Навеки мой Иерусалим 25. Черные стулья

Наш дом на улице Мехалкей Амаим был двухквартирным. Каждая квартира имела отдельный вход и была окружена садиком с беседкой из винограда и фруктовыми деревьями. В саду был шестиугольный пруд с фонтаном посредине. Должно быть, когда-то он был полон чистой воды, но к нашему появлению пруд пересох, зарос мхом, был завален прошлогодней листвой и мусором. Несколько ступенек и бетонная дорожка вели к лестнице на второй этаж, где и располагалась наша квартира. Одна семья поселилась там еще до нас, но им и в голову не пришло, да никому и не приходило в те времена, занять больше двух комнат. Первоначально каждый этаж представлял собой отдельную квартиру с кухней, ванной комнатой и балконом. Нам, привыкшим жить в битком набитых комнатах, казалось поразительным, что такие огромные помещения предназначались лишь для одной семьи. Мы поделили их с соседями по две комнаты на семью. Нам достались кухня и балкон, а соседям — ванная. Мы были, конечно, немного разочарованы, что у нас не будет ванной, но зато как приятно было получить замечательную, облицованную белым кафелем кухню! Полы в просторных комнатах были также выложены красивыми разноцветными плитками.

Солнечный свет заливал комнаты, проникая через широкие окна и причудливые двери с разрисованными цветами стеклами и лакированной резьбой по дереву. По всему было видно, что это роскошная квартира и что прежние жильцы были людьми вполне состоятельными.

— Все к лучшему, — так прокомментировала Има наше «новоселье». Из достояния, накопленного во время жизни на холме, мы смогли перетащить лишь немногое. Поэтому на следующий день мы снова начали «приобретать» мебель в соседних домах. Однако к этому времени территорию уже плотно заселили беженцы из Старого города, и немногие свободные квартиры были практически пусты. Тем не менее мы нашли несколько нужных вещей в доме напротив: большую двуспальную кровать с матрасом бирюзового цвета, странного вида огромные стулья и всякую другую тяжелую и непрактичную мебель. Поскольку притащить кровати из прежнего дома мы были не в силах (за исключением раскладушки), Има решила взять эту громадную кровать. Ее пришлось разобрать, чтобы вытащить на улицу, а потом внести к нам домой. Не знаю уж, как ей удалось, но мама великолепно проделала эту трудную работу. Гигантская кровать была установлена в нашей квартире. На ней с избытком хватало места для всех четырех девочек.

Два огромных черных стула стали предметом ожесточенного спора между мной и мамой. Я стеснялась признаться, что они пугают меня своими размерами и устрашающим черным цветом, поэтому я выдумывала всякие разные причины не брать стулья, ни одна из которых не могла убедить Иму.

— Других стульев здесь нет, так что мы берем эти, — решительно заявила она. Ничего не поделаешь, пришлось помогать ей тащить безобразные стулья, и потом мне всю ночь снились кошмары.

Через несколько дней домой вернулась Савта. Услышав о наших «приключениях» на вершине холма, она поклялась никогда больше не оставлять нас одних. Савта осмотрела наши новые приобретения и при виде непомерно больших стульев сморщила нос.

— На них какие-то фигуры, — пожаловалась я, заметив, что бабушке стулья тоже не понравились. — Видишь, какие фигуры?

— О чем это ты? — спросила мама.

— Вот, погляди, — я показала на изображения, вырезанные на спинках.

— Девочка права, — согласилась Савта. — Знаете, эти черные стулья напоминают мне о церкви. Откуда вы их взяли?

— Из дома напротив.

— Может быть, это и была церковь?

— Не думаю, — сказала Има, словно бы оправдываясь.

— Ладно. Сейчас мы решим эту проблему, — обратилась ко мне Савта. — Принеси мне молоток.

Я поспешила выполнить ее просьбу. Тогда Савта одним ударом молотка сбила каждое изображение.

— Ну, теперь ты довольна? — спросила она.

Я покачала головой и снова пожаловалась.

— Нет. Этот черный цвет…

— Вот достанем краски и перекрасим их, — пообещала Има.

Но, оказывается, черным стульям была уготована иная участь.

Нашу общественную кухню уже расформировали, и теперь продовольственные пайки раздавались в конторе отеля на Парк Лейн, ставшего первым пристанищем для многих беженцев. Часть продуктов поступала в виде благотворительной помощи от организации, называвшейся Агентством ООН по вопросам труда и пособий. Распределялись эти продукты в соответствии с количеством ртов в каждой семье. Мы с Наоми часами простаивали в очередях, чтобы получить килограмм бурого сахара, овса, рисовой или кукурузной крупы для малыша.

Постоянной причиной разногласий служило отсутствие воды, а не хватало ее все время. Случалось, при распределении воды дело доходило до рукопашной. Часть колодцев пересохла, в других количество воды заметно уменьшилось. Частенько на углу останавливался грузовик с небольшой цистерной, и людям раздавали скудные порции воды. Так что, кроме изнурительных очередей за продуктами «по карточкам», в нашу обязанность входила и «охота» за цистерной, чтобы оказаться в первых рядах очереди и получить драгоценную норму.

Кухонные принадлежности мы нашли в одном из покинутых арабских домов. Чтобы они стали пригодными для приготовления кашерной пищи, Савта с одной из соседок развела во дворе костер и прокипятила их. Затем посуду погрузили в ближайший колодец. После этого по еврейским законам она стала пригодной к употреблению.

Достать керосин было невозможно, поэтому дети собирали на пустырях ветки и колючий кустарник, а матери варили еду на кострах.

Но время шло, наш запас топлива подходил к концу, а после того, как один человек наступил на мину и погиб, нам запретили ходить по пустырям. Не оставалось другого выхода, как жечь деревянные вещи, иногда весьма ценные. Лучшим топливом для наших костров служили двери, оконные рамы и ставни из пустых домов. В садах срубались отдельные ветки, а иногда и целые деревья. Затем очередь дошла и до менее ценной мебели. В огонь летели ящики, маленькие столики и даже занавески. Как-то утром, когда жечь было уже нечего, Савта постановила: черные стулья! Я бросилась помогать ей стаскивать с лестницы огромные и тяжелые стулья. Взлетел и опустился молоток — и вот они разлетелись на куски. Превратившиеся в дрова черные деревяшки сложили в уголке на лестнице. Загорелся костер. Има молча согрела воду для чая и сварила кукурузную кашу для малыша. Савта и соседка поставили на огонь две кастрюли, и скоро по двору разлился аромат двух горячих супов: бобового и чечевичного. С огромной радостью я наблюдала, как весело потрескивают в огне ненавистные мне стулья. Наконец-то я от них избавилась. Но мама печально поднималась в квартиру.

— Где я возьму другие стулья? — только и спросила она.

Ножницы

Весть о Катамоне, богатом предместье, покинутом арабами и лишь частично заселенном беженцами из Старого города, быстро распространилась по всему Иерусалиму. В пустые дома стали стекаться беженцы из других опасных районов, таких, как Санхедрия и Бейт Исраэль. Бросив свои дома на границе, они уже успели пожить какое-то время у своих родственников в центре города.

Но многие приходили сюда с совершенно иными намерениями. С утра и до вечера улицы и дома кишели людьми, являвшимися за добычей. Сначала они облюбовали Катамон, а затем Баку и Немецкую колонию. Несмотря на то, что пребывание на улицах было небезопасным, они забывали обо всем в поисках ценностей: от ювелирных изделий и серебряных столовых приборов до пианино и персидских ковров.

Мы, беженцы, еще не оправились от постигших нас ударов. Сломленные душой и телом, мы с удивлением наблюдали, как люди толпятся на улицах, волокут домой пианино и тяжелую мебель. Нам это казалось бессмысленным — беспокоиться о таких ничтожных предметах в столь трудное время. Лишившись всего своего имущества, мы пытались раздобыть лишь самое необходимое. А пока мы отыскивали постельное и нательное белье, полотенца, одеяла, окружающие дома постепенно освобождались от всех ценных предметов.

Пытаясь прекратить грабежи, молодое израильское правительство запретило переносить имущество из дома в дом. А ведь мы к тому времени не успели обзавестись даже элементарными предметами, в которых так остро

нуждались. Теперь на каждой улице стояли полицейские, готовые схватить любого мародера.

Возможность отыскать нужные вещи в брошенных домах имела для нас жизненное значение. Даже дети серьезно обсуждали друг с другом эту проблему, а зачастую и взрослые включались в наши разговоры, высказывая свое мнение.

— Раз правительство запрещает это, о чем же тут говорить? — считала Наоми.

— Не будь наивной, — огрызалась Рахель. — Все так делают, и мы тоже будем.

— То, что делают все, совсем не обязательно хорошо и правильно, — замечала Фрида.

— Нам можно обыскивать дома, — решительно заявила Хана, вынув по такому случаю изо рта пальцы.

— Кому это — нам? — поинтересовались все.

— Нам — это нам, беженцам из Старого города. К нам распоряжение правительства не относится.

Тут к беседе подключилось несколько женщин, сидевших на ограде и кормивших своих детей.

— Конечно, правительство нас не имело в виду. Всем известно, что каждый из нас вышел из Старого города в одной рубахе на теле. Кроме того, арабы забрали все наше имущество, и у нас нет другого способа хотя бы частично возместить убытки.

— Верно, — согласилась часть девочек. — И, кроме того, правительство подарило Катам он нам.

— Да, — согласились остальные. — Когда мы пришли сюда, все дома были открыты, а теперь их закрывают из-за этих бандитов.

Наша мама похвалила Хану, полностью соглашаясь с девочкой и восхищаясь ее умом. Казалось очевидным, что запрещение к нам не относится. Да и где бы мы еще могли взять самые необходимые вещи? Савта тоже от всего сердца согласилась с этим, добавив, что мы берем из арабских домов лишь то, в чем отчаянно нуждаемся, и это очень легко доказать. Мы не сходим с ума, как другие, не растаскиваем пианино, серебро и другие бесполезные вещи. Погрозив пальцем, она предупредила:

— Эти глупцы в конце концов напорются на мину со своим добром!

И вот как-то утром мы с мамой отправились собирать нужные для дома вещи. Зашли в один красивый дом, уже почти полностью опустошенный. В окно светило солнце и заглядывали кусты роз. Двое молодых людей деловито разбирали какую-то замысловатую мебель, по всей вероятности, буфет.

— Ну зачем им нужен буфет? — подумала я.

Мама осуждающе взглянула на парней и прошла в соседнюю комнату. Я рылась на кухне.

— Иди скорей сюда! — вдруг услышала я радостный мамин голос. — Смотри, что я нашла!

Я побежала к маме. Она держала ножницы. Большие портновские ножницы! Глаза ее сияли от радости.

— Подумай только! — сказала она, поглаживая пальцами острые лезвия. — Теперь я смогу сделать, что угодно. Я смогу разрезать все эти арабские платья и сшить вам юбки и все прочее.

Иголка и нитка у мамы уже были. Как ей хотелось иметь ножницы, как она мечтала о них! Хотя наша мама умела шить, мы вот уже которую неделю носили все те же старые платья, в которых вышли из Старого города.

— Как я рада! Сегодня же примусь за работу!

Мне не хотелось уходить из квартиры с пустыми руками, поэтому я прихватила из кухни симпатичную табуреточку. В приподнятом настроении вышли мы на улицу.

И как раз в это время из-за угла появился полицейский. Когда он приблизился к нам, я с удивлением заметила, что Има торопливо опустила ножницы в карман платья. Неужели она боится, что ее «поймают с поличным»? Разве нам нельзя находиться здесь? Я преспокойно взглянула на полисмена. Он направился прямо к нам. Ну почему он решил именно к нам привязаться? Я в панике спрятала табуреточку за кустом роз. Полицейский остановился в нескольких шагах от нас.

— Что вы пытаетесь спрятать? — спросил он у Имы с угрозой в голосе.

У мамы щеки зарделись.

— Что я пытаюсь спрятать? Я — спрятать? Бриллианты! — сказала она, медленно вытаскивая ножницы из кармана. Раскрыв ладонь, на которой лежали злосчастные ножницы, она поднесла их к самым глазам полицейского. А в ее собственных пожаром пылал бессильный гнев.

— Берите! Берите мои бриллианты! Пожалуйста, пользуйтесь!

Ошарашенный ее поведением, полисмен забормотал:

— Ну что вы… Я только спросил…

Но Има по-прежнему не могла успокоиться. Вся ярость, отчаяние, все трудности, заботы, проблемы и беспокойства, которые накапливались в ее сердце на протяжении этих недель, вырвались теперь наружу.

— Если вы хотите знать, я из Старого города. Вам больше некого арестовать?

Она уже не владела собой. Злые слова срывались с ее губ.

— Весь этот сброд растаскивает у вас перед носом настоящие богатства! Никого из них вы не арестовываете. Зато рады конфисковать мои «драгоценные» ножницы! А вы хоть можете представить себе, как они мне нужны?

Полицейский стоял рядом с нами, держа руки за спиной, и виновато улыбался.

— Послушайте, сударыня, я ничего такого не имел в виду. Я не знал… Берите эти ножницы. Берите, берите все, что вам угодно!

Но Има была уже слишком смущена и расстроена. Она извинилась за свой взрыв и, опустив глаза, поблагодарила полицейского за его любезность. Однако больше мы уже не пошли отыскивать нужные вещи. И только я, вернувшись, вытащила из-за куста роз полюбившийся мне маленький стульчик.

с разрешения издательства Швут Ами