Тфилин

«Укаждого еврея есть доля в будущем мире». Трактат «Санхедрин», глава 11

(Это был первый из написанных и опубликованных мною рассказов. Я приду­мал его в субботу. Большинство фактов выдумал. Через год мне позвонила женщи­на, уроженка Тбилиси. Плача, она поблагодарила меня и сказала, что эту историю слышала от отца, и, наверное, я спутал: ее отца действительно звали Давид, но фамилия была Крихели, а фамилия милиционера — Цейтлин. Но я решил фамилии оставить. В конце концов, мало ли добрых дел творили евреи — что ж, из-за всех фамилии менять?)

Событие, о котором я рассказываю, произошло несколько десятков лет назад в одном из провинциальных городков юга России. Главная его достопримечатель­ность — завод стройматериалов. Они были в большом дефиците, и, соответствен­но, в единственной гостинице города всегда находилось несколько десятков шус­трых людей — снабженцев или, как их называли, толкачей. Хотя продукция завода строго нормирована, личное присутствие снабженцев необходимо. Их любимая поговорка: «Любой бумаге нужны “ноги”, она сама не ходит». Поэтому всем людям на заводе и железнодорожной станции перепадало от снабженцев — деньгами и выпивкой. А кроме того, привозили подарки. Все, чем славится Советский Союз: астраханская икра, грузинский и армянский коньяк, башкирский мед… все это до­ставалось работникам завода.

Давид Абрамович Аджиашвили был талантливый снабженец. Он рано остался без отца. И, как еврей, Давид знал, что за все в этой жизни надо платить. За многие годы работы в России он так по-хорошему и не выучил русский, но никто лучше него не мог договориться с отделом сбыта. Он умел, когда надо, выпить с нужным человеком, поинтересоваться вовремя здоровьем жены. Если нужно, превращал­ся в галантного кавалера. Начальство очень ценило Давида, и его материальное благополучие росло. Был хороший дом, а дочки, Лали и Цицино, были устроены в медицинский институт.

Смущало лишь то, что в городе сменилось начальство и милиция стала сильно копать. Работа Давида была очень рискованной, потому что помимо официальной продукции он переправлял в Грузию и так называемую «левую», а попросту говоря, ворованную. Он все говорил себе: «Это в последний раз».

На этот раз, когда он переправлял вагоны, к нему подошли двое в штатском, предъявили документы и потребовали, чтобы Давид последовал за ними. Он проклинал себя последними словами за то, что согласился ехать, несмотря на просьбы жены. Но делать было нечего, пришлось плестись в милицию. Шансы на освобождение потеряны не были. Давид знал, что оставшиеся на свободе компа­ньоны сделают все, чтобы его выкупить. Правда, ситуация осложнялась тем, что они не знали, на чем его взяли.

Единственное, что от него сейчас требовалось, это молчать и никого не вы­давать. Притворяться идиотом, делать вид, что ни слова не понимает по-русски, и плакать, плакать, плакать, иначе компаньоны найдут способ заткнуть ему рот: бандитское «перо» или заточка в камере, расстрел при попытке к бегству и т.д. Кро­ме того, если, не дай Б-г, ничего не выйдет, приятели будут помогать его семье. А семья для Давида была самым святым. Правда, при работе снабженца в России иногда требовалось легко относиться к разным «шалостям». Но в Тбилиси он бы даже и не посмотрел никогда на другую женщину.

Его ввели в камеру. Вошел следователь. «Ну и мордоворот!» — подумал Давид. Следователь приступил к осмотру личных вещей. Первым делом он достал какой-то мешочек, раскрыл змейку и удивленно вскинул брови.

— Это что за коробочки? — спросил он. — Первый раз вижу! Наверное, там валю­та или какие-то бумаги. Иванов! — крикнул он рядовому. — Принеси молоток, пос­мотрим, что эти кацо опять нового придумали.

Только заповедь тфилин, пожалуй, и связывала Давида с еврейством. Тфилин подарил ему отец на бар-мицву и сказал: «Сын, надевай их каждое утро, если хо­чешь, чтобы у тебя в жизни было благословение». При мысли, что руки этого рус­ского сейчас начнут ломать подарок отца, Давид вскочил и, мешая русские и гру­зинские слова, закричал:

— Товарищ начальник! Я — еврей, это только тфилин! Я их надеваю каждое утро. Клянусь Лали и Цицино, там ничего нет!

Он забыл, что начальник не знает, кто это — Цицино и Лали.

-Начальник, не трогай тфилин, — плакал он, — я все расскажу! Следователь отложил в сторону мешочек с тфилин, сел к машинке и начал пе­чатать какое-то письмо.

— Иванов! — позвал он. — Срочно отвези письмо к областному прокурору. Подождав, пока Иванов уйдет, следователь открыл камеру, выпустил Давида и сказал:

— Если ты через два часа не вернешься, у меня будут большие неприятности. Давид взял такси и через двадцать минут был уже на квартире у друзей.

— Сколько ты им дал? — спросили они Давида.

Тот не ответил. Срочно послали людей на завод, на станцию. С помощью ин­формации Давида быстро подделали документацию. «Левый» товар превратился в «правый». Через два часа Давид был в камере. Утром его освободили и даже из­винились. Через месяц он вернулся, разыскал следователя и принес ему подарки: вино, бриллианты, деньги. Однако следователь отказался что-либо брать:

— Пойми, я не безгрешен. Иногда помогал людям и брал за это подарки, но тут дело другое. Для тебя лично я ничего не делал. Я сделал это для еврея, потому что тоже еврей. А сейчас иди.

Вскоре Давид с женой уехал в Израиль и там, рассказывая друзьям эту исто­рию, всегда говорил:

— Слушай, я все-таки не понимаю, почему он не взял деньги? Все-таки эти рус­ские евреи очень большие праведники!

Мне очень хочется закончить эту историю тем, что дети или внуки Давида учат­ся в иешиве, что они переженились с детьми или внуками следователя, что была радостная свадьба, и всем было весело и хорошо. Но в жизни все не так просто, и я не знаю, чем все это кончилось. Очень жаль, что я не пророк и не могу закончить рассказ восклицанием:

— Старший следователь ОБХСС товарищ Рабинович и Давид Аджиашвили удостоены будущего мира!