Короткие рассказы о раве Ицхаке Зильбере. Глава 17

Рассказывает Мира Вайсбин

МЭСЭР

Во всем что он говорил или делал, всегда был второй план, мэсэр, который он хотел передать человеку, внутренний пласт, воспринимаемый скорее чувствами, подсознательно…

Например, мы с нашими ученицами время от времени ездили на экскурсию в Иерусалим. Ехали к Стене Плача, в парк роз, в музей…

Я звонила заранее раву Ицхаку договориться, можно ли с девочками заехать к нему, чтобы он дал урок:

— Рав Ицхак, хотим к вам заехать.

— Ко мне? В Санэдрию? Может быть встретимся где-то по дороге? Жалко ваше время терять.

И он по-простецки поджидал нас где-то, подсаживался в машину — впереди, рядом с водителем, и, повернувшись вполоборота назад, рассказывал, рассказывал… Не хотел официальности — усаживаться в стулья, серьезно, с важностью…

Нет. Жизнь идет, жизнь кипит!

Рассказывает Яков Цацкис

ПИДЬЕН ШВУИМ

Один раз он согласился со мной, когда я ему сказал, что «Рав Ицхак — вы не правы». Нет, два раза это было. Он согласился и сказал:

— Ты прав.

Как-то он приходит с одним евреем и говорит:

— Ты знаешь, ему надо дать справку, что его нельзя сажать в тюрьму. Напиши.

Я отвечаю:

— Такую справку я не дам.

— Почему? Не бойся, если надо еврея спасать от тюрьмы, так даже деньги надо давать! Ты знаешь, какая это большая мицва, чтобы еврея спасти, чтобы его не посадили в тюрьму? Пидьен швуим — выкуп пленных — это самая главная мицва!

— Не посадят его, день продержат в полиции — и всё. Рав Ицхак, здесь я вам говорю — нет! У меня есть основания — он избивает жену. Я приду сегодня вечером к вам с Гитой и в ее присутствии все объясню, тогда вы со мной согласитесь.

Когда я рассказал в присутствии Гиты, о ком идет речь, она сказала:

— Ты правильно сделал.

И тут, уже под давлением нас обоих, он согласился:

— Ну, вы правы.

Рассказывает Хава Куперман

КРАСИВО

Папа очень любил математику, хотя в конце жизни он так долго ею не занимался… В математике есть возможность решения задачи по-разному — задача не может быть решена просто так. Понятие эстетики было у него во всем — есть понятие сделать вещь, и есть понятие сделать ее красиво. Он говорил:

— Задачу надо решать красиво, эстетично.

То есть, папе было важно сделать вещь не только правильно, но и красиво. Понятие красоты было во всем: если он делал добро, это должно было быть сделано красиво, чтобы человеку было приятно, чтобы человек не ощущал, что он вам обязан…

Папа был по своему складу научным работником. Со времени, когда в семнадцать лет он пошел учиться в университет, это была важная часть его жизни — подходить ко всему научно. Он ценил людей, которые получили высшее образование и могли быть настоящими исследователями, интеллектуалами — физиков, математиков, всех, кто занимался точными науками. Он говорил, что большие люди науки сами для себя открывают, что Творение не случайно, что есть Творец.

Он с восторгом говорил о таких людях:

— Я сейчас поговорил с человеком, который так размышляет!

Папа написал одну научную работу по математике и хотел ее в свое время издать, еще в России. Хранил ее и хотел получить премию за ее создание… Надеялся, что эту премию он сможет потратить на ешивы, но его останавливало, что тогда за ним могли бы больше следить. Он все приготовил и прекратил этим заниматься… Но сами бумажки он все время хранил и нам время от времени показывал.

Каждый Песах папа объяснял, что там написано. Когда мы приехали в Израиль, он думал, что доведет дело до конца, но началась беготня: разводы, обрезания, уроки — и всё, уже было некогда.

Рассказывает Ури Мацкин

САНДАК

Это было в 1991 году. Я был в Израиле, приехал сюда «на разведку». Мой брат и другие религиозники начали меня агитировать сделать обрезание, а я уперся. Ну, как уперся? Не готов я был вообще, я же не религиозный… Жил, правда, здесь в религиозной семье, но меня это мало волновало. В общем, я не решился.

Вернувшись в Москву, на осенние праздники я поехал в Валентиновку.

И приехали на Суккот они втроем: рав Ицхак, зихроно ливраха, Хава и ее муж рав Куперман. Как-то пару раз встречаю его, говорит что-то не очень внятное, ничего особенного… дедушка вроде никакой, но все за ним прямо толпами ходят!

И вдруг этот человек ко мне подходит и говорит:

— Вы уже сделали брит?

Я сказал:

— Нет, и не собираюсь. Это так важно?

На следующий день он подходит:

— Завтра в синагогу в Марьиной роще приезжает американский моэль. Завтра поедем.

Отвечаю:

— Я не собираюсь никуда ехать.

Назавтра подходит, взял за руку:

— Пойдем, пойдем.

Поймали такси. Он сказал:

— В Марьину Рощу.

Приезжаем. Там какой-то вагончик строительный стоит, и очередь из двух человек. А он все время говорит, рассказывает какие-то майсы, это, то.

Чувствую, что я куда-то уже попался. Неудобно как-то. Чего ехал? Подходит наша очередь:

— Да, еврей.

— Кто сандак?

— Я сандак.

Так он и держал мою руку, пока меня резали. Вот таким элементарным способом… просто мне было неудобно вытащить руку из его руки!

Рассказывает р. Йеуда Гордон

ПЕСНИ

У него была очень хорошая память, и он все помнил, даже все песни заключенных. Однажды был у нас муж — блатной, неприятный такой мужик, сидел, как петух надутый. Так рав Ицхак подсел к нему, разговорился и стал петь лагерные песни — про заключенных, как пришел опер и про долгий срок, и про Магадан, и так далее…

И тот весь проникся… и они так сошлись… Гет дал, даже не пикнул.

Рассказывает Шмуэль Вольфман

АГЕНТ КГБ

Когда я был послан в Ташкент, я работал там над созданием еврейской школы и ешивы. Как-то после урока ко мне подошел пожилой человек и поинтересовался, знаю ли я рабби Зильбера, о котором столько рассказываю. Я ответил, что я его ученик, а также сосед.

Тогда этот еврей сказал, что он просит, не называя его имени, передать рабби Ицхаку, что виноват перед ним: из-за него рабби Ицхак много лет получал отказ на просьбы выехать в Израиль.

Пришелец признался, что в те годы внештатно работал в КГБ и из-за него рабби Ицхак получал отказы. «Вы поймите, — объяснял он, — если бы рав Ицхак уехал, мы бы осиротели… Что бы мы делали без него? Поэтому я решил повлиять на события и удержать рава Ицхака любым доступным мне способом…»

Я, конечно, рассказал рабби Ицхаку об этом. Ожидая увидеть бурную реакцию с его стороны, я был ужасно разочарован тем, что мой рассказ не произвел на него должного впечатления…

А эта история напомнила виденный мной титульный лист еврейской религиозной книги, изданной в царской России. Внизу листа было напечатано: «Издано с разрешения цензуры»; и над этим, видимо, владельцем книги, было приписано «как будто»…

Цензура думала, что с ее позволения печатается книга, а на самом деле позволение было свыше. Вот и этот кагэбист думал, что действует по своему усмотрению, а на деле явился проводником воли Небес, — хотя у каждого есть свобода выбора…

Рассказывает Яков Цацкис

ГЛАЗА

У него всегда были глаза младенца. Что ты ни скажешь о раве Ицхаке — все это будет банальным. Потому что действительно это был человек не от мира сего. Кристально чистый человек, бессребреник.

Но те, кто видел его в России, — это же был просто ангел, Б-жье благословение!

— Ты видел, кто прошел? Ицикел!

С трепетом говорили. Знали, кто он. Люди произносили это с внутренним трепетом. И не только я, из религизной семьи, и не только евреи…

Его все люди чувствовали душой. Глаза у него были детские — отражение детской чистоты.

Рассказывает Софья Кругляк

ГИТА

Они оба — и рав Ицхак, и тетя Гита — были очень способными и обязательными людьми.

Будем говорить про Израиль: когда они приехали сюда, она знала, что нужно выдать замуж дочерей и женить сына, и что на это нужно уйму денег, а денег не было, и ей приходилось работать выше человеческих возможностей…

Первое время, пока не нашлась постоянная работа, она ходила убираться. Об этом никто не знал. Мы были очень близки, но даже я узнала об этом только впоследствии.

На кухне ешивы «Мир» она работала по субботам и праздникам. Работала самоотверженно. Ее все трогало, ее ничего не оставляло равнодушной. Для нее это была не просто работа, где платят деньги — это были еврейские мальчики, которых нужно накормить.

Одна из вещей, которая меня поразила здесь: после субботы на мусорные ящики выкладывали целые несъеденные халы!

Были люди, которые проходили и собирали их на корм для скота.

У тети Гиты такого не было. Ее волновало, как экономно распределить продукты — она делала из сухих хал гренки или сухарики. Для нее не было «чужого».

В течение пяти лет ее семья питалась там по субботам и праздникам. Они туда приходили, кушали и быстро уходили, чтобы не крутиться у мамы под руками. Я уверена, что она не откладывала им лучшие куски.

Она работала лаборанткой в семинаре «Бейт Яаков», в лаборатории. Там она все привела в порядок, сделала учебные пособия, завела аптечку первой помощи и так далее, — несмотря на то, что никто ей это не вменял в обязанность.

Когда у девушек бывали проблемы, они всегда приходили к ней поговорить, посоветоваться. Она не получала большую зарплату, а пенсии «оттуда» не было, но работала так, как будто получала миллионы. И по сегодняшний день бывшие ученицы ее помнят, как она себя вела.

А дома постоянно были гости, и все время к реб Ицхаку приходили ученики. Реб Ицхак, зихроно ливраха, вместе с Яаковом Цацкесом делали обрезания, первое время делали у Зильберов дома, потом уже в поликлинике. И все останавливались у них дома, часто целые семьи, и она должна была обо всех и обо всем позаботиться. Может быть, она была иногда недовольной: гости могли сделать посуду «трефной», — она ведь не была такой миллионершей, чтобы постоянно выбрасывать посуду.

Так велся этот дом. Нужно было постелить постели, потом постирать белье, и накормить, и выслушать, и поговорить, и так это все крутилось, и люди приходили к реб Ицхаку с утра до ночи, и он занимался проблемами всех.

Это была их жизнь.

Звонили ему очень много. Первое время у них не было своего телефона. Ходили к соседям. Тетя Гита сказала:

— Нельзя же столько беспокоить соседей! — И они поставили свой телефон. Конечно, и за телефонные расходы, и за все остальное они никогда не требовали денег…

Была у тети Гиты племянница, она здесь живет — единственная дочь ее покойного брата, и тетя Гита тоже должна была ее выдать замуж. Один человек из Ташкента поехал и собрал деньги, так как жених поставил условие, и нужны были средства и на квартиру, и на свадьбу.

После свадьбы осталось немного от собранных денег, и хотя она сама много дала от себя, себе она ничего не оставила. Купила ей на эти оставшиеся деньги швейную машину, не оставив себе ни копейки.

Она ведь могла — как это случается — сказать, что вложила много труда, что у нее были расходы, и часть денег взять себе… Но она так не сделала. Это очень характеризует человека.

Я работала в больнице и была очень занята, и не была такой уж большой хозяйкой, — я не умею хорошо убираться и все такое… Она ко мне присылала своих детей, и сама приходила за счет своего свободного времени, а оно у нее было? Она же ходила к людям, убирала.

В то время я принимала ее помощь, потому что не знала, в каком она сама находится положении. Об этом никто не знал, и она никогда не жаловалась. То, что она считала нужным делать, — было для нее превыше всего, и она не считалась со своими силами и временем, не жалела себя.

Когда у нас родился первый сабр, нужно было делать брит, мы еще были совсем олим хадашим. Мои родители были в Ташкенте, Яшины — в Кирьят Малахи, и они были уже пожилые. Гита со своей сестрой сказали, что все сделают сами и что не нужно расходовать много денег.

Они одолжили большие кастрюли, сделали плов, достали какую-то колбасу. И сделали угощение. Когда Яша за ними приехал, они еще не были готовы, а потом моэль как-то быстро все сделал, он куда-то торопился…

Мой муж тоже любит все делать сам. Он не послал кого-то привезти, сам поехал за ними. Она была очень расстроена, что на самом обрезании не присутствовала.

И они вдвоем все подавали. Это был «Кейтеринг тети Гиты».

У нее были две сестры и брат. Одна сестра вышла замуж за польского еврея и уехала в 1946 году, когда еще можно было вырваться по польскому паспорту.

Другая, Келя, — за Арона Рабиновича. Он отсидел десять лет в Сибири. Однажды мы читали книгу воспоминаний лагерного врача, где он описывал эпизод в лагерном лазарете, как привезли одного заключенного с отбитыми легкими — это был Арон Рабинович. Следователь сорвал с него цицит. Арон дал ему такую пощечину, что у того кокарда слетела на пол.

И за это его страшно избили — чудом остался жив.

Между прочим, мой муж преподавал олим хадашим на курсах усовершенствования в университете, и однажды его спросили:

— Что такое «цицит»?

— Откуда ты знаешь это слово?

И студент ему рассказал об этой книге, что читал про одного еврейского заключенного, с которого хотели снять цицит, и это произвело на него большое впечатление. Впоследствии мой муж встретил этого парня, — тот стал религиозным…

Когда Арон вышел из заключения, они сначала жили в Самарканде, а в 1956 году уехали в Израиль. Около центральной автобусной станции Иерусалима есть квартал «Шикун раббаним», где они жили, и он ходил по собственной инициативе на автобусную станцию, когда этого еще никто не делал, и накладывал тфилин шоферам, и собирал миньян, чтобы они молились. А Келя готовила посылки с мацой на Песах.

Дом родителей Гиты был байт шель хесед.

В Куйбышев во время войны приезжали польские беженцы, которым некуда было деться, и многие жили в их доме.

Когда ее брат женился на женщине из Самарканда, ее мать жила там, в Самарканде, и Келя там жила. Их мать, Малка, на каждый шабес старалась сделать лекех, пирог, чтобы отнести в синагогу и угостить людей. Естественно, на свои деньги, а богатой она никогда не была.

Когда ее мать узнала, что где-то около Кзыл-Орды задохнулись от угарного газа евреи, она одна поехала туда и договорилась, чтобы их похоронили как нужно, по-еврейски.

Такие порядки были в доме родителей Гиты, где еврейство было самого высшего качества.

Гита для реб Ицхака была очень важным человеком, он ее глубоко уважал и любил.

Они никогда не ездили отдыхать. Может быть, один только раз, года за два до того, как тети Гиты не стало, ездили куда-то с семинаром на считанные дни.

Она была человек прямой, могла отчитать, но по делу.

Для тети Гиты было очень важно изучение Торы, и она готова была пойти на все, лишь бы ее сын учил Тору, и положила все свои силы, чтобы у нее была возможность выдать девочек замуж по-человечески.

Она очень уважала людей, которые учат Тору, а чтобы выдать замуж дочь за талмид-хахама, нужно — и это не секрет — иметь на что.

Тетя Гита была мне ближе любых родственников…

Рассказывает Яков Лернер

ДЕТИ

Его жена жертвовала собой очень много, чтобы и воспитать детей, и чтобы Бенчик больше учил Тору. Реб Ицхака не было дома ни днем, ни ночью — он же все время бегал, помогал людям, давал уроки…

Все их дети — и Сара, и Бенцион, и Хава, и Малка, — все они выросли идеальными, чистыми, религиозными людьми.

Обычно так бывает: папа для всех большой, а дома… э…

А он был и на улице, и дома одним и тем же. Он себя вел одинаково и с другими людьми, и с собственными детьми.

Их воспитывали личным примером.

Рассказывает р. Игаль Полищук

ЭСПЕД

Когда умерла его жена, он говорил эспед — траурную речь перед умершей, как это принято.

Он рассказывал, как она стойко переносила допросы в Куйбышеве, и кроме этого — и это очень важно — рассказывал, как она самоотверженно работала, отдавала всю себя, чтобы помочь детям построить хорошие семьи, дома Торы…