Урок от террориста

— Извини, что я в тебя тогда стрелял…

— Не надо извиняться. Ты же не попал! Я вообще-то приехал тебе спасибо сказать. Ведь это ты открыл мне, что я — еврей.

— Ха-ха, теперь тебе осталось только открыть внутри себя — араба!

На этом старые знакомые: израильский журналист Цви Йехезкели и арабский террорист Захария Збейди — расстались, теперь уже навсегда. Террорист вскоре вновь оказался за решеткой, а журналист продолжает свой путь Торы и заповедей, который начался в девяностые годы — с интереса к арабскому миру.

Мотоцикл над обрывом

Да, таким странным образом Б-г меня привел к Себе. Не через бабушку и дедушку, которые соблюдали кашрут, и не через маму, которая постилась в Йом Кипур. Бар-мицву мне отпраздновали, один раз я тфилин надел — и положил подальше в шкаф… где они пролежали четверть века. Иудаизм в нашем доме был чем-то вроде фольклора. У нас в семье такой был девиз: еврей — не еврей — это неважно; главное — быть израильтянином.

С чего вдруг я решил арабский язык учить? Да вот, помните знаменитое фото, как Рабин жмет руку Арафату? Это в 93-м было. Тогда я и захотел разобраться — что это такое, арабский мир? Как он устроен? Я выучил арабский, стал жить среди арабов: в Хевроне, потом — в Дженине. Они знали, что я еврей, но я был с ними, за них, а значит, — они никогда не причинят мне вреда. Так ведь? Гораздо позже я узнал, что это совсем, совсем не так.

Я делал головокружительную карьеру в журналистике. Годам к тридцати шести я достиг всего, что только было возможно. Денег было полно, я мог позволить себе всё, чего хотел. Шикарно обставленная квартира, новая машина, мотоцикл-зверь, красивые девушки — об этом я даже не говорю. Я мог закатить вечеринку для всех знакомых и незнакомых. Мог полететь хоть в Австралию, хоть в Южную Америку. Мог купить себе яхту. Я жил без границ и без ценностей. Дни и ночи проносились с сумасшедшей скоростью, и всё было прекрасно, пока не наступало утро.

По утрам я просыпался с ощущением полной пустоты. «Это и есть жизнь?», — думал я, — «Для этого создан мир? Может быть, в этом мире есть какая-то другая жизнь?..» Вокруг меня было множество людей, а я был самым одиноким человеком на земле. Жениться, говорите? Чтобы жениться, нужно хотя бы чуть-чуть видеть что-то, кроме своего раздутого эго. Я был тогда на это неспособен. Я просто вытягивал себя из кровати и начинал новый бессмысленный круг. Но однажды меня тряхнуло, и тряхнуло, наверное, так, что часть мозгов встала на место.

Я ехал на мотоцикле. Конечно, ночью, по мокрому шоссе, без шлема и на предельной скорости. Четыре составляющие для верной смерти. Неудивительно, что на повороте меня перекинуло через ограждение и бросило в обрыв. Удивительно, что это не произошло раньше. Но самым непостижимым было для меня то, что я не скатился в пропасть, как должно было произойти по логике вещей, а застрял между двумя огромными камнями. Я был весь переломан и изранен, но — жив! Пока я лежал там и ждал помощи, в голову полезли странные мысли: «Кто меня привёл сюда? Кто сделал так, чтобы я именно таким образом упал и выжил?..»

До этого у меня как-то не было времени на такие мысли. Жизнь была интенсивная: школа, армия, работа в ШАБАКе, контракт за границей, первая степень университета, вторая степень, работа на телевидении, работа на радио… Когда думать о Б-ге? После этой аварии я начал хоть немного что-то почитывать, заниматься йогой, искать ответы на свои вопросы. Но оказалось, что самый главный вопрос я просто боялся себе задать. Вот этот вопрос:

Цви, кто ты?

Это было в Дженине, в 2004-м. Я поехал на похороны шейха Махмуда Абу Халифа — надо было сделать об этом репортаж. Абу Халиф был вторым человеком после Захарии Збейди, полевого командира «Бригад мучеников аль-Аксы», а его я хорошо знал, к тому моменту мы уже три года с ним время от времени встречались. Он доверял мне. Или мне казалось, что доверял. Збейди называли «символом второй Интифады», на его совести (если у него такая есть) — гибель десятков, а то и сотен, израильтян. Спецслужбы безуспешно охотились за ним к тому моменту уже несколько лет.

Конечно, я хотел взять интервью у полевого командира, чей заместитель только что был уничтожен. Постепенно раздвигая толпу, я приближался к своему старому знакомому, пока не оказался прямо напротив него. И тут произошло то, чего я совсем не ожидал. Збейди неспеша поднял руку вперед. Я еще подумал тогда: «Это он приветствует меня — или хочет остановить?». В его руке был какой-то небольшой предмет. Я не успел ни разглядеть его, ни даже мысленно спросить, что это. Несколько человек вокруг меня ахнули и отшатнулись, а прямо над моей головой что-то просвистело. Только тогда я осознал, что это был пистолет! Что мой старый арабский приятель стрелял в меня!

— Захария, что ты делаешь? — крикнул я.

— Цви, уходи отсюда немедленно! Я поклялся убить первого встречного еврея!

— Но я не еврей! Я журналист!

— Ладно, ты журналист, но ты еврей, — сказал он, опуская пистолет.

— Нет, я… я израильтянин. — Так я сказал ему тогда. И действительно, я ощущал себя израильтянином новой, прекрасной формации — без тех ограничений, которые были у моих родителей.

— А ещё?

— Ещё — я человек.

— А ещё?

— Я… гражданин мира!

— Не знаю я, что значит — «гражданин мира». Скажи, кто ты по своей вере, какая у тебя религия? Кто ты, Цви?

— Мне не нужна религия, я не такой примитивный, как ты. Мне не нужен Б-г. Еще в детстве я распрощался с ним.

— Так значит ты себя не считаешь евреем? Ну, тогда ты попросту глупец. Потому что если я убью тебя сейчас, — он снова приподнял руку с пистолетом, — я сделаю это не потому, что ты журналист, израильтянин или, как ты говоришь, «человек». А потому, что ты еврей. Глупо умирать за то, кем ты не являешься.

Кто я? Где моя земля? Где мое место силы? У меня не было ответов на эти вопросы. Если бы меня тогда спросили — есть ли Б-г (хотя никто не спрашивал), я бы ответил — какая мне разница? Есть мир, и мне неважно, Б-г его сотворил или кто. Но тут ответ на этот вопрос почему-то стал очень личным. От ответа на него зависело, что мне делать со своей жизнью. Я явно хотел от своей жизни чего-то большего. Чего именно — тогда я не знал. Но хотя бы до меня дошло, что для арабов мы всегда остаемся евреями, что бы мы сами про себя ни думали.

Видимое и невидимое

В 2006-м году, накануне Рош аШана, решил я податься в Индию, несколько недель там помедитировать. А медитировал я, в результате, с Ликутей Могаран рабби Нахмана из Бреслава!

Получилось всё вот как. Я забронировал себе билет в Дели через Киев, и со мной, конечно, как всегда перед Рош аШана, летели толпы религиозных евреев — в Умань, на могилу раби Нахмана. И уговорили меня «заскочить» с ними на пару деньков в Умань. Я и заскочил — почему бы нет?

Сначала я в Умани не очень впечатлился. Я вырос в Иерусалиме, много видел религиозных и всегда чувствовал себя среди них чужим. В первый день эти люди с их бесконечной энергией и радостью просто бесили меня, но потом… Потом была праздничная трапеза в еврейской семье. И то, что ощущалось поначалу как хаос, стало как-то упорядочиваться. Вдруг я увидел, что веселье этих людей кардинально отличается от веселья вечеринок и дискотек. Они радовались не выходному дню, не поводу выпить, не возможности расслабиться, не новым знакомствам… Они радовались своей связи с Творцом Мира! «Вот это да!..» — думал я. — «Если у меня будут дети, я бы хотел, чтобы в их жизни была такая радость…»

Свою собственную жизнь я тогда не собирался менять. Но вот чтобы какие-то гипотетические дети жили так же, как я, — мне не хотелось. Пусть бы у них был такой свет, и такие мелодии, и такая чистота… В Индию я полетел с книгами рабби Нахмана. Что-то в этом было эксцентричное — сидеть в индийском ашраме и изучать книги по хасидуту!

Мог ли я прийти к иудаизму без Индии? Не знаю… На тот момент для меня понятия «иудаизм» и «духовность» не имели ничего общего. Иудаизм был чем-то древним, отжившим, ограниченным. Индия же стала для меня местом, где я мог ощутить то, чего попросту нет в западном мире — а значит, нет и в светском Израиле. Что действительность — это не только то, что ты видишь, но и то, чего ты не видишь. Ответов на другие вопросы Индия мне не дала. На следующий год я вновь туда поехал, и снова читал там книги по иудаизму. Вернулся я с твердым решением соблюдать шабат и искать себе жену.

* * *

Помню, когда я еще был без кипы, в 2000-х, останавливая свой мотоцикл на очередном светофоре, я ждал, пока какая-нибудь религиозная семья перейдет дорогу. Муж, жена, дети в колясках, дети на руках, дети на велосипедах. Я смотрел на них и думал: «Не-е-ет… Шесть детей? У меня такого никогда не будет. Для чего? Куда столько? Как с ними можно вообще справиться? Немыслимо!»

Сейчас у нас с Мейталь, слава Б-гу, восемь детей. Мы с ней познакомились чудесным образом ровно в тот момент, когда мы оба были к этому готовы. И рождение каждого из наших детей — чудо. Но сейчас я понимаю, что чудо — это не только неожиданно приходящее спасение в ситуации, из которой нет естественного выхода. То, что Збейди в меня не попал; и то, что знакомый хасид пригласил меня на праздничную трапезу на Новолетие; и то, что я висел над пропастью, застряв между камней, и не свалился в неё — всё это, конечно, чудеса. Но каждый новый день близости с Творцом — не меньшее чудо!