Если бы не тётя Нель

Мы продолжаем рассказывать о тех людях, которые в годы Катастрофы, рискуя жизнью, спасали евреев от гибели. Удивительно, что в те бесчеловечные годы, когда одни сотрудничали с фашистами, другие — молчали, были и те, которые оставались людьми, несмотря ни на что. Это великие люди, Праведники народов мира. Об одной из таких праведниц по имени Нель Костер рассказывает спасенная ею девочка — рабанит Ривка Левисон.

Петля затягивалась…

Почему я рассказываю свою историю? Сказано в Торе: «помни, не забывай, что сделал тебе Амалек». И я помню, хотя во время Катастрофы я не знала, что идет война, я ничего не боялась, я ни дня не голодала, ни в чём не нуждалась. Что было бы со мной, если бы не тетя Нель? Я не знаю…

Мои родители были религиозными людьми, мы жили в Амстердаме. На площади напротив нашего дома стояли три прекрасные большие синагоги. В одной из них моим родителям ставили хупу.

Когда началась война, нас было трое детей: Йосеф, Шломо и я — младшая. Мои родители были сионистами, поэтому назвали нас еврейскими именами — что вовсе не было принято в ту пору в Голландии. Меня назвали Ривкой в честь бабушки. У папы была небольшая фабрика эссенций, которую он построил своими руками. Мама была воспитателем детского сада.

Благоденствие евреев в Голландии закончилось утром 10 мая 1940-го года, когда Германия вторглась в Нидерланды, и через пять дней голландская армия сдалась. Отец предпринял попытку вывезти нас в Англию. Он посадил в машину маму, обеих моих бабушек (дедушек к тому времени уже не было в живых), нас — троих детей, — и попробовал добраться до портового города Эймёйден — но все пути были отрезаны, и нам пришлось вернуться.

Жизнь как будто продолжалась: папа продолжал работать, старший брат учился в школе — но петля на шее евреев затягивалась всё туже: закрылись еврейские газеты, евреи были уволены из государственных учреждений. А в феврале 1941-го года молодые голландские нацисты устроили погром в еврейском квартале. Евреи вышли на защиту своих семей, в результате чего один из нацистов был ранен, другой — убит. В отместку за это 400 еврейских мужчин были окружены на площади, арестованы и отправлены в концлагеря, откуда не вернулись никогда.

К маю 1942-го все евреи уже ходили с желтыми звездами на одежде. В длинном списке мер против евреев был такой: все магазины и все частные бизнесы переходят во владение немцев. Мой отец фиктивно продал свою фабрику знакомому голландцу Фан дер Линдену. Этот честный и достойный человек продержал в своем владении фабрику до конца войны, а потом вернул ее папе.

Эшелоны в Освенцим

Чтобы выудить у евреев все деньги без остатка, власти объявили, что взамен на крупные суммы и драгоценности можно получить шпер — что-то вроде охранной грамоты, которая гарантировала еврею неприкосновенность. Мой отец тоже купил шпер. Но все это было одной большой ложью, потому что каждые несколько месяцев шпер объявлялся недействительным и нужно было покупать новый.

Евреев Амстердама начали отправлять в нидерландские лагеря Вугхт и Вестерборк, а оттуда — в лагеря смерти: Освенцим и Собибор. В 1943-м году эшелоны на Восток отправлялись почти каждый вторник. Так фашистские власти «избавили» Голландию от 100 тысяч голландских евреев…

В один день пришел и наш черед. За нами пришел офицер, чтобы сопровождать нас на вокзал. Он подвел нас к платформе и велел войти в вагон — это был деревянный вагон для перевозки скота. Мама рассказывала, что вагон был пуст — там сидела только какая-то одна женщина в углу. Мама вместе с нами, детьми, поднялась в вагон, а папа, который еще был на платформе, подождал, когда немец, сопровождавший нас, уйдет, и крикнул:

— Линсе, бери всех детей и спускайся сейчас же сюда!

Женщина, которая сидела в углу, сказала маме:

— Не стоит вам сейчас выходить, а то не останется сидячих мест, придется вам тогда стоять всю дорогу…

— Если мой муж зовет меня, я иду! — ответила мама и выбралась из злосчастного вагона.

Папа повел братьев и маму со мной на руках нас к концу платформы, и там мы спрятались за будкой. Поезд тем временем наполнялся людьми. В какой-то момент нас обнаружил какой-то военный:

— Что вы здесь делаете?

Папа сказал:

— У меня есть шпер.

Взглянув на документ, немец велел отцу пойти в офис. На наше счастье, папин документ там посчитали действительным и отпустили нас домой.

Прошло сколько-то времени — и накануне Рош аШана 1943-го года за нами снова пришли. Мама, зная, что немцы очень боятся заразных болезней, заранее все продумала и подготовила тазик с лизолом — это такая дезинфицирующая буро-коричневая маслянистая жидкость с резким запахом. Было семь утра. Мы еще были наверху, в детской спальне. К тому времени нас, детей, было уже четверо — родилась моя младшая сестренка Элишева, которой было несколько месяцев. Когда в дверь постучали, мама изобразила заботу и радушие:

— Пожалуйста, проходите. Только у малышки скарлатина… Вот, помойте быстрее руки лизолом, чтобы не заразиться.

Этот тазик нас спас — немец поспешил поскорее покинуть «заразный» дом.

Тётя Нель

Родители понимали, что играют с огнем, и уже все способы избежать депортации самостоятельно исчерпаны — и папа связался с подпольщиками, чтобы передать нас, детей, в нееврейские семьи. А перед этим к нам домой пришел доктор и сделал каждому подкожный укол капелькой чернил. По этой синей точке родители надеялись узнать нас, если и когда нам предстоит увидеться вновь… И действительно, моя сестра нашлась после войны благодаря этой метке.

В те годы чудесным словом, которое спасало евреев и давало им надежду, было — «адрес». «Адрес» — это значило, что по этому адресу живет семья голландцев — праведников, готовых, рискуя своей жизнью и жизнью своих близких, прятать у себя евреев.

Однажды утром за мной пришла работница с папиной фабрики, участница подполья — Лище Крёт. Мне тогда было три с половиной года. Пришли и за Йоси, и за Шломо, и за Элишевой — в течение часа родители раздали всех нас — своих четверых детей. Они не знали, что ждет нас, не знали, что ждет их самих — и все же не теряли мужества сами и учили нас:

— Ни в коем случае нельзя плакать.

Да, чтобы не вызывать подозрений, я должна была вести себя так, будто кузина берет меня на прогулку в парк или к бабушке — обычное дело, никаких расставаний и слёз.

Лище отвезла меня на поезде на юг страны, в городок под названием Хохфейн, и там передала меня г-ну Фан Алдрену, руководителю подполья. В тот же день я познакомилась со своей спасительницей — танте Нель, тётей Нель, Нель Костер, в доме которой я прожила два прекрасных, полных любви и заботы, года.

Возьмите сейчас трехлетнего ребенка, отправьте его на поезде с одним чужим человеком и поселите его в доме других чужих людей. Он будет кричать, плакать, устроит истерику, будет звать папу и маму… Я не помню, чтобы я плакала. Я даже не помню, чтобы мне было грустно.

— Как тебя зовут? — спросила меня тетя Нель.

— Ривка. Ривка Флейсхауэр.

— Нет. Тебя зовут Рики Фессар.

Не помню, сколько времени мне пришлось привыкать к новому имени — может быть, несколько дней, а может быть — несколько недель. Но так или иначе, я забыла свое настоящее имя и стала Рики Фессар.

Тетя Нель была одинокой сорокалетней женщиной. Она жила в квартире, унаследованной от родителей и принадлежала к реформистской протестантской церкви. Все ее знакомые из церкви были Б-гобоязненные, добрые, честные люди.

Подполье снабдило каждого ребенка поддельным свидетельством, в котором указывалось, что он сирота из Роттердама — города, который немцы разбомбили вначале вторжения. Этот документ позволил не прятать меня в тайной комнате или на чердаке — я жила у тети Нель открыто, как у приемной матери.

Другое чудо, которое со мной произошло, — это то, что наши соседи почему-то не донесли на тетю Нель, хотя и сотрудничали с немцами и знали, что я еврейка.

Тетя брала меня каждое воскресенье в церковь. А каждый вечер перед сном мы молились. Я помню слова этой молитвы на голландском до сих пор: «Я иду спать, я устала. Я закрываю глаза. Пожалуйста, Вс-вышний, охраняй меня всю ночь…»

Тетя Нель была просто счастлива, что вдруг в ее одинокой жизни появилась маленькая девочка — почти дочка. И на самом деле, она эти два года была мне мамой во всех отношениях.

Снова стала еврейкой

Однажды, это было 5-го мая 1945-го года, на нашей улице появились канадские танки. Помню, как все люди, которые до тех пор прятались в разных тайниках, вышли на улицы и кричали, и пели, и танцевали. Меня тогда посадили на танк и сфотографировали.

Через несколько дней мои родители, которые эти два года прятались в Амстердаме, сели на велосипеды и поехали по «адресам» — искать своих розданных два года назад детей. Много сотен километров им пришлось проехать…

Однажды в нашу дверь постучались, и тетя Нель пошла открывать. Когда она увидела мужчину и женщину за дверью, она сразу догадалась, что это, скорее всего, мои родители. Не помню, о чем тетя говорила с этими двумя незнакомцами. Помню только, что я пряталась за тётиной юбкой и с опаской наблюдала за чужими людьми.

В тот раз меня эти «чужие» не забрали. Они оставили меня у тети Нель еще на полгода, пока не нашли квартиру. В одном из писем, которые папа писал тете Нель в эти месяцы, он спрашивал: «Сколько мы должны вам? Назовите любую сумму, мы вам заплатим». А тетя Нель отвечала: «Мне ничего не нужно. Я счастлива вашим счастьем. Я благодарю Б-га за то, что Он услышал мои молитвы и оставил вас в живых…» Все эти письма хранятся у меня до сих пор.

Папа и мама получили квартиру и написали моей спасительнице, что готовы меня забрать. Тетя Нель ходила как в воду опущенная, а я все утешала ее:

— Не грусти, тетя, это я должна грустить, а не ты: я не хочу уезжать от тебя…

Б-г наделил меня очень устойчивой и гибкой психикой. Я, конечно, погрустила, но мне не было сложно: ни уехать от любимой тети Нель, ни заново приспособиться к новой жизни с незнакомыми родителями, братьями и сестренкой. Я постепенно привыкла к новым правилам: омывать руки, читать биркат а-мазон после трапезы. Наверно, я была слишком мала, чтобы понимать разницу между субботой и воскресеньем. Я постепенно забыла церковь, воскресные службы — и снова стала еврейкой.

«Что-то хорошее для Б-га»

Но тетю Нель я не забыла. Она каждую неделю посылала мне открытки, и за годы моя коллекция открыток стала занимать несколько коробок.

После Катастрофы я спросила тетю Нель:

— Почему ты это сделала? Ведь это было очень опасно!..

Она ответила просто:

— Я знаю из Библии, что Б-г любит еврейский народ, и я хотела сделать что-то хорошее для Б-га.

Перед нашим расставанием тетя Нель отрезала у меня локон и много лет хранила его под задней крышкой своих наручных часов. После смерти тёти Нель я получила эти часы с локоном — по завещанию…

Я уже много лет живу в Израиле. Здесь я познакомилась со своим будущим мужем, Йеудой Левисоном, он тоже из Голландии. У нас, слава Б-гу, восемь детей, и мы уже поженили многих из наших внуков. И все благодаря тете Нель — и благодаря спасителю моего мужа, который тоже, как оказалось, два года воспитывался в голландской семье.

Вам покажется, что два года быть родителем еврейского ребенка и подвергать себя риску — это не так уж драматично? Но ведь в каждом году 12 месяцев, в каждом месяце — четыре недели, в каждой неделе — семь дней, в каждом дне — 24 часа, в каждом часе — 60 минут, в каждой минуте — 60 секунд. Остановитесь и задумайтесь: каждую из этих секунд тетя Нель рисковала своей жизнью. Я-то была маленькой и ничего не понимала, но те, кто нас прятал, понимали всё — и продолжали идти по выбранному ими пути, несмотря на страх.

Никакого сомнения, что нацисты убили бы наших спасителей вместе с нами, если бы поймали их. Чем дольше я живу на свете, тем больше меня поражает это величие простых людей, настоящих Праведников. Смогла бы я сделать на их месте то же самое? Смог бы я? Каждый должен спросить себя…