Уровень человека 54. Пути искупления. Глава 7

Что касается внутреннего наполнения, может возникнуть ситуация, при которой человек вроде бы соблюдает заповеди, а их ему как бы кидают обратно в лицо. Как же так? Дело в том, что их, эти заповеди, разъели изнутри различные сопряженные с ними корыстные помыслы. С другой стороны, человек одновременно может найти самые возвышенные оправдания своим грехам и нарушениям. Что получается? У такого человека от Торы ничего не остается — лишь его личное, эгоистичное желание, которое человек пытается Торой оправдать. Разве не Тора распалила и углубила в нем это желание? Так, сама по себе ложь безобидна, поскольку очевидна беспочвенность ее. Проблема возникает там, где ко лжи примешана правда, поскольку именно эта правдивость и истинность укрепляет, углубляет и усугубляет ложь.

Но как же избавиться от побочных, корыстных мотивов при соблюдении заповедей? Как начать соблюдать их исключительно во имя Небес и из любви к Творцу, к Его Торе и заповедям? Любой человек может решиться предельно скрупулезно следить за своими путями и поступками, взвешивая каждый из них на весах справедливости и истины. Да, сразу достичь в этом совершенства не всегда возможно, но твердое решение ежедневно следить за своими действиями в каждой ситуации, не упуская из вида ни одной детали и стараясь исправить каждую из них, насколько это возможно, уже доказывает, что человек — на правильном пути, ведущем его к истине; а большего от него Тора и не требует. И это и есть настоящее, всеобъемлющее раскаяние. От внешней стороны греха человек уже давно отказался сам, а над внутренним наполнением работает ежедневно. Остается только продолжать неуклонно следовать этим путем, не позволяя себе никаких поблажек в работе над собой, ибо это — залог жизни и в этом, и в грядущем мирах.

А разница между внешними и внутренними изменениями, сопряженными с раскаянием и исправлением, заключается в том, что во внешней стороне изменений каждый может дойти до совершенства, тогда как внутреннее наполнение зависит от уровня человека. Кто в духовном плане довольствуется малым, получит свою малость. Кто ищет духовное богатство, может достичь духовного богатства. И об этом говорят наши благословенной памяти мудрецы[1]: «А есть те, кто приобретает свой мир (свою долю в грядущем мире) за несколько лет».

Найдутся те, кто скажет: «Но ведь всю внешнюю работу мы уже завершили, от стольких вещей отказались! Зачем же нам еще напрягать свой мозг лишней работой мысли? К чему работать над своим мышлением, над своими помыслами, если все остальное уже в норме? Так что из того, что наши помыслы будут слегка корыстными? Ну, так мы будем действовать не только во имя Небес, но и учитывать побочные интересы. Ну и что?!»

Однако мы можем заметить, что разница между лишенным всяких личных интересов и между корыстным служением Творцу — огромна. Возможно, даже еще больше, чем между тем, кто действует во имя Небес, и тем, кто вообще ничего не делает.

Приведем пример. Представим себе, что в один прекрасный день мы услышим, что в городе живет человек, который целый месяц на протяжении всей недели не спит ночами, охраняя город от воров и пожаров. Что бы мы сказали о таком человеке? Несомненно, посчитали бы его великим благодетелем. А если бы нам рассказали, что другой человек отказывается от своего ночного сна на протяжении полугода с тем, чтобы охранять чужие дома и магазины? Это наверняка вызвало бы наше искреннее недоумение, но мы, безусловно, посчитали бы такого человека достойнейшим представителем человеческого рода, число которых исчисляется единицами. Ну, а если бы до нас докатилась весть о существовании человека, который изо дня в день, и в дождь, и в снег, и в слякоть отгоняет от себя ночной сон, а вместо этого обходит дозором весь город. И так — на протяжении сорока лет! Наше восхищение таким человеком не знало бы границ, а наша уверенность в том, что подобную самоотверженность не сыскать на целом свете, была бы непоколебимой.

Но стоит нам услышать небольшую дополнительную информацию о том, что делает он это не из любви к человечеству, а за солидную плату с каждого, нуждающегося в его услугах, и наше восхищение вмиг улетучится. В конечном итоге, получая зарплату, человек действует во имя собственных, а не общественных интересов. Более того, его труд может еще пагубней на нем сказаться. Кто поручится, что, не получив вовремя причитающееся ему жалование, он в гневе не сожжет весь город? Ведь сам выбор им источника дохода свидетельствует о его готовности пойти на многое ради денег! И неужели обманутый в своих расчетах он остановится перед местью? Разве его когда-либо волновало состояние родного города? Нет, интересовало его лишь состояние своего кошелька и кармана. Там, где личные интересы и интересы города совпадали, это шло всем сторонам на пользу. Но стоит возникнуть малейшему противоречию между двумя этими интересами, и человек, движимый оскорбленным самолюбием, способен на страшнейшую месть.

Так, если человек блюдет только внешнюю сторону греха, не пытаясь разобраться в собственном внутреннем мире, в своих помыслах, то работа над областью мысли — отнюдь не единственное, чего ему не хватает. Под угрозой — все его действия. Малейшее испытание, задерживающее его «зарплату», и человек предаст все свое «дело жизни», «сожжет свой город» или поделится всей известной ему в рамках «профессионального долга» секретной информацией с «ворами и бандитами».

Человек, действующий не во имя Небес, совершает все свои поступки лишь за неимением «более достойной» альтернативы. Но если неожиданно возникнет «более выгодное дело», он с легкостью предаст свое прошлое. Его мысли поглощены заботой о временных благах, и его признание Торы, цельности и самосовершенствования преследует одну лишь цель: временных благ, которые он может из них извлечь. Внешне, на словах он может, конечно, самыми высокопарными словами описывать абстрактную духовность без всякой побочной выгоды, но внутри, в душе он не ощущает никакого соприкосновения с той самой абстрактной духовностью. Все, что связывает его с жизнью духа, — лишь внешняя мишура подобно тому, как городского охранника связывает с его «делом жизни» не суть его труда и работы, а положенная за это заработная плата. И если он не получает последнюю, всякая его связь с работой разрывается на месте, и он еще может докатиться и до того, чтоб разрушить, ограбить или сжечь родной город.

Существует также различие между чистотой намерений заповеди (например, разводного письма — гета или выпечки мацы) и чистотой намерений человека. Разводное письмо или маца с должным намерением или без оного внешне могут выглядеть абсолютно одинаково. Но человек с чистыми намерениями отличается во всем. В нем — совершенно другой дух жизненности, наполняющий глубоким внутренним смыслом каждый его шаг. Жизнь такого человека — насыщена. Жизненность проявляется в его поступках, в его речи, в его душевных качествах, в работе его мысли.

Тот, кто не живет с подобным внутренним настроем, подобен роботу. Хотя нет, он — намного хуже. Робот ведь сам по себе не совершает ни добра, ни зла. Он — совершенно равнодушен. А тут мы можем иметь дело с людьми, которые уподобляются роботу в том, что касается добрых дел. В этом человек может чувствовать себя опустошенным, лишенным жизненности, необходимой жизненной силы. Но там, где дело касается обратной стороны, дурных поступков, тут человек вдруг оживляется, оживают его движения, мысли, мимика, чувства. А что, если не жизненность, придает силу и крепость? И там, где человек лишен жизненности, возвышенных и бескорыстных мотивов, там легче всего его сломить. Легчайшее испытание, как, например, гнилая зависть или «и это царь, и это царь»[2] и т.п. — и человек не выдерживает, ломается, падает. Если только он не живет и не действует во имя Небес, и его намерения и помыслы не кристально, девственно чисты, без малейшего налета, примеси личных интересов. Только такой человек столь полон жизненности, придающей ему такую живительную силу, что такого рода испытания не имеют на него никакого влияния, не производят ни малейшего впечатления.

Об этом говорят наши благословенной памяти мудрецы[3]: «Закрывающий глаза, чтобы не видеть дурного, — это тот, кто не смотрит на женщин в час, когда они нагибаются за стиркой». И поясняют: если у него есть возможность обойти, пойти другим путем, а он сознательно идет туда, где женщины заняты стиркой в не самых скромных позах, он совершает грех. И подчеркивает Рашбам: «Даже закрывая глаза».

Итак, человек может полностью закрыть свои глаза в попытке уберечь их от нескромных зрелищ, но если существует у него альтернативный путь — далекий от всех соблазнов, тот, где потребность закрыть глаза вообще не возникает, а он все равно идет сомнительным путем с закрытыми глазами — злодей он и грешник! Потому что движет им в его выборе подспудное желание посмотреть, увидеть. И так как, на самом деле, не умом, а сердцем он желает не закрывать глаза, а, наоборот, открыть их пошире, то, в конечном итоге, этим все и закончится! Его поход, не дай Б-г, может закончиться падением. Не случайно наши благословенной памяти мудрецы называют подобное поведение грехом.

Если человек готов бесплатно охранять свой город из любви к нему, зачем ему брать за это деньги? Другое дело, если его интересует не благо города, а собственная выгода. А если личная выгода стоит на первом месте, то, не получив зарплаты, он готов собственноручно разрушить все и вся, поскольку движут им отнюдь не бескорыстные, благие намерения. Их-то ему и не хватает в его работе.

Становится ясно, в какой степени человеку следует стараться работать и над надлежащим, внутренним настроем, действовать бескорыстно, исключительно во имя Небес, без примеси личных интересов. И если уж человек взялся измениться во всем остальном, что же мешает ему работать и над этим? Тем более, что без этой основы основ невозможно по-настоящему работать и над всем остальным! Поэтому не заботиться о необходимом, возвышенном, бескорыстном, внутреннем наполнении — весьма чревато.

Но разве не может человек сознательно действовать в своих интересах, отдавая себе отчет в опасностях, подстерегающих его на каждом шагу, и, соответственно, предельно остерегаясь? Увы, раз существует «альтернативный», безопасный путь, сознательный выбор опасного пути приравнивается к злодейству. Желаешь тешить себя иллюзией, будто сможешь шагать себе с закрытыми глазами? Ложь! Самообман! Не желаешь видеть — ступай другим путем, без нескромных зрелищ по дороге. Но тот, кого прельщает именно опасный путь, пусть с закрытыми глазами, зажмуривая которые, он пытается оправдать свою дорогу, — злодей и грешник, которого интересует именно то, на что смотреть ему не следует.

Одним словом, тот, кто искренне желает раскаяться и исправиться, должен работать в обеих плоскостях — и во внешней, и во внутренней, — и покинуть атмосферу греха, и наполнить свое служение Творцу необходимым внутренним, бескорыстным настроем, не отклоняясь ничуть. Единственным стимулом человека при этом должна стать любовь к истине. От всего, что касается внешней стороны (раздражителей, соблазнов), можно и нужно отказаться на месте. Внутренняя работа — это уже может быть дело не одного дня. Но принять решение довести ее до совершенства, следовать лишь зову истины без примеси личных интересов, действовать исключительно во имя Небес необходимо тоже с самого начала безоговорочно и бесповоротно. Таким образом, человек удостоится полноценного раскаяния во всех деталях, нюансах и тонкостях.

Само по себе раскаянье — уникально по своей сути. Оно в корне отличается от всего, с чем мы сталкиваемся на свете. Ведь если человек потеряет определенную сумму в каком-то деле, то, даже открыв новое дело и неплохо на нем заработав, то, что он потерял на прошлом деле, уже никак не вернуть. И могут существовать неплохие перспективы на будущее, но то, что осталось в прошлом, там и осталось. Но даже если человек практически всю свою жизнь был оконченным, закоренелым и закостенелым злодеем и грешником, но под конец жизни искренне и истинно раскаялся, его грехи ему не припоминаются[4].

Правда, здесь существуют два уровня. Как говорили наши благословенной памяти мудрецы[5]: «Совершил раскаяние из страха и трепета — его преднамеренные грехи засчитываются ему как непреднамеренные». Как говорится[6], там, где стоят раскаявшиеся грешники, не стоят даже совершенные праведники. Возьмем для примера раби Йеуду, сына раби Илаи, заметившего брешь в ограде виноградника и решившего ее починить. Но, вспомнив о том, что сегодня шабат, он отказался и от своей затеи, и от самого виноградника. Разумеется, это было лишь проявлением благочестия; законом не возбраняется думать в шабат о запрещенных в этот день действиях: запрещены лишь сами действия и разговоры о них. Тем не менее, раби Йеуда принял решение отказаться от всего виноградника. Что было источником его неподобающих мыслей в шабат? Виноградник! Не будь его, не возникло бы и никаких мыслей с ним связанных. И как же теперь от этих мыслей отказаться? Следует отказаться от виноградника, и тогда уж и думать будет не о чем. А отказавшись только от забора с брешью, он рискует ввести в грех прохожих, которые могут посчитать чужие и общественные вещи своими и, соответственно, нарушить запрет грабежа. Поэтому раби Йеуда почувствовал себя обязанным отказаться от всего сразу.

Как мог он пойти на столь отчаянный шаг в свое время, когда испытание бедностью было столь распространенным, что шесть мудрецов были вынуждены укрываться одним талитом?! И ведь скорей всего на нем лежала ответственность за пропитание еще нескольких душ. И завтрашний день никто не отменял, и завтра нужно будет вновь возвращаться к Торе и к повседневному труду. Почему же, почему он не беспокоился об этом завтрашнем дне? Да потому, что он беспокоился о дне сегодняшнем, о том, как ему жить уже сегодня с неподобающими мыслями! Потому что мысль не приходит просто так и не проходит бесследно. И если мысль поселилась в голове, значит, для нее там есть место, есть поле действия, есть своя запретная зона в мозгу, и есть ли что-либо более действенное, чем подобные мысли? Следовательно, подобные мысли необходимо пресечь на корню, до того, как они воплотятся в мире действия, проникнув сюда через «кошерную лазейку». Потому-то и решился отказаться от всего: от самой мысли и от виноградника, эту мысль в нем пробудившего. Отказаться, вырвав мысль с корнем — тем самым виноградником.

А теперь подумаем, когда духовный уровень раби Йеуды сына раби Илаи был выше? Пока он был совершенным праведником без всякой неподобающей мысли, без необходимости отказаться от своего виноградника? Или все-таки после? После того как споткнулся на неправедной мысли и почувствовал, что обязан отказаться от виноградника? Мы скажем: конечно же, сейчас, после выдержанного испытания, после предотвращения падения! Ибо без риска падения, без того, чтобы споткнуться, ему и не потребовалось бы от чего-то отказываться. Иначе откуда взяться уверенности, что человек может занять столь высокую ступень, отказаться практически от своего основного имущества, и все ради чего? Ради налета запретности, различимого лишь в силу особого благочестия. Только так он смог воистину занять эту высочайшую духовную ступень. Причем, если бы речь шла не об особом благочестии и налете запретности, а о настоящем грехе, то и выбора-то не было: человек был бы просто обязан в рамках раскаяния исправить все, что привело его к греху. С другой стороны, не будь даже налета греха, то и исправлять было бы нечего. Возбуждать в себе специально неподобающую мысль с тем, чтобы доказать себе собственную способность от всего отказаться? Это тоже вряд ли можно было бы назвать грехом, требующим подобного исправления.

Но вот, споткнувшись на неподобающей мысли, раби Йеуда отказался от своего виноградника и тем самым взошел на высочайшую духовную ступень — намного более высокую, чем та ступень совершенной праведности, на которой находился он прежде. Поскольку, если до этого он выполнял всю Тору, имея свой виноградник, то с этого момента он стал выполнять всю Тору даже без всякого виноградника.

[1] Авода зара, там же.

[2] Санхедрин 101б.

[3] Бава батра 57б.

[4] Рамбам, Законы раскаяния.

[5] Йома 86.

[6] Брахот 34.

С любезного разрешения главного раввина Литвы, р. Хаима Бурштейна