В Берлине прозелит граф Потоцкий впервые увидел «просвещенцев» — евреев, которые хотели реформировать иудаизм в угоду западной морали. Их лидером был небезызвестный Моше Мендельсон.
По пути на восток Авраам на время остановился в Берлине. Здешняя молодая община, притесняемая извне, была раздираема внутренними противоречиями.
В доме Даниэля Ицика, еврея, служившего при дворе, Авраам познакомился со всем спектром общинной жизни в городе Фридриха Великого. Там он узнал о движении, о котором до сих пор имел лишь смутное представление. Даниэль Ицик был широкоплечим, слегка сутулым мужчиной с крупным носом, гладким круглым лицом и большими спокойными глазами, свидетельствовавшими о мудрости и добросердечности. Благодаря отношениям, которые он поддерживал на протяжении многих лет с королями, принцами и министрами, у него выработалась манера речи, образ мыслей и поведение, которые впоследствии стали считать изысканными. В глубине души он был предан традициям предков, но его образ жизни резко отличался от образа жизни обитателей гетто. Когда он сидел в гостиной, принимая посетителей в высоком, украшенном золотыми пластинами кресле, гордый, добросердечный, все понимающий и щедрый, с париком на голове, друзья едва сдерживались, чтобы не назвать его придворным евреем Фридриха, «Ициком Великим».
Его великолепный дом, где лакеи в ливреях каждый день встречали высокопоставленных дворян, был открыт для всех. Каждый, кто обращался к правительству с прошением, приезжал к Даниэлю Ицику. Эмиссары со всего мира, рабаним, ученые, знатные вельможи и те, кто еще только добивался высокого положения в обществе, заполняли его дом и ели за его столом. Ученых-просветителей здесь также привечали, и Ицик давал им деньги. Они, тем не менее, были с ним осторожны, стараясь не раскрывать своих замыслов. Ицик был занят целый день, ему некогда было вникать во все дела. Он любил Тору и мудрость во всех ее проявлениях.
Об этих «просвещенных» евреях ему было известно только то, что они горячие сторонники учения, старающиеся помочь своим материально и духовно обездоленным собратьям, обеспечить их пищей и знаниями. Это были цели, для которых сердце и кошелек Даниэля Ицика были широко открыты.
Клуб, на заседание которого попал Авраам в гостиной придворного еврея, действительно был замечательным. Там присутствовал Шломо Дубна, польский ученый в восточноевропейском длинном сюртуке, с длинной рыжей бородой и закрученными в спирали пейсами. Этот гений-математик знал весь Танах наизусть; достаточно было только начать цитировать какой-нибудь пасук, как он сразу же мог продолжать далее, не останавливаясь. На каждый трудный для понимания отрывок у него было полдюжины собственных оригинальных комментариев, не считая тех,что принадлежали другим ученым и хранились в его памяти. Он говорил на своем родном языке, идише, размахивая при этом руками. Во время долгих философских споров он обычно скучал, потом вдруг начинал петь песню, которую сочинил сам. Дубна приходил в дом Ицика и покидал его, когда хотел: он был учителем сыновей придворного еврея.
Был там и Давид Фридлендер, очень молодой и очень испорченный человек. Все знали, что Давида, сына почтенного владельца шелковой мануфактуры из Лемберга, прочили в зятья Ицику. Если кто-то и не слышал об этом, то догадался бы, ощутив необыкновенную самоуверенность, с которой держался Фридлендер в этом доме, несмотря на то, что был самым молодым членом клуба. Если во время серьезной беседы ему было что-то неясно (а он многого не понимал), то обычно отшучивался, заменяя ответ колкостью и насмешкой, не щадя ни праведных людей, ни святых понятий. Никто не замечал, что все-таки в присутствии Ицика он, высказываясь о вере и мицвот, старался сдерживать свой язык.
Безбородого человека, который несмотря на «еврейский» нос выглядел так, будто только что вышел из монастыря, звали Херц Хомбург. Он был ненамного старше Фридлендера и не имел глубоких познаний ни в одной области. Тем не менее, набравшись всего понемногу, претендовал на компетентность в любом вопросе. Хомбург самоуверенно рассуждал о грамматике иврита и о Торе, говорил о математике, астрономии и поэзии. Он высказывался по вопросам философии, метафизики, обсуждал проблемы естественных наук, настороженно следя за тем, что происходит вокруг него. Как только хозяин дома удалялся на почтенное расстояние, молодой человек так спешил поделиться своим мнением об основах веры, что раздражал даже своих коллег.
Был там и маленький человек с умными глазами, внятно произносивший слова и казавшийся старше и серьезнее других. Его звали Хартвиг Вессели, хотя он предпочитал, чтобы его называли Нафтали Херц Визель. Он был знатоком Торы и грамматики иврита, как и Дубна, и своим почтенным видом и острым языком устрашал Фридлендера и сдерживал излишнюю самоуверенность Хомбурга. Время от времени он изрекал: «Он сказал так-то и так-то…» И всем становилось ясно, что этот Он — Моисей Мендельсон из Дассау. Мендельсона здесь необыкновенно чтили, произнося его имя с трепетом и благоговением, подобно тому, как произносили имя рава Элияу в Вильне, Амстердаме, Альтоне и Праге.
Визель находился под впечатлением нравственных основ Талмуда, в частности Пиркей Авот (Изречений Отцов), к которым он написал собственные комментарии. Визель заявлял, что Танах, по его мнению, неполон, поскольку в нем отсутствуют апокрифы, которые включены греками в их Септуагинту. «Вы видели мой перевод Хохмат Шломо, одного из апокрифов, не менее значительного, чем Мишлей или Коэлет! Переведя текст на иврит, я, в некотором смысле, спас его для нашего Танаха». Он прочел главу, по стилю похожую на отрывок из пророков.
Авраам мягко заметил: «Возможно, какой-нибудь автор написал эту книгу в более поздний период и приписал ее царю Шломо, или, может быть, автора звали так же, как царя?»
Визель оскорбился: Что вы имеете в виду? — и процитировал стилистически похожие отрывки из Мишлей, Коэлет и Хохмат Шломо, доказывающие, что книга была написана именно царем Шломо.
Авраам возразил: «Я читал оригинал по-гречески. Вы же использовали немецкий перевод, который, однако, также не был сделан с первоисточника». Окружающие широко раскрыли глаза, когда длиннобородый «рабби» отметил ошибки и неправильное толкование отрывка, указав в качестве причины незнание греческого оригинала.
Светлобородый незнакомец был удостоен возгласов уважения и почета. А когда в разговоре обнаружилось, что он обладает познаниями более глубокими, чем у любого из них, он еще больше вырос в их глазах. Кто такой этот еврей в долгополом одеянии, с длинными пейсами? Он говорил на латыни, как священник, разбирался во всех областях философии. В математике, физике и астрономии среди присутствующих ему не было равных. Он говорил о метафизике так, будто посвятил ей всю жизнь.
Фридлендер, замышлявший подшутить над «рабби», пристально смотрел на него восторженными глазами ребенка. Визель, несмотря на поражение в споре, восхищенный умом собеседника, протянул ему руку: «Я никогда в жизни не встречал человека, который соединяет такие глубокие знания с такой искренней верой».
«Вы, вероятно, из Вильны, один из последователей Гаона?» — спросил Шломо Дубна.
Фридлендер и Хомбург молча думали о том, как бы им заполучить этого знатока для воплощения своих замыслов. Как человек, настолько разбирающийся в международных отношениях, науке, искусствах, не посвятит себя целиком делу Аскалы?
Авраам не ответил, на рукопожатие Визеля. Эти новые знакомства повергали его в мрачное расположение духа. Оказанное почтение пугало, и он не скрывал своей досады и боли. Удивительно, но сама эта искренность еще больше привлекала их.
C разрешения издательства Швут Ами
Поделитесь этой страницей со своими друзьями и близкими:
