Навеки мой Иерусалим 28. Письмо

Пришло письмо! Трудно поверить, но от Абы пришло письмо. Има долго убеждала нас, что письмо действительно папино, потому что оно было написано по-английски, а папин почерк на этом языке был нам незнаком.

— Ты совершенно уверена, что это письмо писал Аба? — в тысячный раз переспрашивала я по дороге в контору.

— Да-да, это его почерк, — снова и снова успокаивала меня Има. Ее глаза так и лучились счастьем, когда она смотрела на листок с написанными на нем английскими словами.

Этим утром мы услышали, что в контору привезли письма. Весть молнией облетела округу. Мы все бросились в контору и обнаружили там огромную толпу возбужденных людей, осаждавших чиновника. Нам пришлось несколько часов простоять в очереди, но наконец долгожданное письмо оказалось у нас в руках.

— Письмо от Абы! Письмо из Трансиордании! Немного отойдя от шумной толпы, мы уселись на каменную ограду, и Има стала читать по-английски, переводя мне фразу за фразой. Письмо было коротким, всего пять написанных карандашом строчек. Папа писал нам, что чувствует себя хорошо, и просил постараться ответить на его письмо, передавал привет Савте. В конце письма стояла его подпись и адрес: «Лагерь военнопленных, Арабский Легион, через Красный Крест». Мы с мамой подержали в руках маленький листок, перецеловали драгоценные строчки. По дороге домой я спросила Иму:

— Почему письмо такое короткое? Неужели у Абы не было времени написать побольше?

— Наверное, это из-за цензуры, — предположила Има.

— А что такое цензура

— Это такая проверка. Арабы, а может быть, представители Красного Креста проверяют каждое письмо, чтобы убедиться, что в нем нет никаких военных секретов.

Бабушка чуть не заплакала, получив письмо от своего пленного сына. В полдень к нам пришла Това, которая все утро провела в конторе в ожидании письма. Его она и держала в руках.

— Это от моего брата, — сказала она. — Вы можете перевести его? Я ведь не знаю английского.

Това поспешила позвать своих родителей, и моя Има прочитала и перевела письмо.

— Как жаль, что письмо написано по-английски, — сказала Това. — Отвечать ведь тоже придется по-английски.

— Почему ты так думаешь? — спросила Наоми.

— Мне сказали в конторе. Я была в очереди одной из последних, и они сказали, что мы можем ответить на письмо, но ответ должен быть на одной страничке и написан по-английски. Ответ надо принести в контору, а они перешлют его в Красный Крест. Вы поможете нам написать письмо моему брату?

Има кивнула в знак согласия.

— Ой, я совсем забыла главное, — сказала Това, возвращаясь с лестницы. — В письме должно быть не больше двадцати слов и… ни слова о войне или политике.

Во второй половине дня с той же просьбой — перевести письмо — приходили и другие женщины. Во времена Британского мандата некоторые научились бегло говорить по-английски, но читать и писать умели лишь немногие. Так что Има трудилась в поте лица, до темноты переводя чужие письма, а составление ответа Абе пришлось отложить на следующий день. Утром Това принесла пачку писчей бумаги и два карандаша, которые отыскались в одном из домов. Има уселась за наш единственный стол, стоявший на кухне, а мы обступили ее со всех сторон.

Письмо в двадцать слов! Нам хотелось столько всего рассказать Абег. о тяжелых испытаниях на пути в Катамон, о доме на вершине холма, о жизни на новом месте. Мы рвались высказать, как скучаем по нему, как волнуемся за его судьбу. Как уложить все это в двадцать слов? Кто же издал такое распоряжение?

— У нас нет выбора, — сказала Има. — Мы можем лишь передать привет. Может, оно и к лучшему. Не надо папе сейчас знать о наших бедах. Зачем его беспокоить?

— Что ж мы тогда напишем?

— «Дорогой Аба, как ты поживаешь?» — предложила я.

— Нет, это напрасная трата слов, — возразила Има. — Аба и так уже написал нам, что у него все в порядке.

— Тогда напиши: «Мы получили твое письмо», — предложила Наоми.

На бумаге появилось четыре английских слова.

— Но я ведь сказала только три слова на иврите, — запротестовала Наоми.

— Да, но, к несчастью, на английском требуется четыре.

— Потом напиши: «Мы надеемся тебя увидеть», — мне хотелось, чтобы в письмо вставили и мою фразу. Но опять в английском переводе требовалось пять слов вместо трех еврейских.

— Да что же это за язык такой!

— Чего ж еще ожидать от англичан, — сказала Савта. — Мы наконец избавились от них самих, так теперь от их языка сплошные неприятности.

Мы долго корпели над письмом, составляя предложения и исправляя их, заменяя одно слово другим, пока не получилось письмо из двадцати слов. Мы с Наоми понесли его в контору, а Има осталась составлять письма соседям, которые стучались к нам в дверь до позднего вечера.

Наша квартира становится меньше

Департаментом по делам покинутого имущества называлось правительственное учреждение, распоряжавшееся собственностью, оставленной бежавшими арабами. Так как

[ забирать что-либо из брошенных домов запретили и были расставлены полицейские, чтобы обеспечить выполнение этого указа, руководству Департамента нужно было найти себе еще какое-нибудь занятие. Они проводили собрания, вносили предложения и вскоре выработали важное постановление.

Было решено, что, поскольку население Старого города всегда жило в стесненных условиях, оно не имеет никакого права вольготно расселяться по всей округе за правительственный счет. Наши прекрасные, просторные квартиры в Катамоне решено было поделить заново, в соответствии с числом членов каждой семьи.

А что делать с освободившимся жильем? Некоторые осведомленные люди заявляли, что Департамент будет сдавать их в аренду, чтобы пополнить пустую государственную казну. Другие предполагали, что власти не собираются обогащаться в такое время за счет коммерческой деятельности, но что квартиры нужны для расселения беженцев с других территорий.

Так или иначе, но Департамент по делам покинутого имущества взялся за дело. Поползли слухи, что чиновники ходят из дома в дом и «уплотняют» семьи.

Мама с бабушкой серьезно обсуждали этот вопрос. Има предчувствовала, что власти сочтут нашу семью недостаточно большой и заставят переселиться из двух комнат в одну.

— Это было бы несправедливо, — говорила Савта. —

\ У меня есть право на собственную квартиру. Я ведь имела ее в Старом городе.

Мама успокоилась:

— Это законное требование, — решила она.

В нужный день ни мамы, ни бабушки не оказалось дома. Савта на день-два отправилась к тете Ривке, а Има ушла в город за какими-то покупками. Перед уходом она оставила нам целый перечень указаний о том, что делать и как заботиться о малышах.

— Если вдруг придут чиновники, — предупредила она,

— то не забудьте, что Савта — это отдельная семья.

— Да-да, конечно, — хором ответили мы.

Има ушла, а мы принялись выполнять указания. Накормили малышей, прибрали квартиру и стали играть.

Вдруг в дверь постучали, и, не дожидаясь нашего ответа, в комнату вошли какие-то странные мужчина и женщина. У женщины была в руках папка, а у мужчины

— пачка каких-то бумаг.

— Где ваша мама? — спросил мужчина.

— Пошла в город, — ответили мы.

Мужчина собрался уходить, но женщина остановила его.

— Какая разница? — сказала она. — Девочки тоже могут ответить на наши вопросы.

Она прошла в комнату и огляделась. Красивая и широкая дверь между двумя комнатами была широко распахнута. Женщина многозначительно взглянула на вторую комнату, имевшую отдельный вход из общей прихожей, и распорядилась:

— Давайте список!

Мужчина стал перебирать бумажки.

— Мы из Департамента по делам покинутого имущества, — сказал он. — Пришли обследовать вашу квартиру.

У меня часто забилось сердце: ну вот, явились наконец, как раз, когда Имы нет дома. Что они тут будут обследовать? Однако времени на размышления мне никто не дал.

— Как ваша фамилия? — спросил мужчина.

Наоми ответила, и мужчина стал искать имя в списке.

Я разглядывала наших странных посетителей. На мужчине были лишь форменные брюки, на женщине — брюки и зеленая шелковая блузка. У нее были короткие светлые волосы, губы накрашены яркой помадой.

— Вот, нашел, — сказал мужчина. — Так сколько вас?

— Ну, сейчас, минуточку… Нас пятеро детей…

— Так сколько? — нетерпеливо оборвала меня женщина.

— Дайте ей подумать, — сказал мужчина. — Пятеро детей и ваша мама — это шестеро, верно?

— И еще мой папа.

— Твой папа должен быть в Трансиордании, — грубо ответила женщина.

— Да, но он вернется, с Б-жьей помощью.

— Конечно, — согласился мужчина. — Но ведь сейчас-то он здесь не живет?

— Верно, но когда вернется, будет жить здесь.

Женщина рассердилась, ее лоб прорезала глубокая морщина.

— С такими людьми лучше много не разговаривать, — подумала я, наткнувшись на ее свирепый взгляд.

— Значит, их шестеро, — сказала она. — Что там значится в списке?

Мужчина провел пальцем по нужной строке.

— Шестеро, — ответил он наконец.

— Подождите, подождите, — запротестовала я. — Есть еще бабушка.

— Бабушка? Она живет с вами? — спросила злющая тетка.

— Нет, — сказала Наоми. — Бабушка — это отдельная семья.

— Хватит о бабушке, — сказал мужчина. — У вас семья из шести человек. Теперь покажите мне квартиру.

— Вот она, — сказала Наоми. — Одна комната и кухня, — показала она на комнату, где мы находились, и на примыкавшую к ней кухню.

— А где туалет?

— На улице.

— Ладно, — одобрительно кивнул мужчина.

— А это что? — спросили они, указывая на соседнюю комнату.

— Это бабушкина, — ответили мы.

— Квартира? Я вижу только одну комнату. Вторую комнату.

— Нет, — сказала Наоми. — Это бабушкина квартира.

— Бабушка? А где же ваша бабушка? — спросил мужчина.

— Она пошла в гости к тете Ривке. Завтра вернется.

— Значит, бабушка ушла в гости? — повторила женщина. — Вы слышали что-нибудь подобное?

Она погрозила пальцем:

— Не смей мне лгать, дерзкая девчонка!

Мужчина попытался сказать что-то, но женщина не дала ему даже рта открыть. Морщина у нее на лбу стала еще глубже.

— Посмотрите только, как они учат своих детей врать! Бабушка живет, конечно, со своей дочкой. Ну и воспитание!

С этими словами она решительно направилась в соседнюю комнату.

— Я не лгу, — хотелось мне сказать ей. — Я никогда не лгу. Тора велит нам воздерживаться от лжесвидетельства, а мой папа знает, как нас воспитывать. Он почти всякий день напоминает нам, что Б-г есть правда и мы должны говорить только правду.

Мне так хотелось сказать ей все это, но ее щеки горели от ярости, а глаза метали искры, когда она схватила раскладную кровать и по гладкому полу толкнула ее в комнату, где мы стояли.

Малыши заплакали и стали жаться к нам. Наоми попыталась протестовать.

— Это бабушкина квартира. Завтра она вернется и…

— Молчать! — рявкнула женщина. — А вы идите сюда!

Однако мужчина колебался.

— Это наша работа, — набросилась на него женщина, важно задрав голову. — Семье, в которой всего шесть человек, непозволительно иметь две комнаты. Мы прекрасно знаем, как вы жили в Старом городе, — повернулась она к нам. — Там у вас не было ничего, а тут вы захватили все.

— В Старом городе у нас было полно вещей, — сказала я. — Книжный шкаф, и платяной шкаф, и часы, и новый холодильник.

— Да, но вы жили в одной комнате.

— Нет. Мы жили в двух, — сказала Наоми.

— В конце, — добавила я.

— Опять врете!

— Н-нет, — ответила Наоми.

— Молчать, сказано вам!

Она опять повернулась к мужчине:

— Пошли!

Женщина вошла в бабушкину комнату и вытащила оттуда комод. Затем, не говоря ни слова и вся кипя от злости, начала швырять на комод и на голубую кровать одеяла, одежду и разные вещи. Мужчину она заставила помогать ей.

— Быстро, быстро! У нас мало времени и много работы.

Малыши расплакались громче. Мы остолбенели настолько, что не могли произнести ни слова, лишь молча наблюдали за происходящим. Услышав плач, к нам в комнату вбежали соседка и ее дочь Това. Они еще даже не успели понять, что происходит, как бабушкина комната оказалась пустой, а вещи разбросанными где попало по нашей. Парочка чиновников плотно закрыла дверь, замок защелкнулся, а мужчина отвинтил ручку, так что попасть во вторую комнату стало совершенно невозможно. Наши соседи горячо протестовали, но злобная тетка ничего не желала слушать.

— Не суйте свой нос в чужие дела! — обрушилась она на соседей. — Немедленно возвращайтесь в свою квартиру. Сейчас мы придем ее обследовать. Тем временем мужчина собрал свои бумажки, и они ушли, прихватив дверную ручку и оставив за собой рыдающих детей и перевернутую вверх дном квартиру.

Когда Има вернулась домой, мы все еще были в полной растерянности. Еще поднимаясь по лестнице, мама услышала от соседей рассказ обо всем происшедшем. Они посоветовали ей пойти в контору и пояснить, что во второй комнате действительно живет Савта. Однако в этот день контора уже закрылась, и Има, успокоив плачущих малышей, стала наводить порядок в доме.

На следующее же утро, еще до возвращения Савты, в комнату въехали новые жильцы — одинокая женщина с маленькой дочкой. С собой они принесли чемодан. Представитель Департамента, который привел их, сказал, что они могут пользоваться нашей ванной. Когда Има попыталась протестовать, он велел ей жаловаться в Департамент. Мама действительно подала жалобу. Но для решения вопроса потребовалась целая неделя, а тем временем мы все теснились в одной комнате, намного меньшей по размеру, чем наша однокомнатная квартира в Старом городе.

Через неделю явился тот же самый мужчина с дверной ручкой в руках. Он снова открыл дверь, соединявшую наши комнаты, зато запер все двери, выходившие в просторный холл, которым мы раньше пользовались все вместе. Туда и переехали новые жильцы. Вскоре мы обнаружили, что новая соседка отнюдь не была бездомной, Женщина сама рассказала маме, что у нее есть квартира в Меа Шеарим, но ей хочется попробовать жить в этом округе.

— Если мне понравится, — сказала она, — останусь здесь.

К нашему огромному облегчению, ей не понравилось. Вскоре она вернулась туда, откуда пришла, вместе с девочкой и чемоданом. Однако Департамент не сдался, и через короткое время в «третью квартиру» на нашем этаже вселилась пожилая пара.

с разрешения издательства Швут Ами