Дочь Цемаха оказалась чрезвычайно разборчивой. Ей не нравился ни один из потенциальных женихов. В поисках пары отец едет в Вильно, но возвращается ни с чем.
Двадцатилетие Эстер принесло много тревог Дворе, стареющей жене Цемаха. Сам табачник, однако, перестал тревожиться еще десять лет назад после страшной истории на улице Тумы. Он читал Теилим, уверенный, что все, в том числе и счастье дочери, устроится наилучшим образом.
У «прекрасной Эстер», как называли ее в Илие, не было недостатка в поклонниках. Если и возникали проблемы, то только потому, что претендентов было слишком много. Помощники извозчиков, накопившие достаточно денег для того, чтобы купить лошадь и повозку, хотели обзавестись женой. И портные, иглы которых могли обеспечить безбедную жизнь жене и детям, и владелец большого оптового магазина, снабжавший продовольствием состоятельных покупателей, — все они были потенциальными женихами Эстер. Даже Лейб, еврей в расцвете лет, потерявший жену за месяц до того, как Эстер исполнилось двадцать, осторожно наводил справки. Выслушивая предложения поклонников дочери, Цемах закладывал понюшку табака в ноздри, покачивал головой от сильного чихания. Однако, когда было произнесено имя Лейба (он изучал Тору и был состоятельным человеком), несмотря на чихание, голова Цемаха осталась в вертикальном положении… а Эстер разразилась веселым смехом. На этом дело и кончилось. Она никогда не удостаивала даже взглядом ни одного из многих своих почитателей: ни извозчиков, ни портных, ни торговцев, ни посыльного. Так она заработала себе новое прозвище — «Эстер — старая дева».
«Послушай, — прерывала Двора Теилим своего мужа, — если для тебя один недостаточно учен, а другому не хватает страха перед Б-гом, то ты можешь сам искать хорошего мужа для Эстер. Разве она должна сидеть здесь, пока не поседеет? Ты что ей, не отец? Почему бы тебе не съездить в Вильну, как это делают все остальные? Там Б-гобоязненных талмидей хахамим, укрывшихся в каком-нибудь бейт мидраше, больше, чем жителей в Илии. Почему ты все заботы сваливаешь на меня?» И она начинала отчаянно рыдать.
Однажды Двора уговорила мужа надеть субботний костюм, взять трость в правую руку и узелок с едой — в левую, поцеловать дочь и сесть в повозку Рубки-Лошади, чтобы отправиться в Вильну. Перед отъездом Цемах поклялся, что не сделает ни одного шага за пределы еврейской части Вильны. Подобно Аврааму Авину на пути к горе Мория, он будет твердо стоять перед искушениями Сатаны и не позволит сбить себя с пути и снова завести на улицу Тумы. Итак, он покинул город второй раз за десять лет. Мать и дочь пожелали ему счастливого пути. «Отец есть отец», — заплакала Двора. «Бедный татэ. Он все равно не найдет мне мужа», — весело засмеялась Эстер.
Все шло благополучно для Цемаха: он не встретил Сатану и не попал на улицу Тумы. Табачник встречал только еврейские бороды: черные, рыжие, седые, длинные и короткие. Одни — гордо рассекали воздух, другие в поисках мудрости постоянно расчесывались костлявыми пальцами своих хозяев. Евреи пытались продать ему разные вещи или выясняли, что у него есть на продажу. Были и такие, которые только протягивали руку, приветствуя, и спрашивали: «Вы откуда?»
Один из них оказался разговорчивым: «Если вы приехали посмотреть наших евреев, ешиботников и Гаона, то не могли выбрать лучшего времени. Сегодня у нас сиюм (празднование завершения изучения талмудического трактата) в клойзе Гаона. Приехал и Магид из Дубны. Он, несомненно, сдобрит праздничную трапезу своими притчами».
«Кто это такой?»
«Вы хотите сказать, что никогда не слышали его проповеди? Ну, тогда приготовьтесь к путешествию на седьмое небо».
Цемах был ошеломлен. Это было для него чересчур много. У него есть зехут (заслуги) созерцать Гаона? И слушать чудного Магида? Мог ли быть подобный рай на земле?
Во время празднования сиюма Гаон сидел во главе стола, окруженный лучшими талмидим. Вокруг них собралась
огромная толпа желающих приобщения к мудрому слову Торы. Гаон говорил о битахоне — уповании на Всевышнего. Он произносил слова тихо, четко и выразительно. Только те, кто находились рядом с ним, могли расслышать каждое елово, и только наиболее возвышенные духом понимали их смысл.
Цемах напрягал слух, пытаясь участвовать в этой небесной эманации, но свет мыслей Гаона все же был слишком ярок для его слабых глаз.
«Позвольте нам тоже понять», — попросил кто-то из задних рядов.
«Реб Яаков будет говорить. Пусть Реб Яаков объяснит».
«Дубнер! Дубнер!» — закричали умоляющие голоса.
Невысокого роста, согбенный человек, о котором шла речь, вопросительно посмотрел на Гаона. Тот одобрительно кивнул. Грузный Магид из Дубны поднялся, вытер лоб красным носовым платком и заговорил неторопливо, будто отсчитывая каждое слово.
«Гаон, да продлятся его годы, хочет научить нас тому, что такое настоящий битахон. И его определения содержат удивительную мудрость. Я — наихудший из его талмидим — хочу рассказать вам притчу».
Наступила такая тишина, что каждый мог слышать дыхание соседа.
Лицо Магида просветлело. «Янкель-разносчик поставил тяжелую ношу на землю и сел у околицы отдохнуть после долгого изнурительного пути. Ему еще много предстояло пройти, а мешок был очень тяжел. Вдруг он услышал стук копыт и дребезжание колес приближающейся повозки». Магид изобразил эти звуки, и слушатели мысленно представили себе приближающуюся карету. «Янкель посмотрел вверх и увидел бородатого Менделя в карете, запряженной четырьмя резвыми лошадьми. “Бедный разносчик”, — сказал Мендель, — давай, садись. Я повезу тебя по хорошей, ровной дороге». (Магид спел приглашение на мотив всем хорошо известной мелодии.) Янкель устроился на мягком сидении: «Какой приятный, легкий способ переезжать с места на место!» (Аудитория расслабилась вместе с Янкелем.) Но тяжелый мешок лежал у Янкеля на коленях. «Янкель, глупый, почему ты не поставишь свою ношу на пол?» — спросил Мендель. Разносчик ответил робко (Дубнер неподражаемо изобразил тихий приглушенный голос человека, убедившего себя в собственной ничтожности.) «Разве не достаточно того, реб Мендель, что Вы везете меня? Могу ли я обременять Вас еще и тяжелым грузом?» Магид молча смотрел перед собой. Выражение его лица (как представлялось аудитории) соответствовало тому, какое было у простодушного Янкеля.
Слушавшие разразились громким смехом. Какой же дурак этот Янкель, разве он не понимает, что мешок на его коленях тоже везет повозка! Прошло какое-то время прежде, чем смех прекратился. Тогда Магид смог продолжить. Только теперь улыбка исчезла с егЬ лица, глаза были серьезными, а голос — вкрадчивым.
«Братья мои! Вы смеетесь над бедным Янкелем. А сами не понимаете, что каждый из вас точно такой же, как этот разносчик. Вы тоже полагаете, что несете свою ношу, в то время, как вас самих везут. Этот Великий Возчик, Господин Вселенной, везет нас в огромной колеснице. И все же мы крепко, обеими руками, держим наш мешок забот, словно нам под силу нести его самим. Что написано в Теилим? “Доверь свою ношу Б-гу, и Он поддержит тебя”. А у Ишайи сказано: “Я создал, Я и вынесу…”»
Ни на одном лице не появилось и тени улыбки. Каждый серьезно задумался. Глаза одних, казалось, раскрылись шире, чем прежде, глаза других наполнились слезами.
Цемах глубоко погрузился в это Б-жественное откровение. Весь вечер он провел в таком состоянии. Он забыл, зачем приехал в Вильну, забыл об Илие и своем ремесле.
Подали еду. На стол поставили несколько белых булочек и тарелки с сельдью, нарезанной ломтиками, и, вдобавок, бутылку шнапса с блестящей коричневой медовой коврижкой. Сидевшие во главе стола омыли руки перед тем, как есть хлеб. Но они сделали это, скорее, ради того, чтобы прочитать молитву после трапезы с миньяном, а не потому, что были голодны. Еда неторопливо распределялась между людьми, и тот, кто удостаивался чести получить кусочек, неспеша отправлял его в рот. Трапеза закончилась, едва начавшись. Гаон был удостоен чести произнести биркат амазон (послетрапезное благословение) над чашей вина, что он и сделал с закрытыми глазами.
Все произносили молитву тихо, чтобы слышать каждое его слово. Цемах ни на мгновение не сводил с Гаона глаз. Он был уверен, что слышит малахим (ангелов), сопровождавших благословения рава Элияу.
Но, постойте, что это было?
Они подошли к концу четвертой брахи: «Умикол туе леолам аль ехасрейну». Тишина. Затем — громоподобное «Амен»
Это было что-то новое для табачника. Дома, в Илие, так никто не говорил. Так вот, как это делает Великий Гаон. После аль ехасрейну надо произносить Амен!
Цемах давно забыл, что он приехал в Вильну по очень важному делу. За весь день он ни разу не вспомнил ни о жене, ни о дочери. Ему даровали долю в Олам Аба, он видел и слышал Гаона и Магида из Дубны. Кроме того, выяснилось, что он ненамеренно, так же как и многие другие, изо дня в день ошибался в исполнении одной из простейших мицвот. Следовало рассказать об этом в Илие. Узнав, что Рубка-Лошадь повезет пассажиров в сторону дома, Цемах решил присоединиться к ним.
Дворе не нужно было расспрашивать мужа: она поняла по его сияющему лицу, что поездка в Вильну не была напрасной.
«Двора, жена моя любимая, — весело сказал он, — пригласи к нам вечером всех родственников. И рава, и шойхета, и других уважаемых людей. Приготовь подобающее угощение. У меня есть что-то очень важное для тебя и для всех. Глаза Дворы наполнились слезами, когда она обняла дочь: “Никогда не перечь отцу. Отец есть отец. Он сделал все, что мог, для своей дочери… и сегодня вечером…”»
Скромный дом Цемаха был несколько маловат для всех гостей, явившихся в тот вечер. Но еда была превосходной. Радостное ожидание объединяло всех гостей. Все знали, что произошло, но ни один из них не хотел огорчать хозяина, хотевшего преподнести «неожиданный сюрприз». Они могли и подождать.
Перед биркат амазон Цемах поднялся. Торжественное выражение его лица вызвало у Дворы преждевременные слезы.
«Друзья мои, я имею удовольствие сообщить, что в биркат амазон после аль ехасрейну вы должны произносить Амен. Это минхаг Гаона, я видел, как он это делал, когда был в Вильне.»
Мертвая тишина. Наконец, Двора простонала: «Это все?»
«Конечно. Что же еще? Этого мало?»
Затем он начал читать вслух. Громоподобное амен, прозвучавшее после аль ехасрейну, вознаградило все его старания. После этого Цемах повторил притчу Магида из Дубны. К сожалению, все остальное он забыл.
А Двора плакала горючими слезами, в то время как Эстер смеялась с искренним удовольствием: «Лучше амен в нужном месте, чем муж там, где ему не место».
Все это произошло за два года до приезда Авраама. Илия целый год смеялась, когда кто-нибудь вспоминал эту историю. Теперь, если сватовство было неудачным или ничем не заканчивалось, это комментировали так: «Амен после аль ехасрейну».
C разрешения издательства Швут Ами
Поделитесь этой страницей со своими друзьями и близкими:
