От Синая до наших дней. Литовские Ешивы

К замечательной плеяде мудрецов, комментарии которых на Шульхан-Арух признаны настолько глубокими, что всегда печатаются вместе с основным текстом кодекса, принадлежал и раби Моше Равкаш. Кто был его учителем, до нас не дошло, зато точно известно, что жил он в Вильне и многому научился у своего старшего друга, раби Шабтая Акоэна (Шах). Цепочка поколений, которая шла к Шаху, восходит через автора «Магиней Шломо» и раби Йеошуа Фалька к самому Рама — раби Моше Исерлесу. (Обо всех них разговор шел в предыдущей главе.)

В 1655 году, будучи еще молодым, раби Моше Равкаш бежал — вместе с Шахом — из Вильны от казаков Хмельницкого и с одним посохом в руках пришел в Амстердам. Через некоторое время он издал там книгу «Бэер агола», в которой привел талмудические источники для каждого параграфа в Шульхан-Арухе. Книга маленькая, но очень полезная и нужная всем, кто открывает Шульхан-Арух не просто для того, чтобы выяснить алаху по тому или иному случаю, а серьезно изучает этот кодекс. Говоря современным языком, раби Моше Равкаш написал справочник-приложение к кодексу законов.

После подавления казацкой смуты и окончания военных действий он, уже в качестве признанного авторитета, возвратился со своей семьей в Вильну, где еще долгие годы воспитывал детей и внуков, обучая их Торе. Его внук, раби Иссахар Бер, обучив своего сына, раби Шломо Залмана, нашел ему невесту из уважаемой и ученой семьи, достойную правнука автора «Бэер агола». В 1720 году у молодой четы родился сын, которому нарекли имя Элияу и который со временем вошел в историю как один из самых величайших мудрецов. Причем мировую славу он приобрел не под своим первоначальным именем — раби Элияу бен Шломо Залман, его практически так никто не называет, а как Виленский Гаон (гаон — по-еврейски «гений»), или сокращенно Агра (Агаон раби Элияу), Агра из Вильны. Впрочем, еще чаще его называют одним именем — просто Гаон.

Биографы великих людей любят писать в своих монографиях, как их герои с детства поражали всех окружающих своими незаурядными талантами. Дескать, сразу прославился как вундеркинд и вот чего достиг к концу жизни. Но сказать о Виленском Гаоне, что он был вундеркиндом и всех поражал талантами и способностями, значит ничего не сказать. Слова вундеркинд, талант, незаурядная личность по отношению к нему слишком слабы и расплывчаты. Судите сами: в возрасте трех лет, когда все еврейские мальчики начинают ходить в хедер, он уже наизусть и досконально знал все Пятикнижие, так что делать в хедере ему было нечего. Его отец, раби Шломо Залман, человек в высшей степени знающий и образованный, вынужден был сам обучать его дома. Наконец, ему подыскали достойного учителя, автора комментария на Иерусалимский Талмуд «Пней Моше». Но и у того мальчик задержался не надолго. Ему исполнилось восемь, когда учитель отослал его домой, заявив, что ему нечему обучать гениального ребенка. В девять лет Элияу занялся Кабалой. С тех пор он учился самостоятельно, а наставников находил на страницах известных нам трудов: Шах, «Бэер агола», Таз и «Маген Авраам».

Способности у него были поистине нечеловеческие. Однако незаурядные качества (талант или даже гениальность), если они даны от рождения, еще не все. Кто не знаком с таким явлением, когда талантливый человек, которому все дается на лету, начинает учиться или работать, применяя свой интеллект в полсилы? Зачем стараться, думает он, если я и без того первый в классе, институте или лаборатории? И наоборот, очень часто человек, лишенный выдающихся способностей, но понимающий необходимость овладения материалом, день и ночь бьется над ним, пока не начинает удивлять окружающих своими успехами.

Талант без трудолюбия — ничто. Но в том-то и дело, что даже трудолюбие и усидчивость Гаона поражают нас своим неправдоподобием. С годами он выработал свой особый режим, который можно охарактеризовать двумя словами — полное уединение. Ставни на окнах всегда были плотно закрыты. Учеба шла непрерывно, практически без перерывов на сон и обед. Отдыху уделялось не больше двух часов в сутки: час на сон днем и час на сон ночью. Но и во сне его губы продолжали шевелиться, свидетельствуя о том, что, пока тело отдыхает, бесподобный мозг не перестает работать, снова и снова перерабатывая материал, прочитанный наяву. Каждую минуту, не использованную на изучение Торы, Гаон заносил в специальный блокнот. И накануне Судного дня, Йом Кипура, заливаясь слезами, великий праведник подводил ежегодный итог потерянному времени. Его сын передает, что никогда этот итог не превышал трех часов в год. Три часа в год! Кто из людей мог так учиться?

То не был фанатизм или особого рода сумасшествие. То было глубокое осознание истины, той самой, о которой раби Акива сказал: для еврея Тора — такая же живительная среда, что и вода для рыбы. Другими словами, Тора для нас — сама жизнь. И как обычный человек страшится смерти, небытия, так и Виленский Гаон НЕ ХОТЕЛ существовать без Торы. Он не мог ни на минуту оторваться от жизни.

Гаон учился. Но КАК! Знания давались ему с легкостью, однако сидел он над каждой строчкой часами — словно с трудом ее понимает. В результате, любая тема постигалась им с удивительной глубиной. Если он не находил приемлемого для себя ответа на какой-нибудь вопрос, покой покидал его. Случалось, что в поисках объяснения трудного места в тексте он не ел по несколько суток. И лишь найдя объяснение, вновь возвращался к обычному состоянию, когда человек способен ощущать голод.

Неудивительно, что при таких способностях, целеустремленности и при таком режиме жизни Агра превзошел не только всех ученых своего поколения, но и многих прославленных мудрецов прошлого.

Весь Талмуд, Кабалу, сборники по алахе — эти и многие другие книги, тысячи томов, он знал не просто наизусть: однажды войдя в его память, каждая из них продолжала стоять перед его мысленным взором, так что он мог процитировать ее в прямом порядке и обратном, с пропусками и по диагонали, снизу вверх и сквозь страницу. Именно сквозь страницу, потому что в молодости, как рассказывают, он с легкостью справлялся с таким заданием: ему называли некое слово на определенной странице конкретного трактата, не открывая этой страницы, потом предлагали мысленно проткнуть иголкой первую, предположим, букву названного слова и спрашивали, через какие буквы будет проходить эта иголка на других страницах. Впрочем, после Гаона такой игрой забавлялись ученики литовских ешив во многих поколениях; если потренироваться, здесь нет ничего сложного — работает одна «фотографическая» память. Вот если бы заставить одновременно работать еще и аналитические отделы мозга! Представьте себе, Агра справлялся и с этим. Например, с такой задачей: надо ответить, сколько раз упомянуто то или иное правило в данном трактате. Ученики говорили, что книги буквально «начертаны в его сердце». Все книги на всех страницах одновременно! Про сердце неизвестно, но его память работала как самый совершенный компьютер нашего века — с той разницей, что, в отличие от компьютера, он отвечал почти моментально…

Были ему знакомы и светские науки, главным образом те, что помогают более глубокому пониманию Торы: математика, естествознание, астрономия, медицина, теория музыки. Непонятно, когда он успел все это выучить, поскольку каждую минуту использовал для изучения Торы.

Все, что мы читаем о нем в воспоминаниях современников, переходит грань возможного. А ведь разговор идет не о двух-трех восторженных очевидцах. Личность Гаона, которая возникает перед нами во время чтения этих воспоминаний, поражает читателя своей немыслимой грандиозностью. Первая реакция — не может быть! Надо или признать все рассказы о Гаоне откровенными баснями, или прямо заявить, что он был сверхчеловеком. И то, и другое, согласитесь, трудно.

Так или иначе, его слава росла изо дня в день буквально после каждой встречи с новым человеком. Но вот что любопытно — и слава, и известность были как раз теми вещами, которых он больше всего избегал. Они ему мешали. Мешали не только работе, но — и его душе. Поиск уважения, тщеславие, чувство собственной значимости — все то, что может привести к гордости, вернее, к тому, что раньше по-русски называлось гордыней, а на иврите зовется гаава, все это было чуждо Гаону, и он приложил много труда, чтобы искоренить в себе самые малые ростки этих качеств. Это очень важный момент: Агра не просто родился скромным и был таким по природе, но много РАБОТАЛ над собой, чтобы быть скромным! Он никогда не принимал никакой раввинской должности. Больше того, годами разъезжая по еврейским общинам, никогда не объявлял о себе открыто. Когда в годы скитаний при нем заводили ученый разговор, Агра молчал, делая вид, что не понимает, о чем спорят ученые мужи. Чтобы — не дай Б-г — не обмолвиться и не выдать свои знания, после чего настанет неминуемое разоблачение!

И еще о его скромности. Скромности запросов. Всю свою жизнь он довольствовался самой скудной пищей: два куска хлеба утром и два куска вечером, запиваемые водой, — таким был дневной рацион. Его семья жила на минимальное пособие, которое виленская община выделила ему, чтобы он мог заниматься, не думая о заработке. Был период, когда они голодали. Как-то выяснилось, что на протяжении нескольких лет кассир общины присваивал деньги, предназначенные для семьи Агра, но мудрец, как всегда, молчал. Только смертельно заболев, кассир сознался в воровстве.

Все признают: личность Гаона, высоко стоявшего над всем поколением, и его неисчерпаемая духовная сила оказали сильнейшее влияние на литовское еврейство. Пример великого ученого вдохновлял многих молодых людей. Особенно тех, кто, обладая сильной натурой, стремился к вершинам познания Торы и праведности. Одним из таких людей, вдохновленных Гаоном, был раби Хаим из Воложина (1749—1821), ставший его ближайшим учеником.

Многому научился раби Хаим у своего великого учителя, но главные уроки, которые он постиг, — это глубина анализа и необходимость постоянного напряжения всех сил для постижения Торы. Гаон как-то сказал ему: если однажды Небеса захотят раскрыть тебе тайны Торы — не соглашайся; то, что получено без труда, стоит немного, включая и знание самого сокровенного и высокого порядка. (Здесь содержится скрытый намек на того Малаха Амагида, о котором, если вы помните, разговор шел в предыдущей главе; этот ангел приходил к какому-то выдающемуся человеку и передавал ему сокровенные тайны Торы, так что оставалось только записать их в виде книги. Теперь мы видим, что Гаон был категорически против такого получения Торы.)

У Агра научился раби Хаим заботе о ближнем и любви к народу Израиля, положение которого в те времена было поистине отчаянным. Мы уже знаем, что к тому времени был упразднен «Совет четырех земель». В первую очередь это сказалось на ешивах, лишившихся единственной финансовой поддержки. Мудрецы, служившие раввинами в различных городах, готовы были обучать юношество, но у них не было средств на содержание учеников. Нищенской раввинской зарплаты не хватало им на пропитание собственных домочадцев. Некоторым известным раввинам удавалось внести пункт о содержании ешивы в договор, который они заключали с приглашавшей их общиной. Практически этот пункт гласил, что члены общины обязывались кормить определенное количество учеников, распределяя их между собой. Не все семьи могли позволить себе каждый день приглашать к столу еще одного едока, поэтому кормили по очереди: ученик знал, что в воскресенье он обедает в одной семье, в понедельник — в другой, и так всю неделю. О завтраках и ужинах в договорах ничего не говорилось. Впрочем, учеников терзал не столько физический голод, сколько неприятное чувство униженности, ощущаемое всяким, кто столуется по чужим домам. Понятно, что сильных духом это не могло сломить, они понимали, что люди принимают их с искренним желанием помочь, а сами они были готовы претерпеть и большие неудобства, лишь бы продолжать учебу. Но в массах рвение к занятиям ослабело, уровень учебы в литовских и польских губерниях России заметно упал.

Раби Хаим долго размышлял о том, что надо предпринять для исправления создавшегося положения. Постепенно у него созрел план создания одной центральной ешивы, которая будет содержаться на пожертвования, собираемые со всего народа, а не на средства местных жителей. В нее съедутся лучшие молодые еврейские умы, которые посвятят себя только Торе, не заботясь о жилье и пропитании. Сама ешива предоставит им общежитие и стол. Конечно, стоить это будет не дешево, так что придется поработать над сбором средств. Но лишь имея подобную ешиву, можно достичь резкого подъема уровня изучения Торы. В центр можно пригласить прекрасных педагогов, и тогда у учеников маленьких ешив появится мощный стимул для учебы, поскольку они тоже захотят попасть в центральную ешиву.

Гаон одобрил план своего ученика, и тот приступил к созданию центральной ешивы в Воложине, своем родном городе. Надо было собрать большую первоначальную сумму, обзавестись зданием, наладить бесперебойный сбор средств для поддержания ешивы, набрать преподавателей и первый состав учеников. Задачи и проблемы со временем только множились, но организаторы преодолевали их одну за другой. И вот, уже после смерти Гаона, Воложинская ешива, наконец, открыла свои двери и очень быстро, как и ожидалось, превратилась в мировой центр изучения Торы, куда начали стекаться лучшие ученики.

Раби Хаима Воложинского на посту главы ешивы сменил его сын раби Ицеле (раби Ицхак), воспитавший затем таких видных ученых как иерусалимский раввин раби Шмуэль Салант и раби Йосеф Дов Соловейчик (1820-1892), автор глубокого труда «Бейт Алеви».

При ешиве, в доме раби Ицеле, в одной с ним семье, жил его зять, раби Нафтали Цви Йеуда Берлин (1817—1893), сокращенно — Анецив. Рассказывают, что в течение двадцати лет он учился, почти не выходя из комнаты и не встречаясь с людьми. Тесть, ушедший с головой в нужды ешивы и всего народа, долгое время даже не ведал, чем занят его зять, поскольку скромный молодой человек не спешил демонстрировать свои достижения в учебе, но вообще предпочитал молчать. И лишь случайно обнаружив его переписку с крупнейшими раввинами поколения, раби Ицеле понял, какой необыкновенный талант скрывается в его доме. Не раздумывая, он велел зятю начать вести уроки в ешиве наравне с известнейшим ученым того поколения, раби Йосефом Довом Соловейчиком.

После смерти раби Ицеле ученики Воложинской ешивы разделились на два лагеря: одни требовали, чтобы во главе ешивы встал Анецив, другие предпочитали руководство рава Соловейчика. Арбитраж из четырех старейших раввинов Литвы принял решение в пользу Анецива. Стоит отметить, что в результате «соперничества» никакой личной вражды между этими двумя людьми, очень разными по темпераменту и по манере вести урок, не возникло. И доказательство можно найти хотя бы в том, что сын рава Соловейчика женился на внучке Анецива.

Почти сорок лет руководил Анецив прославленной Воложинской ешивой, поддерживая в ней жаркий огонь Торы. Наша метафора, сравнивающая изучение Торы с огнем, неслучайна: до нас дошла фраза, написанная одним из еврейских литераторов прошлого века после посещения им Воложина. Вот она: «Главным чудом, которое я здесь увидел, было то, что в зимние морозы ешива тратит очень мало денег на дрова для печей, поскольку в ее стенах жарко и без дров…»

Через несколько лет после того как Анецива избрали главой Воложинской ешивы, рав Йосеф Дов Соловейчик был приглашен на место главного раввина Бреста, города с большим еврейским населением (он еще известен как Брест-Литовск, по-еврейски Бриск де-Лита). Там он воспитывал своего сына Хаима. Когда тот подрос, раби Йосеф Дов послал его в Воложин, где одаренный юноша сразу же выдвинулся в первые ряды самых способных учеников. Вскоре он женился на внучке Анецива и, поселившись рядом с ешивой, продолжал занятия с удвоенной энергией.

Рассказывают, что как-то между молодым раби Хаимом Соловейчиком и Анецивом разгорелся спор по поводу сложного алахического вопроса. Проспорив до позднего вечера, они разошлись. Под утро раби Хаима разбудил стук в окно; пришли с сообщением, что глава ешивы просит срочно к нему зайти. Анецив сидел за столом над горой раскрытых книг в комнате, где они расстались за полночь. «Нашел! — радостно провозгласил он, увидев зятя. — Вот доказательства моей правоты! Сейчас я тебе все объясню». «Простите, ребе, — произнес раби Хаим, протирая глаза, — после сна я еще не успел произнести благословение на учение Торы. Подождите, я его скажу и затем выслушаю ваше объяснение». Анецив изумился: «Ты спал?! Ты, которого прочат в руководители будущего поколения, спал, когда на дворе уже пятый час утра?..»

Анецив не преувеличивал — все действительно прочили раби Хаиму великое будущее, поскольку тот обладал таким острым и изощренным аналитическим умом, что для него, казалось, не существовало неразрешимых проблем. Пролистав первые десять страниц любой книги, он мог сказать, к каким выводам придет ее автор в конце. Поняв логику рассуждений, он без труда продолжал ход авторской мысли, добираясь иногда до результатов более глубоких, нежели у автора, поскольку тот остановился на полпути.

Во главу угла раби Хаим всегда ставил только одно — бескомпромиссный поиск истины. Каждое положение закона препарировалось им до мельчайших элементов — для того чтобы можно было докопаться до самого сокровенного внутреннего смысла. Уже в молодые годы он выработал свой собственный метод исследования Талмуда, начисто отказавшись от построения красивых теоретических конструкций без прочного фундамента. Особо любил раби Хаим использовать прием разделения похожих друг на друга понятий, которые с точки зрения обычного «здравого смысла» ничем не отличимы одно от другого. Тонкий анализ помогает расчленить их, отделить друг от друга, выявляя тем самым новые аспекты — а значит, и новое содержание — давно известного закона, оперирующего этими понятиями.

Приведем пример его метода, который работал даже на бытовом уровне. Когда рав Хаим, через много лет после описываемых событий, стал раввином в Бриске (Бресте), заменив на этом посту своего отца, один из жителей города пришел к нему с жалобой. Жаловался он на городскую похоронную бригаду (хевра кадиша). Оказалось, что у этого еврея умер отец, но похоронили его после какого-то богача, несмотря на то что отец умер раньше. Раби Хаим выслушал жалобу, взял с полки том Рамбама и, пролистав несколько страниц, сказал: «Я сделаю им выговор, они поступили неправильно. Но у тебя не может быть к ним претензий. Поэтому они не обязаны перед тобой извиняться». Присутствовавший при этом ученик удивленно поднял брови: если поступили неправильно — то почему не обязаны извиняться? Раби Хаим объяснил: «Смотри, мы знаем, что есть такая обязанность — хоронить первым того, кто умер раньше. Но откуда она происходит? Одно из двух. Либо это общий принцип — “не проходи мимо заповеди”, т. е. сначала надо выполнять ту заповедь, которая пришла к тебе первой, и только потом браться за другую. И так следует поступать со всеми заповедями, в том числе с погребением умерших. Либо это частный закон, касающийся уважительного отношения к умершим и запрещающий медлить с их погребением. В таком случае похоронная команда, согрешив перед умершим и его родственниками, обязана просить прощение у последних. Но если это общий принцип всей Торы, то они согрешили против алахи, а не против определенных людей. Теперь я открываю Рамбама и вижу, что в главе о законах погребения он не говорит об обязанности первым хоронить того, кто умер раньше. Следовательно, перед нами общий принцип, который не надо приводить в каждом конкретном случае. Поэтому, как городской раввин, я должен отчитать работников кладбища за оплошность в алахе, но они не обязаны просить прощение у сына покойного, так как согрешили только против Всевышнего». В этом простом рассказе раскрывается методика раби Хаима: препарировать любой закон до его элементарных основ, устанавливая различия между разными компонентами. Видна и глубина анализа, позволявшая ему делать выводы не только из того, что сказано Рамбамом, но и из того, что им не сказано.

И еще одним качеством обладал метод раби Хаима Соловейчика. Он давал ни с чем не сравнимое интеллектуальное наслаждение ученикам, которые чувствовали себя как бы присутствующими при рождении ИСТИНЫ. Всего несколько минут назад она казалась им скрытой за семью печатями. Но вот пришел учитель и сдернул с нее покрывало, теперь она проста и доступна, так что даже непонятно, почему они сами ее не нашли. Ощущение праздника при обнаружении истины делало уроки раби Хаима в Воложине необычайно привлекательными. В такой атмосфере ешива жила от урока к уроку.

Но настало время кончиться и этому празднику. Над Воложинской ешивой сгустились тучи. Сторонники аскалы (светского просвещения) давно смотрели на нее как на главного противника своих идей, оплот старого архаичного иудаизма, который стоит на их пути, как ветхий, обросший мохом утес. Надо было сделать что-то решительное, чтобы преодолеть преграду, чтобы раз и навсегда закрыть эту ешиву и не дать подняться другим. По их наущению царская администрация потребовала от руководства ешивы ввести светские занятия в программу обучения. В первую очередь это касалось русского языка: элементарный курс объемом в несколько часов в неделю, — было бы о чем говорить! Ссылались они при этом на указ Министерства народного просвещения, обязующий ввести преподавание русского языка во все учебные заведения Российской империи.

Указ был получен. Но глава Воложинской ешивы Анецив не спешил его выполнять — по той простой причине, что весь смысл его ешивы как раз и заключался в том, чтобы ученик мог целиком погрузиться в море Талмуда, ни на минуту не отвлекаясь от сосредоточенной и напряженной учебы. Только таким образом можно вырастить настоящих мудрецов. При такой целенаправленной установке понятно, что даже несколько часов русского языка в неделю ломают всю систему, задуманную ее основателем.

Так или иначе, после долгих уговоров, объяснений и проволочек в 1892 году указом генерал-губернатора ешива была закрыта. Через несколько дней Анецив собрал в Вильне съезд раввинов, чтобы решить, как быть: пойти с повинной, согласившись на все требования, и тем самым сохранить ешиву — или оставить все как есть. Все понимали, что в каждом решении таится своя опасность для мира Торы.

Дело усугублялось тем, что за годы существования Воложинской ешивы остальные центры Торы в Литве ослабели, потому что Воложин отовсюду собирал лучшие умы. Других ешив на таком высоком уровне просто не было. Что будет теперь, если не станет и Воложинской ешивы?

Некоторые из присутствующих на совещании склонялись к компромиссу, считая, что стоит пожертвовать несколькими часами в неделю для того, чтобы спасти изучение Торы. Спасти хоть что-то. Однако раби Йосеф Дов Соловейчик, в прошлом один из руководителей ешивы, а ныне брестский раввин, встал во весь рост и со слезами на глазах сказал: «Не наша с вами забота думать о том, что будет с Торой. Наша забота сохранить ее в чистоте, в том виде, каком мы ее получили — незамутненную и без примесей. Вы спрашиваете, что будет с Торой? Тот, Кто дал ее, позаботится о ней! А мы свое дело сделали!» Так и было решено. Последовало объявление, что Воложинская ешива закрыта.

Однако, как часто бывает в жизни, событие, которое еще вчера выглядело в глазах большинства предвестником неминуемой трагедии, сегодня вдруг оборачивается новым возрождением. По крайней мере так случилось с закрытием центральной ешивы. Результат был неожидан: вдруг на ровном месте начали открываться десятки маленьких ешив с высоким уровнем преподавания. Подобное можно сравнить с плодоносящим деревом, у которого молнией срезало вершину. Казалось, теперь оно засохнет и погибнет, — но смотрите, вдруг на нем принимаются бурно расти боковые ветви, обновляя дерево и увеличивая урожай. Так случилось и здесь. Сильные ешивы в самый короткий срок появились по всей Литве и Белоруссии: в местечке Мир (запад Минской губернии; она, впрочем, возникла несколько раньше), в Слободке (пригород Ковно, он же Каунас), в Поневежисе, в Тельце (Тельшяй), в Гродно, Слуцке, Барановичах, Радине (Радунь, недалеко от Вильны).

Тора не пострадала от закрытия Воложинской ешивы. Однако ее руководитель, Анецив, не перенес удара: меньше чем через год после закрытия он умер в Варшаве по дороге в Эрец Исраэль, куда давно мечтал переехать. Вскоре скончался и рав Йосеф Дов Соловейчик, главный брестский раввин. На его место пригласили раби Хаима, его сына, успешно учившегося как у отца, так и у Анецива. Рав Хаим Соловейчик становится одним из лидеров поколения.

На посту брестского раввина в полной мере раскрылась его замечательная и неординарная личность. Современники обнаружили, что рав Хаим, о котором все говорили не иначе, как о великом гении логики и анализа, оказывается, не в меньшей степени является гением доброты и любви к людям. Его всегда можно было застать дома сидящим с группой близких учеников за круглым столом. Раби Хаим предпочитал именно круглый стол, чтобы не сидеть во главе стола и не создавать дистанции между собой и посетителями. А посетителей к нему приходило великое множество. Не закрывая книги и не прекращая учить Талмуд, он выслушивал всех, кто шел к нему за советом или с жалобой, с трудным вопросом по Гемаре или с просьбой по конкретному вопросу. Один оплакивал свою горькую судьбу, другой просил рава принять некоторую сумму для раздачи бедным, третий прибыл издалека, чтобы взглянуть на прославленного мудреца и выслушать урок Торы из его уст. И всем он помогал — словом и делом, уроком и деньгами, советом и поддержкой. Помогал как мог, никто не уходил от него разочарованным. Рассказывают, что «деньги жгли его карман», — те деньги, что он получал на своем раввинском посту, и те, что приносили состоятельные люди. Он все раздавал нуждающимся, не думая ни минуты о собственной семье. Комната раби Хаима была полна народа. Даже кухня не пустовала — в ней всегда можно было обнаружить группу странствующих бедняков, варивших себе обед из продуктов, которые они добыли, побираясь по домам. Все знали, что в гостях у брестского раввина можно чувствовать себя как дома; на кухонной плите всегда найдется место, чтобы сварить обед, а для ночлега тебе дадут кровать одного из сыновей раввина (сам сын поспит и на стульях, он еще мал). Если в городе обнаруживался подкидыш, а такое случалось в те голодные годы, то не надо было спрашивать, где его нашли. Конечно, на пороге дома главного раввина, где еще? Раби Хаим наверняка позаботится о брошенных и покинутых, он добр до такой степени, что временами дом главного раввина походит скорее на ясли, чем на место, где живут, обучают и учатся. Причем всех приходящих нянек и кормилиц раввин нанимал на свои деньги.

Раби Хаим Соловейчик

Когда в городе случился пожар и десятки людей остались без крова, раби Хаим, оставив свой переполненный дом, переселился на время в синагогу, где спал на полу, потому что, как он объяснил, «невозможно спать в удобстве, когда десятки людей не имеют крыши над головой». Все эти дни он занимался только помощью погорельцам. Причем собирал для них деньги самым решительным образом. Когда один из городских богачей, вызванный к раввину, наотрез отказался выдать требуемую сумму, раби Хаим, ни слова не говоря, вышел из комнаты и запер за собой дверь на ключ. Через полчаса он снова вошел и сказал: «Ты знаешь, я человек занятый, времени торговаться у меня нет. Поэтому могу сказать тебе только одно: не выйдешь отсюда, пока не дашь всю сумму». Богач вздохнул и полез за кошельком…

Во время Первой мировой войны все жители Бреста по приказу властей были эвакуированы в другие губернии, дальше на восток. Семья раби Хаима перебралась в Минск, куда стеклись тысячи беженцев. Продуктов в городе не хватало, нависла угроза голода. Общественный комитет организовал распределение продуктов переселенцам. Выяснилось, что в комитете работает бывший ученик раби Хаима. Он предложил своему учителю принять помощь — легальную, заслуженную, вполне официальную, которая положена тому и без знакомств, так что нет здесь ни протекции, ни тем более чего-нибудь незаконного. Но раввин отказался, считая, что продукты, доставляемые в Минск, принадлежат жителям Минска, а он, как беженец, не имеет права на помощь, получаемую минчанами. «Чем вы будете жить?» — спросил ученик. «Как чем? Я все еще городской раввин, и моя община обязана платить мне зарплату!» — «Какая община, какой городской раввин?! Раби Хаим, ваш город не существует, и общины больше нет!» — «Я вижу, ты забыл, чему учился в Воложине. Известно постановление Хатама-Софера о том, что, даже если город разрушен, но жители живы, они обязаны платить раввину зарплату». — «Пусть так, раби Хаим. Обязаны. Но кто из брестских жителей платит вам зарплату?» — «Ну как же, — и раби Хаим стал вспоминать имена брестских купцов. — Они и сейчас люди состоятельные. Я уверен, что пошлют…» Никакие уговоры не помогли — раби Хаим не принял ничего.

Возможно, кто-то из читателей думает, будто автор несколько идеализирует картину, пытаясь представить тех, о ком пишет, настоящими святыми. Чтобы такого страшного подозрения не возникло, вот вам еще одна история. Современник раби Хаима Соловейчика, раби Исраэль Меир Акоэн, известный всему еврейскому миру под именем Хафец-Хаима ^* (по книге под тем же названием, которая, что называется, «сделала ему имя»), возглавлял в эти годы ешиву в Радине. В самом начале Первой мировой войны один из его учеников, по паспорту германский подданный, был арестован и обвинен в шпионаже. Хафец-Хаим явился на заседание суда, чтобы свидетельствовать в пользу ученика: вел тот себя примерно, ничем не занимался, кроме учебы. Прежде чем Хафец-Хаима вызвали в зал для дачи показаний, адвокат попросил у судьи разрешения представить свидетеля. «Человек, который выступит сейчас перед вами, — сказал он, — является человеком кристальной честности и праведником, каких мало. Представьте себе, господа заседатели, когда в Варшаве вор-карманник вытащил у него кошелек, он бежал за ним по улице и кричал вдогонку: я простил тебя, деньги — твои, я простил! Много людей могут подтвердить истинность моих слов». Председатель суда криво усмехнулся: «И вы, господин адвокат, верите таким историям?» На что тот ответил: «Как вам сказать, ваше превосходительство. Знаю только одно — про нас с вами таких историй не рассказывают…»

Великий аналитик, авторитетный ученый, прославившийся своей любовью к людям, раби Хаим Соловейчик был вдобавок еще и прекрасным педагогом. Воспитывая своего сына Ицхака Зэева, он привил ему привычку ни на минуту не прекращать изучение Торы. Ведь, как известно, человек может развить в себе удивительные способности. Сам рав Хаим не оставлял Тору ни на миг — даже когда приходилось заниматься другими вещами. Он мог разговаривать с людьми, решать сложные проблемы, которые должен был решать главный раввин крупного города, но его мозг продолжал работать над Торой. То же умение он постарался передать и сыну. Использовал он при этом разные приемы, например, такой: в начале занятий раби Хаим дожидался момента, когда сын целиком погрузится в обсуждаемый вопрос, и в момент наивысшего напряжения мысли, когда мальчик ничего вокруг себя уже не замечает, «вдруг» вспоминал, что надо срочно отнести на почту посылку или купить марки. Поручение должен был выполнить сын, но вернуться с почты надо было уже с готовым ответом. Такая учеба продолжалась и во взрослые годы раби Ицхака Зэева. Известна одна история. Перед обрезанием своего первого сына раби Ицхак Зэев приготовил кружку с водой для того, чтобы омыть руки, и в этот самый момент раби Хаим принялся обсуждать с ним запутанное место в книге Рамбама, задавая один вопрос за другим. Представьте картину: гости ждут, моэль (тот, кто делает обрезание) застыл над ребенком, ребенок тихо лежит, — а раби Ицхак Зэев стоит с кружкой в руке и обсуждает с отцом слова Рамбама. В конце концов один из присутствующих, понимавший сущность спора, обратился к раби Хаиму: «Оставь его в покое! Не нашел другого времени, чтобы обсуждать такой сложный вопрос?» Возникла пауза. Раби Хаим усмехнулся и ответил, но не тому, кто потерял терпение, а сыну: «Надо вести себя так, чтобы ничто в мире не могло отвлечь мысль от изучения Торы»…

Метод раби Хаима дал блестящие результаты: ничто не могло отвлечь его сына — за все годы его жизни — от напряженной мыслительной работы, которая протекала постоянно, где бы он в тот момент ни находился и чем бы ни занимался — в бомбоубежище или на уроке в ешиве, в пекарне во время изготовления мацы или на свадьбе своих детей и внуков. На вопрос, где пребывает раби Ицхак Зэев, всегда можно было ответить: исследует океан Торы — именно сейчас, в эту секунду! Поэтому он и стал величайшим авторитетом своего времени. Не удивительно, что, когда освободилось место брестского раввина, никаких других кандидатур никто не выдвигал. Раби Ицхаку Зэеву Соловейчику, сменившему на этом посту отца, исполнилось тогда тридцать два года.

Начало Второй мировой войны застает его в польском городке Криниц, откуда он с семьей перебирается в Варшаву. Именно в эти дни немцы начинают тяжелые бомбардировки польской столицы. Каждый день он посылает одного из своих сыновей за хлебом. Идти за хлебом — значит отправиться в долгое и опасное путешествие. По дороге возможны налеты авиации, приходится укрываться от бомбежки по подворотням, а затем, сжимая карточки в руке, стоять в длинной, почти неподвижной очереди. Но раби Ицхак Зэев почему-то не пытается сэкономить принесенный хлеб на завтра, уповая на то, что и завтра Всевышний позаботится о том, чтобы у них был кусок хлеба. И так день за днем — сыновья приносят из долгого похода бесценные крохи хлеба, чтобы назавтра, ни свет ни заря, снова выйти из дому. И только однажды, накануне Йом Кипура, раби Ицхак Зэев решает сэкономить, чтобы оставить про запас лишний кусок хлеба. Почему он так поступил? Дело в том, что в канун Йом Кипура закон обязывает устроить трапезу, чтобы лучше приготовиться к посту. Таков закон Торы, а что касается исполнения законов Торы, то известно, что здесь недостаточно уповать на помощь Всевышнего, надо приложить личные усилия. И вот утром, за день до Йом Кипура, вдруг появляется сосед и с огорчением рассказывает, что его жена еще с вечера приготовила обед специально для брестского раввина, но под утро бомба угодила прямо в кухню и разворотила ее так, что пропал не только обед, но и все остальное. «Теперь я вижу, что ошибся, — сказал раби Ицхак Зэев сыновьям. — Не оставил бы я вчера хлеб, мы бы имели сегодня горячий обед!»

От своего отца раби Ицхак Зэев Соловейчик унаследовал не только горячее стремление к истине, но и ненависть ко всему, что может обернуться ложью. «Человек, который весь правда — от головы до ног», — так отозвался о нем вильнюсский раввин, раби Хаим Озер Гродзенский, прекрасно знакомый с раби Ицхаком Зэевом. Вот только одна история для иллюстрации. Уже после войны группа известных раввинов собралась, чтобы составить письмо премьер-министру Израиля Давиду Бен Гуриону. В письме они высказывали свое мнение по одному из важных для мира Торы вопросов, по которому произошло некоторое расхождение со светскими руководителями молодого еврейского государства. Было решено попросить поставить свою подпись под письмом и раввина из Бреста, который, занятый делами, на заседании не присутствовал. И тут один из раввинов махнул рукой: «Безнадеж­ное дело, он не подпишет. Раби Ицхак Зэев весь соткан из правды. А в таком письме не обойтись без лести, хотя бы самой малой. Так принято поступать, когда обраща­ешься в адрес важного государственного лица. Поэтому не надейтесь, раввин из Бреста ничего не подпишет!»

Как это часто бывает у людей, наделенных настоящими талантами, раби Ицхак Зэев, несмотря на весь свой авторитет и всеобщее почитание, прожил жизнь, оставаясь необычайно тихим и скромным человеком. Ни разу и ни в чем он не заявил о себе как о важной фигуре. Вот один эпизод из его биографии. Чудом спасшись от нацистов, раби Ицхак Зэев прибывает в Эрец Исраэль. Прославленного раввина встречает большая толпа. Никто не хочет пропустить момент, когда тот сделает первый шаг по Святой земле. Понятно, что сейчас великий учитель опустится на колени и благоговейно поцелует землю. Но что это? Раввин отнюдь не спешит целовать землю и спокойно идет, будто не в первый раз ему приходится возвращаться на родину праотцев. Разве так поступали мудрецы Талмуда и великие ученые последующих эпох? Набравшись смелости, один из встречающих тихо спрашивает: «Почему брестский раввин не целует землю Израиля, как это принято?» Раби Ицхак Зэев, вздохнув, отвечает — тоже шепотом: «Потому что Рамбам не рассказывает майсес (сказок, историй)». Окружающие ничего не понимают. Причем тут Рамбам и сказки? Уж если говорить о Рамбаме, то уж он-то, прибыв сюда, скорее всего поцеловал израильскую землю. Брестский раввин понимает, что без объяснения не обойтись, и объясняет: «Видите ли, Рамбам пишет, что землю Израиля целовали большие мудрецы. Раз он так пишет, значит, так оно и есть. Рамбам не рассказывает майсес, он составляет законы. И если им подчеркнуто, что так поступали большие мудрецы, значит этот обычай касается только больших мудрецов и не относится ко мне».

Переезд в Эрец Исраэль после бурных военных лет не сделал жизнь раби Ицхака Зэева Соловейчика более спокойной. В молодом, только что провозглашенном, государстве шла тяжелая и напряженная общественная борьба. Правящие круги стремились придать новой еврейской стране как можно более светскую окраску. Воспитанные в духе социалистических идей, Бен Гурион и его товарищи пытались — не без успеха — выкурить из еврейского сознания все, что напоминает о пресловутом «опиуме для народа». Мир Торы, едва закончив борьбу за физическое существование в годы войны, вдруг увидел себя стоящим перед новой проблемой, когда нависла угроза его духовному существованию. Теперь надо было вести войну — настоящую войну — против тех, кто пытался оторвать еврейский народ от его истоков. И главнокомандующим лагеря Торы стал на этом фронте раби Ицхак Зэев Соловейчик, бывший главный брестский раввин.

Одним из тактических его принципов была удивительная настойчивость в действиях, со стороны похожая на упрямство, — даже в тех случаях, когда казалось, нет никаких шансов на победу и надо отступить. Этому принципу он научился из Торы. Исследуя начало книги Шмот («И встал новый царь над Египтом… и сказал своему народу: …давайте перехитрим евреев…»), Талмуд комментирует, что разговор здесь идет о том, как фараон пригласил на совет трех мудрецов того времени — Йитро, будущего тестя пророка Моше; злодея Билама и праведника Йова, — чтобы обсудить с ними свой план порабощения евреев. Все трое вели себя на этом совете по разному, и каждому из них было воздано Всевышним по принципу «мера за меру» (как ты себя вел, так и с тобой будет поступлено). Что они сделали? Билам горячо поддержал идею уничтожения евреев — и через много лет пал от еврейского меча. Йитро, не желая принимать участия в заговоре, бежал — и его потомки удостоились быть членами Санедрина, Высокого еврейского суда. Праведник Йов смолчал — и получил в дальнейшем тяжелейшие страдания, описание которых вошло в Книгу Йова. «Но где в случае с Йовом мера за меру? — спросил своих учеников рав Соловейчик. — Каким образом страдания явились заслуженным результатом его молчания на совете у фараона?» И сам ответил: «Йов молчал, потому что был уверен, что его возражения ничем не помогут. Его попросту не захотят выслушать. Тогда зачем протестовать, если это не поможет? Потому и был наказан страданиями. Ведь что делает страдающий, извивающийся от боли человек? Кричит! Хотя знает, что крик ему не поможет. Кричит, потому что больно, а не потому, что хочет быть услышанным. Вот вам и мера за меру»… А раз так (продолжаем мы рассуждение рава Соловейчика), нельзя молчать даже в тех случаях, когда кажется, что никакие аргументы не помогут. И сам рав Соловейчик во всех подобных случаях не молчал.

В борьбе за сохранение Торы в еврейском народе, и, в частности, в Израиле, раби Ицхак Зэев не был одинок. Рядом с ним стоял великий ученый, человек великой души, раби Авраам Йешая Карелиц, известный как Хазон-Иш. Он родился в 1878 году в Литве. В 1911 году выпустил первую книгу — «Хазон иш», под этим названием выходили все его последующие книги, так стали звать и его самого. В 30‑е годы совершил алию в Эрец Исраэль. Поселившись в скромной квартире в Бней-Браке, постоянно отказывался от занятия каких-либо официальных должностей.

На его адрес приходили сотни писем со всех концов земли. Его решения принимались безоговорочно во всех общинах Израиля и за границей. Среди самых известных его постановлений: «кав атаарих» — относительно «первого часового пояса» на Дальнем Востоке (по вопросу прихода Субботы), вопросы седьмого года в стране Израиля.

О Хазон-Ише рассказывают множество историй. Так, однажды ученик спросил: как понять справедливость Творца, если в мире происходит так много трагедий? Рав дал целый урок на эту тему, а в конце привел пример: «Рядом с портным стоит человек, ничего не понимающий в портновском ремесле, смотрит, как тот кромсает ножницами дорогую ткань, чиркает по ней мелом, одним словом — “уничтожает”. Но проходит время — и он получает новый костюм, который стоит намного дороже первоначального куска материи»…

Хазон-Иш имел множество учеников. Особенно хотелось бы отметить раби Хаима Каневского из Бней-Брака, одного из самых выдающихся авторитетов нашего поколения.

Вокруг Хазон-Иша и рава Соловейчика группировались ученые, бежавшие из Литвы и Польши и проделавшие удивительный путь вместе с ешивой «Мир» через Москву, Владивосток, японский город Кобе, затем китайский Шанхай, чтобы наконец оказаться в Нью-Йорке. Всей этой удивительной, полной чудес истории посвящена книга Ехезкеля Ляйтнера, переведенная на русский язык под названием «Спасение Торы из огня катастрофы» (издательство «Швут Ами», Иерусалим). Достаньте и прочтите эту книгу. В ней приведены только факты, ставшие частью истории нашего народа. Но за этими фактами разворачивается широкая панорама того, что находится над действительностью, — картина нашей веры в непрерывное управление Всевышним делами нашего мира и Его влияние на судьбы людей.

Не будем пересказывать эпопею — каждый ее эпизод невероятен. Ограничимся несколькими абзацами. В 1939 году, в самом начале мировой бойни, евреи двух сопредельных стран, Польши и Литвы, в которых располагался главный центр изучения Торы, оказались, образно говоря, между гитлеровским молотом и сталинской наковальней. Над миром Торы нависла смертельная опасность. Еще до войны, согласно пакту Молотова-Риббентропа, Польшу разделили между Россией и Германией, но Литву решили пока оставить в качестве «буферной зоны» и даже подарили ей отторгнутый от поляков Вильнюсский округ. Вот сюда, в этот округ, и бежали многие польские евреи. Других путей спасения у них не оставалось. Но с каждым днем становилось ясно, что скоро придет конец и Литве. Нужно было срочно спасаться. Однако все страны закрыли свои двери перед еврейскими беженцами.

Неожиданно в Каунасе появился японский консул и объявил, что готов дать транзитную визу через Японию всем, кто сумеет обзавестись хоть какой-нибудь въездной визой в любую из стран мира. Выяснилось, что такой транзит не запрещен японскими законами, а консул, как мы видим, оказался не только добрым, но и изобретательным, деятельным человеком. Фактически он нашел единственный путь спасения сотен и тысяч попавших в капкан людей… Вскоре нашелся и пункт назначения: голландский протекторат в Тихом океане, остров Кюрасао. Посмотрите на карту — где Литва и где Кюрасао! Так расширяет Всевышний географию еврейской истории…

Пока тысячи людей оформляли визы и паспорта, а на это требовалось время, доблестная Красная Армия-освободительница быстрым маршем вошла в Литву и присоединила ее к СССР. Теперь нужно было просить разрешение на выезд в ОВИРе. И представьте, разрешение было получено! Произошло это чудо в 1940 году, за год до начала военных действий между бывшими союзниками по разделу мира — немцами и русскими. По маршруту Интуриста двинулись ученики многих литовских ешив. Маршрут лежал через Москву. Все шло по плану, как и положено для групп иностранных туристов, приехавших в государство рабочих и крестьян: экскурсии в Музей Ленина, в Музей революции и пр. Представьте себе картину: расхаживают по залам этих помпезных музеев странные евреи с томами Гемары в руках — шляпы сдвинуты на затылки — и, не обращая внимания на разъяснения экскурсовода, вполголоса ведут между собой ученые споры, перемешивая арамейские слова с выражениями на идиш…

Путь туристов лежал на восток — в мягких вагонах, на белых простынях, по полной программе советского гостеприимства! Из Владивостока беженцы перебрались на острова Японии, в город Кобе. Продолжать путь на Кюрасао, понятно, беженцы не собирались, но и японцы — в согласии со своими инструкциями — не хотели терпеть чужих подданных на своей территории, а поэтому быстро выселили их в оккупированный ими Шанхай. Так что проблема пребывания евреев в пределах японских владений не исчезла. Дело усугублялось тем, что Япония считалась союзницей нацистской Германии, а немцы требовали или депортировать евреев или поступить с ними по рецептам самих немцев. Провидение и здесь помогло беженцам…

После окончания войны, в 1946 году, странствующие ешивы перебрались в Америку. Некоторые остались на американском континенте, другие со временем переехали в Святую землю, где находятся и поныне.

Посмотрите на всю эту историю чуть-чуть отстраненным взглядом. Что общего с другими подобными историями и эпизодами нашей национальной жизни можно в ней обнаружить? Назревает трагедия, старый центр Торы вот-вот погибнет. И хотя еще не погиб — все же осталось ему жить считанные месяцы или даже дни. Спасения не видно, ловушка не сегодня завтра захлопнется. И вот в самый последний момент чья-то невидимая рука буквально «вытаскивает» группу мудрецов из огня пожара и забрасывает их на новое место, которое вскоре становится новым центром Торы вместо погибшего старого. Так было перед разрушением Первого храма. Так произошло перед закрытием вавилонских ешив (вспомните историю «че­тырех пленников»). Так случилось и на этот раз. Из кромешного ада Катастрофы европейского еврейства спаслась небольшая группа ученых, которые и встали в послевоенные годы во главе американских и израильских ешив.

Долго, почти две тысячи лет, прожил наш народ на европейском континенте, обильно оросив его землю своей кровью. Пришло время снова отправляться в путь. Тора возвращается домой, в землю Израиля, ненадолго задержавшись на последнем транзитном полустанке своего изгнания — в Америке.

Самым последним эвакуируется из Европы российское еврейство. Среди покинувших Россию еще в семидесятых годах был и автор этой книги. Мне посчастливилось учить Тору в Иерусалиме у рава Элиэзера Кугеля, который учился в пятидесятых годах у раби Ицхака Зэева Соловейчика (а также много почерпнул у рава Йосефа Шалома Эльяшива, крупнейшего авторитета нашего поколения в области алахи.) Я не один. Таких, как я, прежде оторванных от золотой цепочки еврейских поколений, а теперь снова соединившихся с ней, много. Мы надеемся, со временем их будет еще больше. Наши дедушки порвали связь поколений, забросив свой полуразрушенный дом и нанявшись работниками на чужую стройку. Они поверили коммунистическим грезам, которые, как всегда, кончились разочарованиями и пустотой. Мы возвращаемся к себе домой, припадая воспаленными, растрескавшимися от жажды губами к той реке, что течет неизбывно и не прерывно через времена и страны от самой горы Синай — до нас с вами, чтобы течь дальше — к нашим детям, нашим внукам. Для них, наших потомков, мы подхватываем эстафету, принимая Тору, которая дошла до нас по непрерывной цепочке поколений — от учителя к ученику, из уст в уста — сквозь тридцать три столетия человеческой истории. Цепочка пришла к нам. Мы не можем ее прервать.