Авраам бен Авраам 8. Акилос освещает путь

Если бы молодой граф Потоцкий подошел к Менахему Лейбу с чашкой в руке, то последний налил бы чая, взял монету и бросил бы ее без слов в кассовый ящик, даже не взглянув на посетителя. Но Валентин подошел к нему с сэфером и поэтому был удостоен продолжительного пристального взгляда. Юноша впервые заметил, что серые глаза Менахема Лейба под нависшими веками излучали доброту и были красными от переутомления. Широкий лоб владельца ресторана напоминал евреев, которых Валентин встречал в Вильне. Озадаченный, Менахем Лейб пристально посмотрел на молодого человека: «Вы еврей?»

«Нет. Но я знаю иврит», — улыбнулся Валентин.

Еврей не понял. Тогда Потоцкий объяснил: «В семинарии мы изучаем иврит и Библию в оригинале. Это очень трудно для нееврея. Вы не согласились бы немного помочь мне?»

Изучать Тору с гоем? От этой мысли Менахем Лейб расстроился. Обычно из этого ничего не получается. Разве мало неприятностей у меня и без этого?

«Кто Вы? Откуда?»

«Я бедный студент, странник из Вильны».

«Вильна, — оживленно повторил еврей. — Вильна. Родина талмидей хахамим. Родина Гаона». Произнося последние слова, он слегка приподнялся.

«Вы имеете в виду рабби Элияу?»

«Разве Вам известно, кто он такой?»

«Перед отъездом из Вильны мы посетили его, и он уделил нам немного времени».

Менахем Лейб вскочил на ноги, его лицо раскраснелось: гою так повезло. Я, Менахем Лейб, никогда не был достаточно удачлив и не смог увидеть Гаона. Я должен сидеть здесь, в чужом городе, ловя обрывки разговоров на польском и французском языках, а там где-то…

Он провел Валентина и его товарища в свою комнату. Разве могли они говорить о Гаоне среди картежников и пьяниц?

Юноши снова и снова пересказывали все, что им было известно. Но Менахему Лейбу этого казалось недостаточно. Когда молодые люди не смогли вспомнить одну или две фразы, произнесенные Гаоном, он вскочил и начал расхаживать по комнате из угла в угол. Менахем был необычайно возбужден.

«Что с вами? Удостоились видеть, и слышать Гаона и не можете вспомнить каждое слово, сказанное им, и каждое его движение!»

В тот вечер юноши по-настоящему осознали, кто такой Рабейну Элияу и его народ; что такое евреи и их Тора. Это понимание стало мостом, соединившим Вильну и Париж, святого человека, уединившегося в клойзе, и буфетчика в ресторане, Авраама и Моше с рабби Элияу и Менахемом Лейбом.

* * *

Каждый вечер они втроем встречались в маленькой комнате, чтобы при свете масляной лампы изучать Тору. Пожилой еврей из Польши был странным учителем. Когда молодые люди пытались показать свои знания грамматики иврита, он отрешенно сидел, будто не понимая, зачем ему пытаются доказать, что он жив. Какое ему дело до того, какой корень у этого слова и почему оно стоит именно в этой форме? Слово было таким же живым, как и он сам. Как же можно было разбирать по частям что-то живое? Но когда начиналось обсуждение стихов Торы, Менахем Лейб преображался; он выходил из оцепенения и как бы становился частью обсуждаемого вопроса. Он не заучивал и не объяснял пасуким, а жил в них, растолковывая суть разными способами. Он не был ни преподавателем университета, ни теологом, который мог оставаться безучастным, как сторонний наблюдатель. Менахем Лейб жил в стихе. Все тело его дрожало, худое лицо загоралось, будто желтые листья на осеннем солнце. Никогда прежде не видели молодые люди столь сильной связи между человеком и книгой, а они повидали много людей и много книг.

Вот пасук Торы. Над буквами и под ними — огласовки и интонационные знаки. Так произносили и пели стихи Торы из поколения в поколение, тысячи лет с того дня, как гора Синай окуталась дымом.

Берейшит (в начале) — от рейшит (начало, первый). Торой, которая называется рейшит, Ашем создал небо и землю.

«Откуда Вы это знаете?»

«Откуда? Из святой Гемары, из Мидраша. Взгляните сюда, Раши тоже так говорит. Смотрите сюда и слушайте».

«Так, — подумал Борис, — значит, эти теснящиеся буквы — это Раши. Их так трудно разобрать».

«Рабби Шломо сын Ицхака, — пересчитал Валентин, — жил примерно в 1100 году, во времена отцов церкви, писавших комментарии к Библии».

«Полагаю, Готфрид Булонский жил в то же время, — вмешался Борис. — Я не думаю, что Раши считал его выдающимся современником. Он был предводителем крестоносцев».

Менахем Лейб никогда не слышал ни о каком человеке, разве что тот был связан как-либо с Хумашем (Пятикнижием) и Раши.

«Вы знаете, рабби (так юноши называли своего учителя), много еврейской крови пролилось в те дни».

Это было ему известно из молитв о прощении, которые читают в Элуле и из кинот (плачей) Девятого Ава. Но какое это имело отношение к Раши?

«Когда мы учимся, мы не меняем предмет», — решительно заявил Менахем Лейб.

«Что это за маленькие квадратные огласованные буквы, напечатанные сбоку?»

«Это Таргум Ункелос, точный перевод-комментарий Ункелоса, римлянина, перешедшего в иудаизм. Гемара рассказывает о нем. Вам надо обязательно послушать.

Его звали Ункелос. Некоторые говорят — Акилас. Кто теперь может знать наверняка? В те времена было много римлян и греков, перешедших в иудаизм. Ункелос был родом из знатной римской семьи. Его дядей был римский цезарь Адриан. Однажды он спросил Ункелоса: “Чем ты обеспокоен? О чем задумался?”

“Я хотел бы объехать весь свет и заработать денег”.

“Прекрасно, — одобрил император, — позволь дать тебе совет: покупай много дешевого товара, его цена обязательно вырастет”.

Что же сделал Ункелос? Он отправился в бейт мидраш, упорно учился, перевел Хумаш и возвратился знатоком Торы».

«А что сказал дядя Адриан, когда услышал об этом?» — спросили заинтригованные юноши Менахема Лейба, рассказывающего так, словно события происходили у них на глазах.

«Что же ты купил?» — поинтересовался император.

«Я несу это в себе. Это Тора. Я — еврей и исполняю еврейские законы», — ответил молодой римлянин. Адриан начал кричать на племянника и проклинать его. Но Ункелос сказал ему спокойно: «Не ты ли посоветовал мне купить самый дешевый товар? Что же еще ценится в мире дешевле, чем евреи и их Тора? Я купил этот товар, теперь он повышается в цене, поднимая меня с собою».

«Был ли Адриан удовлетворен этим?»

«Он мог бы быть удовлетворен, если бы не советники, да будут стерты их имена. Они угрожали, говоря, что боги будут мстить за святотатство Ункелоса, и народ взбунтуется, если грешник не будет наказан. Ункелос был заживо сожжен на костре, но огонь, горевший в его сердце, по-прежнему согревает миллионы евреев и освещает их путь. Палач развел костер больше обычного, чтобы смерть наступила скорее и положила конец страданиям. Потом он сам прыгнул в костер, дабы освятить имя Ашема: Ункелос пообещал ему долю в Олам Аба!»

«Откуда вы знаете эту историю?»

«Откуда?» — Менахем Лейб подошел к буфету, заполненному бутылками, и вытащил оттуда Талмуд. Он раскрыл его и прочитал эту агаду, переводя слово в слово.

«Это случилось во времена Апостолов. Многие из них погибли ужасно!» — заметил Зарембо.

«Апостолы умирали, как евреи», — сказал Валентин, все еще находясь под впечатлением услышанного.

«Римляне не признавали христиан. Они терпели только подлинных евреев и иудеев-реформаторов, которые считались менее опасными».

* * *

«В этой истории поразительна не столько сама смерть, — задумчиво размышлял Зарембо, когда они остались вдвоем с Валентином, — сколько живость и убедительность происшедшего и по сей день».

«Цена товара поднимается и падает. Это судьба иудаизма, евреев. Низвергнутые в ад и вознесенные до небес, пигмеи и великаны, в зависимости от точки зрения наблюдателя. “Евреев сравнивают со звездами и песком”, — говорит наш рабби».

«Ты помнишь того еврея и его дочь у ворот церкви? И величие людей, слушавших проповедника? Помнишь? Либо оклеветанные, либо благородные, иного не дано. А дом рабби Элияу? Что-то необычайно живое движет ими, возвышая или унижая их».

«И наш рабби в ресторане — символ своего народа, живущего между звездами и пылью».

«Странный народ, эти евреи».

с разрешения издательства Швут Ами

Читайте обзор по теме Граф Потоцкий