Познакомившись с придворным евреем, прозелит Авраам бен Авраам оказался в кругу ассимилированных евреев-просвещенцев. Многие из них отказывались от веры отцов, предпочитая западную философию.
Авраам не мог прекратить посещения Даниэля Ицика, поскольку влияние и помощь придворного еврея были необходимы для успешного выполнения его планов.
Один из людей, с которыми Авраам познакомился у Даниэля Ицика, определенно вызывал у него отвращение. Перед тем как он появился впервые, Фридлендер обронил: «Где эта пара адума (рыжая корова)?» Когда Эфраим Ку (Ку по-немецки корова) вошел — рыжий, костлявый, с опущенной головой, — он выглядел, как персонаж детского стихотворения: маленькие задумчивые глаза смотрели на все окружающее потусторонним взором, до тех пор пока Фридлендер не пробудил его шуткой. Тогда Ку стал по-немецки читать стихи. Он презирал древние, сухие знания Дубны и Визеля, а они высмеивали его немецкий акцент.
Ку знал, что его акцент ужасен, у него из-за этого уже были неприятности. Он уподобился эмигранту, который сжег мосты позади себя, но вдруг увидел, что мост впереди тоже перекрыт.
«Знаете, друзья мои, что задержало меня в Лейпциге? Я до сих пор дрожу. Я пересекать мост в пределах города, а они потребовали с меня еврейский налог. Какое я имею отношение к евреям? “Кто я? —сказал я. — Немецкий поэт”. И я пересекать границу. Но на другой стороне они ловить меня, находить у меня двадцать дукатов и бросать меня в тюрьму на неделю, потому что я “скрыл свою веру с мошенническими целями”. Но, держу пари, что я отомстил».
«Вы что, объявили войну саксонцам?» — усмехнулся Фридлендер.
«Войну? Безусловно. Так, как объявляет ее поэт, — пером».
«Берегитесь! Он стреляет стихами и эпиграммами. Это его тяжелая артиллерия», — предупредил молодой человек.
Ку продолжал декламировать сатирический рифмованный диалог между сборщиком таможенных пошлин и евреем. Он закончил так:
«Почему?» — ты спросишь нас. Есть унас такой указ: Будь ты турок или грек, Проходи бесплатно век. А поскольку ты еврей, Заплати-ка поскорей.
Слушатели аплодировали и восторженно кричали. Поэт радостно встряхивал шевелюрой. «Меня, изо всех людей только меня мучают за то, что я еврей!»
«Не беспокойтесь, Эфраим, — утешил его Фридлендер, — там, в мире грядущем, Вас накажут за то, что Вы не были евреем. Таким образом все уравновесится».
Херц Хомбург добавил нечто вовсе неприличное, но испепеляющий взгляд Визеля заставил его замолчать на полуслове.
«Вы знакомы с его работами о мире грядущем и о жизни души?» — взволнованно говорил Визель, единственный из присутствующих, кто был удостоен чести взглянуть на рукопись человека из Дассау.
«Это мысли истинного гения, уверяю вас. Сократ высказывал свои мысли о душе и ее вечной жизни за пределами тела в письме своему ученику. В работе Мендельсона с нами говорит не Сократ, а Моисей. Содержание интереснейшее… А стиль… стиль! Ах, мир откроет много нового».
Дубна подергал себя за бороду испросил: «Почему же он не пишет на иврите? Зачем он раздает свои знания и талант гоим?»
«Это единственный недостаток в его работе, — согласился Визель, — но я уверен, что на то есть свои причины».
«А вы хотите, чтобы он писал философские труды для евреев в Польше? Кто поймет его там? — осведомился Фридлендер. — То, о чем он пишет, там сочтут ересью».
Эфраим Ку, для которого весь этот разговор ничего не значил, поскольку голова его была забита стихами, вдруг поднял голову: «Польша? Не говорите ничего против Польши. Оттуда, скажу я вам,и только оттуда к нам приходят новые силы. Как раз на днях я встретил худощавого юношу из Литвы, который назвался Шломо. Он довольно скоро выберет себе фамилию. Этот мальчик едва мог произнести две фразы по-немецки, но что он читал в Кенигсберге? Книгу Канта! Ему всего шестнадцать лет, но у него возникло сто кашьос (вопросов), как он выразился, “на Канта”. Так что, вы думаете, он делает?»
«Ну так и что же он делает?! — Фридлендер передразнил Ку. — Вероятно, он пошел в бейт мидраш, чтобы найти ответ на свои вопросы».
«Ха! — воскликнул Ку. — Вы ошибаетес. Он отправиться прямо к Канту и обсуждать с ним философские проблемы. Или, как он объяснил это, учиться в течение нескольких дней. Канту понравился этот юноша, и он дать Шломо рекомендательное письмо. Ну, что вы теперь думаете о евреях из Польша?»
Фридлендер попытался отшутиться: «Небах (бедняга), подождите, пока он вернется домой с головой, полной философии, но с остриженными пейсами».
* * *
В компании этих людей Авраам чувствовал себя неловко. Всякий раз, когда его чрезмерно хвалили, смущение усиливалось. Во время одной из бесед Авраам сказал: «Все светские знания, приобретенные в юности, служат мне основой, ступенями лестницы, по которой я поднимаюсь к Б-жественной мудрости, к познанию единства и святости Ашема».
«Единства Б-га? — откликнулся Визель. — Да вот вам шесть доказательств…»
«Разве я подвергаю сомнению Его святость? — закричал Фридлендер. — Я приведу семь доказательств, но разве сегодня мы спорим об этом? Посмотрите, какая жизнь в нашем гетто!»
«Он прав, — Хомбург вскочил с места,— этот жалкий образ жизни отразился на многих поколениях нашего народа. Вспомните все эти скандалы и ссоры, которых год от года становится все больше».
«Не думаете ли Вы, — закончил Фридлендер, — что просвещение, гарантия гражданских прав евреев помогут нам избавиться от тяжкого наследия настолько, что и неевреи и сами евреи смогут увидеть истинную красоту иудаизма, его глубокий смысл?»
Авраам был озадачен. «Главное, от чего нам следует избавиться, это от вражды и сатанинских раздоров. Моя надежда и цель — убрать эти препятствия с пути, по которому идет наш народ».
Все посмеялись над «странным мечтателем».
Авраам решил больше не разговаривать с этими людьми и с тех пор избегал бывать в их обществе.
* * *
Авраам подробно рассказал Даниэлю Ицику о своих планах. Придворный еврей очень заинтересовался: «Подобная идея давно занимает меня. Я люблю мир и взаимопонимание. Еврейство находится сейчас в ужасном состоянии, но просить помощи в королевском дворце бесполезно, поскольку они скажут: “Вы разобщены”. Вот поэтому, — добавил он извиняющимся тоном, — я терплю сборища молодежи в моем доме и поддерживаю их намерения, хотя у меня совсем нет времени, чтобы понять все то, о чем они говорят. Они заверяют меня, что не хотят ничего плохого и что их путь ведет к миру и согласию. Этим они успокаивают меня.
Что же касается программы рава Ландау, то я буду только счастлив участвовать в ее финансировании вместе с другими состоятельными евреями. Но я бы хотел, чтобы сначала Вы обсудили это с…»
Тут придворный еврей упомянул молодого ученого, имя которого в Берлине было у всех на устах. Этот простой бухгалтер Исаака Бернхардта дружил с Лессингом, Кантом и многими другими учеными-неевреями. Он написал научные труды, которые принесли ему славу иизвестность.
«Этот Мендельсон, — печально продолжал Даниэль Ицик, — очень редко бывает в моем доме. Вероятно, у него нет на это времени и его не интересует бесконечная бесцельная болтовня молодежи.
Мне говорили, что его книги, покрайней мере, рукописи, написаны в духе Святой Торы. Я думаю, Вам следовало бы посетить этого необыкновенного человека и обсудить с ним Ваши планы. Если он поддержит их, тогда можно действовать».
«Я бы хотел больше узнать об этом человеке, которого Вы оцениваете почти столь же высоко, как рава Праги».
«Честно говоря, я не знаю ничего сверх того, что слышал о нем. Я никогда не читал ни одной его книги и никогда не беседовал с ним. Моя деятельность на благо берлинской обшины отнимает все свободное время. Я едва выкраиваю час в день на то, чтобы уединиться в бейтмидраше с равом Иосэфом Теомим. Его При Мегадим, я могу это сказать с гордостью, был написан в моем доме. Знающие люди говорят, что этот труд по еврейскому закону пользуется большим авторитетом во всем мире.
Возможно, это один из лучших путей достижения единства в еврейском мире, даже если он не так прям, как Ваш путь. Мудрецы Торы укрепляют мир повсюду. А рав Иосэф разбирается во всем на свете, уж поверьте мне. Почему бы Вам не обсудить с ним Вашу программу?»
Даниэль Ицик отделался от маскилим, споривших в его гостиной, и уже в своем бейт мидраше продолжил рассказывать Аврааму о талмидей хахамим. Больше всего Даниэль Ицик говорил о раве Иосэфе, и Авраам понял, что мнение рава Иосэфа значит для Ицика больше, чем мнение Мендельсона и его друзей-философов.
C разрешения издательства Швут Ами
Поделитесь этой страницей со своими друзьями и близкими:
