Зачем Б-гу жертвоприношения, и почему раньше нельзя было вместо этого молиться как сейчас?

Здравствуйте, Моше!

Вы поднимаете важные темы. Попробуем разобраться.

Прежде всего, по поводу «убийства» животных: если Вы не вегетарианец, то мы едины во мнении, что убивать животных ради какой-то цели можно. Причем даже не ради служения Б-гу, а ради питания нас, любимых. Ведь ягненок виноват лишь в том, что хочется нам кушать. (А таракан и вовсе виноват лишь в том, что он нам не нравится). Просто большинство из нас не бывает на бойне и не видит, как это делается, а получает уже не столь ужасно смотрящиеся на тарелке кусок мяса или куриную ножку. А в прошлом каждый сам забивал животное, которое хотел съесть, — или приносил в Храм, в жертву Б-гу.

Т.к. на самом деле лишение животного жизни действительно имеет иной смысл, чем лишение человека жизни. Последнее всеми справедливо называется «убийством».

Человека нельзя убивать потому, что Б-г дал ему жизнь с определенной целью: используя свободу выбора, делать добро, совершенствовать мир и себя и так зарабатывать вечную награду в Будущем мире. Убить человека — значит лишить его этой возможности.

Животное не обладает в той же мере свободой выбора, для него не существует понятий добра и зла, что позволило бы ему выбирать, оно движимо инстинктами. Поэтому цель его жизни несколько иная — служить человеку. Либо непосредственно, либо быть частью окружающего его красивого и разнообразного мира, частью природы. Поэтому лишение его жизни может быть оправдано, если оно служит важной цели (и при этом животное не подвергают мучениям).

Например, если человек употребляет мясо убитого им животного в пищу, оно тоже ему служит: укрепляет его тело и дает ему силы. Тем самым оно фактически помогает человеку в исполнении его цели — делать добро, совершенствовать мир и собственную душу. Поэтому и душа животного таким путем может обрести какой-то уровень совершенства. (Это значит, что человек, употребляющий в пищу мясо, несет ответственность за использование полученных сил на благо, иначе окажется, что животное было убито зря).

Или, если человек приносит животное в жертву, оно помогает ему приблизиться к Б-гу. Ведь именно в этом заключается смысл жертвоприношения: слово «корбан», означающее на иврите «жертвоприношение», однокоренное слову «кирва» — «близость». Когда жертвуешь ради кого-то чем-то дорогим (а животное — оно дорогое и полезное), то тот, ради кого была принесена жертва, становится еще более дорогим и близким. Так животное тоже способствует совершенствованию души человека и его приближению к Б-гу.

Мудрецы также говорят: видя, как убивают и сжигают животное, человек должен ощущать, что он сам заслуживает казни за свои грехи, и раскаиваться. Только его Б-г милостиво оставил в живых, поскольку он еще может сделать что-то полезное, и вместо него взял животное, цель которого в том и заключается, чтобы служить человеку — в том числе и наглядным уроком своей смерти. Видя это, человек раскаивается и совершенствует свою душу. Приближая таким образом человека к его цели, животное и само совершенствуется и обретает смысл существования — в большей степени, чем если бы оно продолжало жить, так явно считает Тора.

И как раз лишение животного этого потенциала — быть принесенным в жертву и достичь соответствующего совершенства — считается убийством! Поэтому Тора говорит: если животное, предназначенное для жертвоприношения, было забито вне Храма, то это «кровопролитие» (Ваикра 17:4). Потому что из-за этого жертва стала непригодной, а для животного это такое же лишение потенциала, как для человека лишение жизни.

Другое дело, что мы в нашем нынешнем состоянии не способны все это по-настоящему понять. Мы давно отвыкли от жертвоприношений как средства приближения к Б-гу, поэтому любой рациональный аргумент или цитата натолкнется на внутренний протест. Но это не значит, что и в самом деле жертвоприношения не нужны или что теперь мы более гуманны. Просто мы стали другими.

В этой связи я слышал следующее объяснение.

Талмуд (Санедрин 102 б) рассказывает, как царь Менаше, погрязший вместе со всем народом в идолопоклонстве, доказал раву Аши во сне свое превосходство в знании Торы. Пораженный рав Аши спросил: если вы были такими мудрыми, как же вы могли так грешить? Менаше ответил: если бы ты был там, сам подобрал бы полы своей одежды и что есть мочи побежал служить идолам. То есть в те времена жажда поклонения идолам была гораздо более сильной, и людям последующих поколений, которые ее не испытывают, этого не понять.

А куда делась та жажда идолопоклонства?

Об этом тоже сообщается в Талмуде (Йома 69 б): после того, как грех идолопоклонства принес столько бед еврейскому народу, мудрецы пожелали избавиться от этого ужасного соблазна. Они помолились Б-гу, и «из Святая Святых вышел огненный львенок». Они его обезвредили, и с тех пор соблазн действительно стал нам неведом.

Тогда решили помолиться и об избавлении от другого сильнейшего соблазна — разврата. Эта просьба тоже была удовлетворена. Но потом во всей округе не оказалось ни одного яйца — петухи потеряли интерес к курам! То есть на самом деле не существует двух разных видов жажды — «хорошего» и «плохого». Это одна и та же жажда, и задача человека в том и заключается, чтобы ее контролировать. Использовать для великого дела сближения со своей истинной и законной «второй половиной» и рождения детей, но не для великого греха. Без этой жажды мир не может существовать, поэтому приходится ее просто контролировать.

Но от соблазна идолопоклонства все-таки всерьез избавились. Хотя этот «огненный львенок» «вышел из Святая Святых Храма». То есть жажда идолопоклонства, которое главным образом заключалось в принесении жертв «другим богам», в своем истоке — та же жажда приближения к Б-гу путем жертвоприношений в Храме. Здесь тоже единое стремление, которое надо направлять в правильное русло.

И от этой жажды все-таки решили отделаться, поскольку контролировать ее оказалось невероятно тяжело. Хотя ради этого пришлось также в целом утратить жажду приносить жертвы Всевышнему. Ибо без них мир все-таки может существовать: их можно заменить молитвами.

Но и эта замена — не такое уж простое дело. Ведь суть жертвоприношения — ощущение человека, что его самого надо так «принести». Животное своей судьбой воплощает то, что человек реально делает со своей душой — полностью отдает и посвящает ее Б-гу, отказывается ради Него от своего «я», «убивает» себя. И молитва может заменить жертву именно потому, что и здесь человек может достигнуть полного сближения с Б-гом путем отказа от своего «я», полной самоотдачи. Как сказал Давид: «…я (весь) — молитва… Мое сердце — труп (халаль) внутри меня» (Тэилим 109:4, 22). Но здесь это гораздо труднее — ведь нет такой же наглядной и реальной отдачи чьей-то души, которая воздействует на сознание.

А вот как описана замена жертвы молитвой в книге рава Келонимуса-Кальмана из Кракова «Маор ва-Шемеш» (к разделу Итро): человек молится с великим жаром, и горит в нем огонь Б-га, и объял его до такой степени, что пожирает его внутренности, как внутренности животного на жертвеннике. А дыхание его уст подобно дыму всесожжения, поднимающемуся к Небесному Трону, и воплощены в нем любовь и благоговение. Такое «самосожжение» будет принято Б-гом как жертва всесожжения на жертвеннике.

Ну, и насколько наши молитвы близки к этому? И знаем ли мы вообще, как достичь такого состояния — естественным образом, не наигранно? Возможный пример из современной жизни — игра вдохновенного музыканта. Пианист мог бы просто касаться пальцами клавиш с достаточной ловкостью — но играет «всем телом», полностью погружается в исполнение, работает буквально «в поте лица». И дирижер — не просто тактирует, а чувствует музыку, дирижирует всем телом, также «в поте лица» и со слезами на глазах. Ведь и жертвоприношение сопровождалось музыкой и пением левитов — это было единое действо, единый эффект.

Близки ли наши молитвы к такому действу? И в целом — может ли наша сегодняшняя жажда приближения к Б-гу путем молитвы сравниться с той жгучей жаждой приближения к Б-гу путем жертвоприношения? Это был иной уровень самоотдачи, иное пламя души, иной уровень энергетики.

Устав направлять в нужное русло «огненного львенка» и отказавшись от него вовсе, мы стали в меньшей степени «львами» и утратили тот «огонь». Наша теперешняя «умиротворенная» жизнь — скорее умиротворение старика, освободившегося в силу возраста от жгучих соблазнов жизни. Возможно, он более мягок и приятен в общении, меньше способен «нарубить дров», но при этом он ностальгически вспоминает о пылкой молодости. Молодость больше могла. Та жизнь была более яркой и насыщенной. Она «дружила с настоящим огнем».

Вот и ранний этап еврейской истории уподоблен молодости, а более поздний этап — старости (рав Цадок а-Коэн, «Цидкат а-Цадик» 95). И, молясь о возвращении Храма и жертвоприношений, мы молимся именно о чудесном омоложении и обновлении, которое нам предсказано пророками. Ведь при нашем нынешнем состоянии действительно не было бы смысла в простом восстановлении Храма — нас жертвоприношения не вдохновили бы. Нет, главная суть наших молитв — именно об омоложении во всех отношениях — включая и восстановление той неведомой теперь нам жгучей жажды приближения к Б-гу и самоотдачи.

Итак, зачем Б-гу наши жертвы? Затем же, зачем и наши молитвы — они-то зачем Б-гу нужны? Да и разве Б-г и так не знает, что нам нужно? А если нам на самом деле что-то не нужно или вредно, или мы того не заслуживаем, разве Он это даст всего лишь потому, что мы помолились?

Нет, молитвы, как и жертвоприношения, нужны нам самим — как средство сближения с Б-гом. Он их заповедал потому, что создал нас, чтобы дать нам благо, а высшее благо — сближение с Ним. Вдохновенная жизнь, самоотдача во имя истинного высшего идеала.

Был бы Храм с теми же заповеданными жертвоприношениями, если бы не было золотого тельца?

Был бы.

Прежде всего, Рамбан (Шмот 25:1), в отличие от Раши, считает, что Тора говорит о событиях в хронологическом порядке, и повеление построить Мишкан (разделы Трума, Тецаве) было дано еще до греха тельца (раздел Ки Тиса).

Раши (там же 31:18) действительно пишет, что Тора сообщает о событиях не в хронологическом порядке и повеление строить Мишкан было дано после греха тельца, чтобы искупить этот грех. Но и Раши не может считать, что иначе не было бы Храма и жертвоприношений. Ведь жертвоприношения существовали с начала мироздания: первым принес жертву Адам, затем его сын Эвель (Берешит 4:4), затем Ноах после потопа (там же 8:20), потом и праотцы Авраам, Ицхак и Яаков. И сами евреи при даровании Торы, перед восхождением Моше на Синай (Шмот 24:5). Только тогда, согласно Раши, этим еще занимались первенцы, и только в результате греха создания тельца они утратили это право и оно перешло к коаним. И на Храм, который будет построен в будущем, есть намек уже в Песни после рассечения Красного моря (там же 15:17).

Более того, мудрецы говорят, что Мишкан является прообразом всего мира. Изначально Б-г создал этот мир, чтобы присутствовать в нем так же, как на Небесах. Но после греха Адама мир был осквернен, и Б-жественное Присутствие покинуло его. Так земля была оторвана от Небес. Дело еврейского народа — восстановить утраченную связь и вернуть Б-жественное Присутствие на землю. И после дарования Торы это ему во многом удалось: Всевышний пребывал в среде еврейского народа, в специально построенном для этой цели Мишкане. Таким образом, Мишкан — это «мир в миниатюре», со всеми его составляющими — включая жертвенник.

Именно поэтому в субботу запрещены работы, которые выполняли при строительстве Мишкана: это физические эквиваленты тех «работ», которые выполнял Б-г при сотворении мира. Поэтому, воздерживаясь от них в субботу, мы свидетельствуем, что Б-г в этот день поставил точку в Своем Творении. Так что ясно, что все это должно было существовать в любом случае.

Но что тогда изменил грех тельца? Без него не был бы построен в пустыне Мишкан — временный, переносной «мини-Храм». Ведь если бы не было греха тельца (и продолжившего ту же траекторию греха разведчиков), евреи бы вступили в Землю Израиля не через сорок лет, а в считанные дни. И победили бы тех, кто в ней находился, чудесным и быстрым образом, полностью овладели Страной и сразу построили бы Храм. Это произошло бы очень скоро, и можно было бы «потерпеть» и не строить переносной Мишкан в пустыне. Но после греха тельца было дано повеление построить Мишкан уже в пустыне, чтобы искупить грех тельца и показать, что Б-г, несмотря ни на что, пребывает среди евреев. Ну, а потом в результате греха разведчиков вступление в Землю Израиля было отложено на сорок лет, и, когда вошли, тоже гораздо медленнее ее завоевали, и Храм построили только через четыре века. Так и получилось, что «временный» Храм прослужил весьма долго.

С уважением, Меир Мучник