Уровень человека 49. Пути искупления. Глава 2

Насколько ошибочными при наличии мельчайшей пристрастности могут оказаться человеческие расчеты там, где вопрос касается самосовершенствования, , и насколько не застрахованы от этого даже величайшие люди, ищущие оправдания своей пристрастности, мы можем видеть на примере следующей истории из Талмуда.

У раби Ишмаэля, сына раби Йоси, был арендатор-издольщик, который накануне субботы приносил ему целую корзину фруктов из его (раби Ишмаэля) сада. Однажды арендатор пришел вместо пятницы в четверг. Раби Ишмаэль спросил его, почему. Арендатор ответил, что прибыл в город на суд и заодно решил принести и фрукты. Раби Ишмаэль отказался принять их, а заодно отказался участвовать в этом суде. Но, находясь в помещении суда и слыша разбирательство, которое вели его коллеги, он каждый раз сочувствовал своему арендатору, говоря про себя: «Эх, вот бы он сказал так-то и так-то и заявил то-то и то-то, чтобы решение суда было в его пользу!» Осмыслив происходящее, он заявил: Да сгинут те, кто принимает взятки! Если уж таковы были мои мысли при том, что я ничего у него не взял, а если и взял бы — это изначально было мое по праву, что говорить о тех, кто откровенно берет взятки[1].

Доводы, которые раби Ишмаэль желал бы вложить в уста своего арендатора, были совершенно справедливы и истинны. Раби Ишмаэль размышлял с позиции «открой уста немому». Ведь если бы доводы были лживыми по своей сути, раби Ишмаэлю не могла бы даже прийти в голову мысль «вот бы он так сказал». Нет, доводы, которые он в душе желал услышать, были бы правдивыми, но исходящими из ложной предпосылки — личных пристрастий. Без них все было бы здорово! Но с ними раби Ишмаэль почувствовал, что его склонность именно к выигрывающей для арендатора позиции вытекает из его легчайшей личной заинтересованности. Без нее он, возможно, нашел бы больше слабых сторон в доводах своего арендатора и больше смысла в доводах его оппонента. Но личная заинтересованность и пристрастность служит неощутимой тончайшей пеленой для глаз, закрывающей их от видения мелких изъянов. И человек может преступать их, даже не ощущая этого, видеть их слабые стороны, но не признавать их.

Поэтому — «да сгинут те, кто получает взятки». Ведь даже там, где личная пристрастность зиждется почти на ни на чем: арендатор принес то, что ему было положено принести, при этом раби Ишмаэль не принял его «дара» (являющегося, по сути, еженедельной платой), но сама готовность и желание арендатора невольно склонили раби Ишмаэля в его пользу. Что же говорить о тех, кто берет настоящие взятки? Таково свойство взятки: взяточник как бы приобретает власть над ходом мысли того, кому он их дал. И тогда человек под влиянием взятки будет искать в Торе подтверждения своим желаниям, и будет видеть в ней то, что желает видеть. Талмуд рассказывает, что в Явне был один старый ученик, который умел приводить 150 (!) доказательств «кошерности» некошерных насекомых[2]. Причем это были не просто попытки найти облегчающие доводы в пользу кошерности насекомых, а четкие и точные доказательства, на фоне которых не оставалось никаких сомнений в несостоятельности доводов некошерности, помимо прямого запрета Торы.

И так — во всех областях и вопросах Торы. Не расставшись со своими личными предвзятостями и пристрастиями, даже изучив всю Тору вдоль и поперек, человек черпает для себя из нее только то, что включается в пределы его пристрастий. Таков механизм личных интересов и предвзятостей — склонить весь ход работы мысли в сторону этих интересов и пристрастий. И человек с любовью и радостью порабощает свой разум, подчиняя его губительной власти душевных пристрастий. И он подбирает все мыслимые и немыслимые доводы, объясняющие, оправдывающие и восхваляющие его личные пристрастия. А вот от любого довода, предлагающего более критический подход, оставляющего место сомнениям в том, к чему человек испытывает сердечную склонность под влиянием личных интересов, он бежит, как от огня. В конечном итоге, он может дойти до абсурда, сочетая в себе две, казалось бы, абсолютные противоположности. Но он не видит между ними никакого противоречия, поскольку обе они восходят к одному корню — его личным склонностям, интересам, пристрастиям.

Я был свидетелем подобного случая заграницей, где был гостем одного достойного человека. И тот сказал мне, что запрещено есть мясо, зарезанное неким шойхетом —, поскольку в его взглядах проскальзывает ересь. И привел мне множество доказательств, подкрепляющих его предположение, на основе которых он сделал свой вывод, что есть это мясо нельзя.

По закону я не должен был полагаться на его мнение по многим причинам: он был единственным свидетелем, чересчур вовлеченным в это дело, я не слышал мнение другой стороны и т.д. Я сказал ему: «На мне-то нет никакой обязанности принимать Ваше свидетельство, но на себя Вы, получается, приняли такой суровый запрет!?» На это он мне ответил: «Ну, во-первых, я и не ем это мясо. А во-вторых…» И тут он начал говорить нечто совершенно противоположное тому, с чего начал: «Я же не говорил, что он — еретик. Я только сказал, что есть место сомнениям, и необходимо хорошенько проверить его поступки…» И все, что до сих пор звучало непреложной истиной, вдруг приобрело оттенок сомнения, и было просто ощутимо видно, как вначале он собрал все доказательства и умозаключения, чтобы выставить этого шойхета еретиком. Но когда в ходе беседы переменились его интересы, он вдруг перевернул все свои доводы в обратную сторону, предлагая судить шойхета в благоприятную сторону.

Так, личная заинтересованность и пристрастность превращают человека во флюгер, полный противоположностей и противоречий. Куда подует ветер, туда повернется и его рассудок, и Тора для него призвана лишь подтверждать его подспудные желания. Подняться над своими интересами и пристрастиями становится выше его сил, и каким бы широким и глубоким ни был его ум, там, где замешана малейшая заинтересованность, его разуму делать нечего. Проанализировать ситуацию со всех сторон и во всех аспектах он уже не в силах. Этим он подобен человеку, которого привязали к столбу, обращенному на восток. Посмотреть на запад в таком положении для него физически невозможно.

Личная заинтересованность и пристрастность таким же точно образом связывают человека по ногам и по рукам. Его разум направлен лишь в ту сторону, куда его привязали, приклеили его пристрастия. И он думает лишь то, что хочет, и ничего против своей заинтересованности сделать не может. Его разум просто поражен ею.

А что делать, когда возникает конфликт интересов, каждый из которых выдает себя за отсутствие интересов? Как отличить, где именно ложь рядится в одеяния истины? Все зависит от чуткости сердца. Необходимо желать и стремиться лишь к незамутненной истине. Только тогда истинное стремление человека осветит ему правильный путь, и слова истины все-таки можно будет отличить от голоса лжи.

Но если человек последует зову своих интересов и пристрастий, то, кроме них самих, у него ничего и не останется. А все хитроумные плетения, казавшиеся ему плодом его разума, окажутся лишь деянием рук его личных пристрастий, раздвоивших и расслоивших правду. И даже погрузившись в Тору и соблюдая заповеди, человек остается далеким от истины. Он подменяет и качество, и суть, и время соблюдения заповедей и оказывается в ситуации, когда он вроде бы все делает, но при этом — не делает ничего! Как выразился Рамбам[3]: «Соблюдает заповеди, а их бросают ему в лицо». Такова сила пристрастности: она не оставляет места рассудку и разуму, сводя все к самоудовлетворению, от которого человек не готов отказаться ни на йоту.

И вот он корпит над Торой, и все зачем? Чтобы найти в ней то, к чему его побуждает его личная заинтересованность. Доказательство? Стоит возникнуть другому, более серьезному и сильному интересу, настроенному на совершенно противоположную первому интересу цель, и человек оставит первое и изберет последнее или на худой конец найдет компромисс обоим интересам, хромая на обе ноги, чтобы угодить обоим.

Но дело в том, что у человека всегда существует множество противоречивых интересов и пристрастий под влиянием дурного окружения, дурного характера и временных обстоятельств. Избежать этого, увы, нельзя никоим образом, и, не сделав свой выбор в пользу Чистой Торы, без всякой примеси, противоречиям не будет конца, и человек будет колебаться всю жизнь, шатаясь из стороны в сторону без четкого мнения рассудка. Истина для такого человека будет бесконечно далекой, и он сам не заметит никаких противоречий, даже если речь пойдет об абсолютно противоположных крайностях, поскольку происходят они из одного источника. И человек живет, замыкаясь на этом источнике, а не на его следствиях. А раз источник-то один, то и никаких противоречий на уровне следствий он не видит.

Преданный Торе он по-иному понял бы значение понятия «противоречие», и, различив в «едином источнике» — мерзость в глазах Творца, лишающую его жизни, всеми силами постарался бы искоренить эту первопричину, а с ней автоматически исчезли бы и ее следствия. И тогда их противоречивый характер стал бы ему ясен, как на ладони.

Но преданный той самой первопричине, человек воспринимает ее в качестве компаса. Так как же он сможет разглядеть противоречивые детали, если их первопричина более чем угодна в его глазах? А если так, то и любому противоречивому следствию он будет приводить 150 оправданий, доказывающих его состоятельность. Да и то лишь в том случае, если исходный интерес не слишком силен. В противном случае, он и противоречия-то не заметит, как не заметит он противоречия между Торой и современным внешним миром. И он подведет себе идеологическую базу и выстроит целую систему, как бы сочетать их вместе.

Все это притом, что каждая сторона требует своего отдельного, особого подхода. И если бы разыграть внутреннее противоречие в лицах, представив его двумя отдельными людьми, то они просто не узнают друг друга, и то, что один прославляет, другой отвергает. Но сам человек не узнает себя в этом спектакле, и всю несостоятельность спишет на действующие лица, на людей Торы и светского мира. Себя же он считает новым, уникальным видом, способным сочетать несовместимое.

Однако на самом деле мы можем понять, что нет большего раздвоения, чем попытки увязать Тору с внешним миром. Но человек считает свой компромисс «прямым и честным». Прямым — по отношению к миру, и честным — по отношению к Торе. Каким образом? Не пытаясь решить проблему с корня — корня своих личных нелестных качеств и пристрастий. Все растет из этого корня, и когда корень гнил или ядовит, все, что восходит от него, строится на нем, не имеет никакого отношения к прямому, чистому разуму.

Необходимо знать свои слабости, распознавая личную заинтересованность и пристрастность, и уметь смотреть и действовать вразрез с ними. А без этого все человеческие труды напрасны. И лишь опознав личные пристрастия и отказавшись отних, как в приведенном выше случае, когда раби Ишмаэль не только не взял положенные ему плоды, но и отказался вершить суд в данном случае, только таким образом можно спастись от зла, от вреда, от убытков, наносимых человеку его собственными поступками. В противном случае не поможет ни погоня за заповедями, ни бегство от нарушений: личные интересы человека замедлят его ход в том, что касается непосредственно их, и это отдельное промедление потянет человека все ниже и ниже.

Говорят, что о рав Исраэль Салантер, да будет память праведника благословенна, следующим образом объяснял слова мишны[4]: «Давай беги (даже) за легкой заповедью и убегай от нарушения». Неслучайно нас призывают именно «бежать», да еще словами «давай, беги», потому что без этого бега, человек никуда не придет и никакой заповеди не достигнет. Из этого следует, что нечто препятствует его достижению заповеди, пытаясь вырвать ее из-под носа. Поэтому мудрец нас подгоняет — «давай, беги!», беги быстрее, обгоняй! И то же самое в отношении побега от нарушения, поскольку, не убегая со всех ног, человек рискует упасть под ноги нарушению, которое за ним гонится.

Те силы, что пытаются обогнать человека, лишив его заповеди, и нагнать его с нарушением, не знают ни сна, ни отдыха, выполняя свою работу с завидными расторопностью и постоянством. И даже если человек приложит свои усилия в стремлении к заповеди, это не гарантирует ему, что он обгонит препятствующий ему фактор. И наоборот: чтобы убежать от нарушения, требуется невероятно стремительный бег, и даже он не гарантирует, что нарушение не окажется проворней. Что же говорить о том, если человек вообще собирается стоять на месте и никуда, и ниоткуда не бежать? Какой бесславный конец ожидает его в этом случае!

Становится просто страшно! Насколько же стремление человека к заповеди и отдаление от нарушения должны быть цельными! Как в приведенном выше отрывке, когда раби Ишмаэль в такой степени сторонился происков дурного начала, что отказался и от положенных ему фруктов, и от почетного места в суде с тем лишь, чтобы убежать от нарушения.

И об этом говорит пророк[5]: «И возвратитесь, и увидите разницу между праведником и злодеем, между тем, кто служит Творцу, и тем, кто не служит». Недостаточно разглядеть сущность праведника на одном конце и суть злодея — на другом. Необходимо различить все промежуточные ступени «между праведником» и «между злодеем». Как говорится, что не похож тот, кто изучил материал сто раз, на того, кто изучил его сто один раз[6].

Если тот, кто повторил материал всего сто раз, прекратил делать это на сто первый, значит, нечто мешает ему в этом, мешает продвигаться дальше и ввысь. А если это нечто мешает ему расти и подниматься, то со временем оно еще и потянет его вниз и опустит так, что он потеряет и уже приобретенные сто раз. И это — «не служил», не работал над тем, чтобы стряхнуть с себя все, что препятствует его духовному росту, замедляя его. И человек должен уметь опознавать и этот тип злодея, чтобы его пример был у него перед глазами с тем, чтобы не отставать и не опускаться ни в чем, ни в какой отдельной детали. И недаром говорится «между тем, кто служит Творцу, и тем, кто не служит». Тот, кто ведет себя иначе, не считается «служащим Творцу».

[1] Ктубот 105б.

[2] Эрувин 13.

[3] Законы раскаянья 7.

[4] Авот 4.

[5] Малахи 3.

[6] Хагига 9б.

С любезного разрешения главного раввина Литвы, р. Хаима Бурштейна