Из цикла «Иди сынок», темы: Хаим Шапиро, Великая Отечественная война, Советский Союз
Доставка документов в другие бригады, а также в Сосьву считалась, конечно, синекурой. Но мне она несла двойную выгоду — не только освобождала от повседневного тяжелейшего труда, но и давала возможность отметить субботу. Просеки и прокладываемые по ним железнодорожные пути расходились по лесам и горным ущельям все дальше, иногда уже целого дня не хватало, чтобы дойти из одной бригады в другую, и некоторые бригадиры поставили вопрос о выделении для посыльных лошадей. Само собой, курьерами становились только бригадирские дружки, к каковым я не принадлежал. Но я пожертвовал своей субботней пайкой, подарив ее бригадиру, и, таким образом, выиграл этот оригинальный конкурс. Зато как пело у меня сердце, когда в субботу ехал я на своей лошаденке, свободный от работы, и останавливался, чтобы только помолиться.
В одну из таких суббот со мной приключилась очень неприятная история. Вдруг, когда я трусил верхом по лесу, откуда-то раздались выстрелы. Пули свистели вокруг. Стреляли со стороны находившегося неподалеку лагпункта, одной из бесчисленных сталинских тюрем. Возможно, охранники приняли меня за беглеца? Я пришпорил свою лошадь и помчался во весь опор.
Мокрый от страха, едва передвигая ватные ноги, явился я к бригадиру и выложил, как было дело. Кто их разберет, этих энкаведешников — они же все твердят, что никогда не ошибаются, а вдруг заявят, что я и вправду бежал из их лагеря, что они, зря, что ли, столько патронов на меня загубили? Бригадир рассмеялся:
— А я как раз хотел послать тебя в контору этого лагпункта. На-ка, валяй туда с документами. Пусть подпишут. Да шуруй не стороной, а через главные ворота!
Он назвал мне пароль, и я отправился. Пропуск я показал постовому за добрую сотню метров: приподнявшись на лошади, я размахивал этим крохотным листочком, как белым знаменем. Меня пропустили без проволочек. Медленно, шагом, направился я к лагерной конторе. Я не был узником — ни в тот миг, ни когда-либо в прошлом, — но одно лишь пребывание на этой тюремной земле заставляло съежиться от ощущения абсолютного бессилия перед любой прихотью каждого человека в шинели и с оружием.
Неожиданно из-за кустов донеслась старая хасидская песня. Я оторопел. Где-то неподалеку негромко напевали:
— Эль гинас егоз йо-о-радите…
Останавливаться или сворачивать было опасно. Запомнив место, откуда доносился нигун, я направился дальше, к конторе.
На обратном пути я не выдержал и как бы невзначай свернул в сторону, к загадочным кустам. Там, на крохотной полянке, сидел бородатый человек и с благостным выражением лица, закрыв глаза, тихо пел на иврите. Заслышав мои шаги, незнакомец моментально смолк, открыл глаза и глянул на мня так, что я словно прирос к земле.
— Гут шабес! — сказал я.
— Не понимаю, — слегка запнувшись, по-русски ответил он.
Не мог я ошибиться! Уже по тому, как этот человек пел, было понятно, он знает не только все слова нигуна, но и что распевают его на третьей трапезе в шабат. Незнакомец, наверное, просто испугался моего неожиданного появления.
— Я еврей, из Польши, — объяснил я. — Еду мимо, слышу, кто-то так красиво поет нигун… Дай-ка, думаю, погляжу, кто бы это мог быть.
Он смотрел на меня, не мигая. Ни один мускул не дрогнул у него в лице:
— Я знаю в нашем лагере всех, от начальника до последнего зека. А ты кто такой? — Он говорил по-прежнему по-русски.
— Я из железнодорожной бригады. Мы работаем тут неподалеку. А вообще-то в прошлом я был учащимся ешивы. Не верите? Смотрите, что у меня есть! Ну сами посудите, разве станет сотрудник НКВД или какой-нибудь начальник носить с собой тфилин?
— Тфилин?! — Слезы вдруг полились у него по щекам. — Пятнадцать лет не надевал я тфилин!.. А не мог бы ты прийти сюда завтра? Надо же, наконец-то есть тфилин, но именно в субботу!..
Бедняга едва успокоился. Лишь тогда я узнал, что он бреславский хасид и зовут его Нахман Баранов. Взяли его за обучение еврейских детей Торе и приговорили к двадцати годам. Первые пятнадцать лет он отбыл в лагерях на территории Карело-Финской АССР, но после нападения немцев их перебросили сюда, на Урал. Раньше лагерь охраняли войска НКВД, и уж при них, конечно, Баранов не осмелился бы петь земирот. Но теперь вместо энкаведешников — обычная линейная часть, к тому же полностью сформированная из раненых, которые больше уже не годятся для передовой; эти не такие звери. Нахман сумел прикинуться лагерным психом, и это позволило ему избежать осквернений субботнего праздника.
Пришлось напрямую сказать, что завтра я прийти сюда никак не смогу, потому что завтра у меня рабочий день. Но он тут же заявил, что сам проберется к нам в барак, только бы знать, где моя койка.
— Вы что, и вправду сошли с ума? — не сдержался я. — Да вас тут же пристрелят за попытку к бегству!
Тут Баранов сразу перестал настаивать на завтрашней встрече и сменил тему:
— Так тебе, говоришь, понравился мой нигун? Тогда давай споем вместе! Это из Шир аширим, помнишь?
Еще бы не помнить мне эти благословенные сладостные слова и мелодию! Мы тихо запели, и я ощутил такой прилив духовных и физических сил, о которых не смел мечтать все последние месяцы.
Воскресным утром, когда я, лежа под одеялом, заканчивал утреннюю молитву, кто-то осторожно толкнул меня в бок. Я испуганно сорвал с головы тфилин и откинул одеяло. В предрассветных сумерках перед моей койкой стоял не кто иной, как Нахман!
— Все-таки вы бежали! Вас же застрелят! — Страх за себя, который я испытал всего за мгновенье до того, теперь сменился не менее сильным страхом за этого бедного человека.
— Ша! — остановил меня Нахман. — Охранник стоит на улице. Давай скорей тфилин!
Я встал и уступил ему мое тайное место для молитв. Спрятавшись под одеялом, Нахман шептал молитву, захлебываясь от слез. За дверьми барака, в котором все еще спали, кто-то переминался с ноги на ногу. Я осторожно подошел и заглянул в щелку чуть приоткрытой двери: там стоял солдат с винтовкой через плечо и терпеливо жевал хлеб. Сомнений быть не могло: Баранов купил охранника на собственную пайку.
Наконец Нахман закончил молиться и поднялся.
— Я приду завтра в то же время, — заявил он.
— Да разве можно так рисковать? Это же безрассудство!
— Послушайте, юноша, — тихо, но тоном, не допускающим никаких возражений, сказал Нахман, — я пятнадцать лет не надевал тфилин. Теперь, когда у меня появилась такая возможность, почему бы мне и не поголодать немного ради этого? Однажды за то, что я отказался валить лес в субботу, меня засадили в ледяной карцер на целую неделю без всякой кормежки, и ничего, как видишь, я все еще живой!
Боль сжала мне сердце: как раз был конец месяца, мы уже выбрали все по своим карточкам и второй день сами сидели без хлеба, а потому я не мог дать Нахману ни крошки.
Но все же днем позже я одолжил краюху у Коваленко, и, когда в сопровождении все того же охранника, Нахман на закате солнца появился вновь, я сунул ему этот хлеб. Он молча вернул мне его обратно. Я бежал за ним и уговаривал не мучить себя, принять этот жалкий кусок. И охранник подначивал:
— Бери, дурак, пока дают!
Но Нахман молчал. И тогда я подскочил и сунул ему хлеб прямо в рот.
Хасид из Бреслава появлялся у нас в бараке регулярно в течение трех недель. Весь он лучился радостью от того, что может исполнить одну из мицв. Но потом нашу бригаду неожиданно перебросили на дальний участок, и больше увидеться нам с Нахманом Барановым было не суждено.
Рав Александр Кац,
из цикла «Хроника поколений»
Аман решил расправиться с Мордехаем, истребив вместе с ним всю еврейскую общину страны, и он получил на это разрешение царя
Рав Йосеф Б. Соловейчик
В реальных ситуациях нужен женский ум, а не мужские теории.
Рав Реувен Пятигорский
Мегилат Эстер
Рав Цви Вассерман
Казалось бы, Мордехай, царский судья, высокопоставленный вельможа, должен был бы сразу нажать на дворцовые рычаги...
Рав Элияу Ки-Тов,
из цикла «Книга нашего наследия»
Рав Арье Кацин
Талмуд утверждает, что «радость — это разрешение сомнений!» В этом состоит внутренний смысл заповеди «стереть Амалека», писал рав Гедалия Шор.
Рав Мордехай Райхинштейн
В Свитке Эстер мы читаем о цепочке событий, которые привели к чудесному избавлению, в честь которого установлен праздник Пурим. Эти события произошли почти 2400 лет тому назад в тогдашней столице Персии — городе Шушан. Известно ли нам сегодня где находился Шушан? Еврейская община Ирана считает, что древний Шушан — это иранский город Хамадан, расположенный в 400 км к западу от Тегерана. Подавляющее большинство историков и специалистов по Ирану с этим не согласны. Но и они не сильно возражают против того, что мавзолей с могилами Мордехая и Эстер — главных героев праздника Пурим — находится в Хамадане. Сегодня это место является одной из главных достопримечательностей города и местом паломничества, причем не только для евреев, но и для мусульман.
Рав Ицхак Зильбер,
из цикла «Комментарий на свиток Эстер»
Почему Эстер велела подождать три дня перед ее визитом к царю?
Рав Носон Шерман,
из цикла «Эпоха и чудо»
Лик Б-жий был сокрыт от людей во времена пророков
Рав Реувен Пятигорский
Став главой правительства, Аман вознамерился уничтожить «оппозицию», вдохновителем которой — в его глазах — был еврей Мордехай. А заодно уничтожить и всех евреев.
Рав Реувен Пятигорский,
из цикла «Очерки по недельной главе Торы»
По материалам журнала «Истоки»
Рав Ицхак Зильбер,
из цикла «Комментарий на свиток Эстер»
Неужели Мордехай был человеком, который искал ссоры, интриг, готов был нарушить приказ царя?