длинные монашеские плащи, вышли, беседуя, из монастыря Святого Иоанна. Мрачное облачение не соответствовало их веселым, свежим лицам. Один был коренастый, с темными задумчивыми глазами, другой — высокий и худощавый, с озорной улыбкой. В руках они несли книги. Когда до них донесся шум у церковных ворот, они прервали свой разговор. Высокий длинноногий юноша бросился вперед, пытаясь узнать, что послужило причиной сборища. Его друг нехотя тащился позади: он сердился, что прервалась их занимательная беседа. «Наш долг, — сказал тот, что был ниже ростом, — не обращать внимание на мирские дела и заботы черни. Так нас учили, Зарем60. Что нам до этого? Мы поднялись до высшего уровня, и теперь не должны до них опускаться».

«Ты не прав, Валентин, — ответил его спутник. — Если нам суждено посвятить себя священнослужению, то мы должны стремиться донести дух церкви даже до низших слоев общества. Мы обязаны научиться уважать людей в их бедности и незначительности для того, чтобы просветить их и помочь им».

«Но все же мы слишком молоды, — настаивал Валентин.

— Мы не готовы к жизни и сначала должны познать себя. Сейчас никто не обратит на нас внимания».

«Наше одеяние дает понять, что мы священнослужители; толпа отнесется к нам с уважением, несмотря на молодость».

Они приблизились к толпе, в центре которой лежал еврей. Он был в шоке, почти без сознания и залит кровью. Рядом стонала маленькая девочка. Растущей толпе, однако, этого было мало. Люди прибывали со всех сторон, желая стать участниками событий. Все против одного…

«Что случилось? Почему вы избиваете этого человека?»

Мужчины заметили молодых монахов и посторонились. Дети стали целовать им руки. Остальные с усмешкой смотрели на юношей.

«Еврей осквернил честь иконы Богоматери!»

«Он отказался проявить уважение к ней. Даже не снял свой картуз».

«Он плюнул на священную икону!»

«Бросайте в него камни!»

«Убейте его!»

«Тащите его тело в город, и убьем всех евреев!»

Сотни палок и кулаков замелькали в воздухе.

продолжение следуетс разрешения издательства Швут Ами