Перевернутые буквы 8. Мой дядя самых честных правил из Афулы

Пришла пора нам подавать документы на выезд.

Ирины родители смирились и подписали все, что требовалось. С этого момента они к нам никаких материальных претензий уже не имели и продолжали помогать совершенно бескорыстно. Правда, Самуил Ефимович чувствовал себя предателем и отправился с покаянием в райком партии. В райкоме приняли старого еврея, выслушали его рассказ о том, что он подписал бумаги, но сам не разделяет желание дочери покинуть родную страну. Думаю, что после его ухода партийные карьеристы от души и цинично посмеялись над старым идеалистом.

Теперь нужно было обратиться в ОВиР за анкетой. Поводом для обращения в инстанции служил вызов, полученный от родственников из Израиля, которые просили о воссоединении семьи. Других оснований для выезда власти не признавали. У кого не было прямых родственников, искали однофамильцев, которых выдавали за любимых тетушек, без которых не мыслили жизни.

Вызов я получил в очередной раз от родного дяди, которого в детстве любил, наверное, больше, чем папу. По почте приходило письмо иностранного вида, в котором от имени государства Израиль обращались к властям СССР с просьбой разрешить выезд семьи Каплан. Причина выезда указывалась все та же, стандартная: воссоединение семей. Мол, дядя Айзик в Афуле тоже жить не может без своего племянника. Такие письма были первым шагом к свободе для тысяч советских евреев.

Конечно, воссоединение семей было предлогом, чтобы покинуть СССР. Один мой иерусалимский знакомый грустно сказал:

— Раньше мы все жили в Ленинграде — папа, мама, мой брат и я. Потом мы стали бороться за выезд, понятно, для воссоединения семьи. И вот сейчас я живу в Иерусалиме, брат в Нью-Йорке, а мама с папой еще дальше от нас — в Калифорнии. Воссоединились!

Московские евреи знали, что им сделать этот первый шаг было трудно. Вызовы не доходили, почта не пропускала. Родственники и друзья из Израиля каждый месяц могли посылать судьбоносные бумаги, но их следы терялись в воздушном пространстве самой большой страны мира. Иногда вызовы привозили туристы, но власти отказывались принимать их без конверта и придирались, если на конверте отсутствовали нужные почтовые штемпели.

В Риге почта работала хорошо, и письма добирались до адресатов.

Раньше ОВиР помещался в самом центре города, в начале бульвара Райниса, потом переехал на тихую улицу подальше от центра. Туда я и направился, вошел в приемную. Мне объяснили, что анкету можно получить только на личном приеме у начальника. В кабинете начальника представительный человек в мундире сидел за большим столом. Он был похож на популярного литовского артиста Донатаса Баниониса. Благородная седина, умный взгляд. С портрета на стене главный коммунист страны с прищуром взирал на происходящее. Я обратился с просьбой выдать мне анкеты для заполнения.

— У вас есть вызов от родственников?

— Да, — ответил я, протягивая бумагу.

— И какова цель вашего желания выехать из нашей страны?

— Для воссоединения семьи.

— И к кому вы едете? — поинтересовался он.

— Вызов от дяди. Но мои отец и брат тоже там.

— И с кем вы едете? — продолжал любопытствовать чиновник.

— Я еду со своей семьей, с женой и детьми, — удовлетворил я его любопытство.

— А у вашей жены тут остаются родственники? Родители и брат? И она согласна оставить их и уехать?

— Она моя жена и хочет уехать со мной, — я понял, что получить анкеты не так просто.

— Но мы не можем разрывать семьи. А ваша жена оставляет здесь своих родителей. Это противоречие.

В его речи слышался легкий латышский акцент, который вместе с паузами между словами придавал многозначительность словам. Вполне кафкианская сцена: казенный стиль советского учреждения, портрет вождя с милым прищуром, мундир, седина в волосах, акцент. Вождь с портрета явно смотрел на меня с одобрением.

— Я уезжаю, чтобы воссоединиться со своей семьей.

— Так вы настаиваете на выдаче вам анкет? — седина приблизилась ко мне. — Вы настаиваете? — повторил он еще раз и…

Он же сам подсказывает ответ! Вкладывает реплику в рот. Намекает, что ему нужно услышать, чтобы я ушел домой с нужными бумажками.

Даже вождь с портрета одобрительно кивает головой, подсказывая:

«Настаивай, настаивай! Иначе не получишь ничего! Я-то уж их знаю…»

— Да, я настаиваю! — громко подтверждаю я предположение Донатаса Баниониса в мундире.

— Ну, если вы продолжаете настаивать, я вынужден выдать вам анкеты, — чиновник заканчивая наш разговор, протянул мне две пачки бумаг. — Заполняйте аккуратно, на пишущей машинке, — проводил меня советом хозяин кабинета.

Следующий шаг для оформления документов для многих был не менее сложным, чем получение вызова. Нужно было обзавестись справкой с места работы. Придти в отдел кадров и сказать, честно глядя в глаза отставному полковнику, которые чаще всего занимали такие должности:

— Я хочу уехать в Израиль, и мне нужна справка, что я работаю у вас.

Это было самое тяжелое. Сказать вслух и все узнают. Кто-то из моих знакомых говорил:

— Я очень хочу уехать, очень! Но так, чтобы лечь спать, а утром проснуться, а я уже там, в Израиле, в Америке, в Европе. Но вот встать и сказать перед всеми, что я уезжаю… Нет, не могу!

Как сказал один из героев Сергея Довлатова:

— Все это не для меня. Ведь надо ходить по инстанциям… Вот если бы с похмелья — раз, и ты на Капитолийском холме…

Миша, мой брат получил справку легко. Когда он собрался подавать документы и рассказал на работе своему другу, что ему неловко идти в отдел кадров за справкой, тот отреагировал очень по-деловому:

— Всего дело-то? Я сейчас…

И через пять минут вернулся со справкой в руках.

— Держи, секретарша дала, обошлись без начальника.

Оформив и сдав бумаги на рассмотрение компетентных товарищей, мы решили еврейский новый год провести в Москве. Пусть земной суд принима-ет свое решение выпустить нас или нет и где нам провести следующий год.

А нам предстоит предстать перед судом небесным.

Саша Ильин еще летом звал нас приехать к нему на праздник.

— У меня большая квартира на Семеновской, места хватит всем.

И мы приехали, места хватило. Нас с Ирой поселили в каком-то проходе, где мы спали на полу. Было очень уютно и романтично.

Саша пригласил в дополнении к нашей компании Люсика и Катю со всеми детьми.

Два дня праздника и еще шаббат образовывали три дня, когда нельзя ходить в магазин, покупать еду и готовить. Часть еды мы привезли с собой из Риги. Перед субботой прошлись по местным гастрономам, купили много яблок, виноград, арбуз. Надо было прокормить взрослых и кучу детей.

Субботу мы провели дома, но на молитвы в Рош а-Шана решили поехать в синагогу. Идти пешком было очень далеко, Москва отличалась большими расстояниями. Заграничные раввины разрешили перемещаться по Москве на метро, предварительно купив проездной билет. Ведь пользоваться деньгами в праздники нельзя. Нужно было проездной пришить к одежде и так проходить через контроль. Сегодня электронные билеты не позволяют пользоваться этим послаблением в праздники. Да и без них это не очень кошерный способ передвижения в такие дни.

Мы ездили в синагогу, молились в малом зале, где Саша Ильин трубил в шофар. Тут собирались старики, для которых молитва была делом серьезным, и молодые баалей тшува. Сашина специальность музыканта-кларнетиста помогла ему освоить еврейский рог. Теперь без него не могли обойтись. А в этот праздник главная заповедь услышать звук шофара.

Мы ездили в синагогу, участвовали в длинных праздничных молитвах, слушали трубные звуки, потом возвращались и устраивали трапезы.

А в это время наше дело решалось в лабиринтах власти.

Вернулись в Ригу. Мне нужно было идти на работу, делать стекла, зарабатывать деньги, а Саре возвращаться в школу.

Прошел месяц с момента моего первого посещения ОВиРа. Я решил наведаться туда и выяснить, как продвигаются наши дела.

Донатас Банионис в мундире очень удивился моему вопросу о том, когда я получу ответ на мое обращение.

— Вы получите ответ в положенное время, — попытался он уйти от ответа.

— Но ведь на любое обращение граждан положено ответить в течении тридцати дней, — проявил я юридическую подкованность.

Школа Митина не прошла даром. Надо знать их законы и пользоваться ими, учил он нас. 30 дней и никаких гвоздей. А прошло уже больше назначенного законом срока.

И тут происходит невероятное. Человек в мундире снимает телефонную трубку, с кем-то тихо разговаривает, называет мою фамилию, кладет трубку и говорит:

— Ваше дело еще рассматривается. Через несколько дней вы получите по почте свое разрешение.

Вождь на портрете одобрительно щурит глаз. Значит, я скоро встречусь с дядей из Афулы, состоится воссоединение семей.

Оказавшись на улице, я не переставал удивляться. Что происходит? Мне ответили, что я получу свое разрешение по почте. Нет, он не произнес слово «ответ», а именно «разрешение». Оговорка? Проговорился? Раньше, получив открытку с приглашением в ОВиР, почти наверняка знали, что если это на понедельник в такой-то кабинет, то будет отказ, а если во вторник и в другой кабинет — то разрешение. Так мой брат Миша и папа в первый раз получили отказ, а через год в другом кабинете разрешение.

А сегодня мне на мой наглый вопрос отвечают, что я получу свое разрешение по почте. Как времена изменились!

Они что, решили всех нас отправить к дальним родственникам на Ближний Восток вместо того, чтобы к близким на Дальний?

Через неделю я достал из почтового ящика приглашение придти в ОВиР в нужный кабинет.