От Центрального парка к Синаю 2

Моим любимым днем года было 25 декабря.

Не сознавая этого, я искал Б-га. Я не знал, где найти Его; обстоятельства жизни, которую мы вели — вот и все, о чем я знал. Мы отмечали праздники, в том числе новогодние, со всеми известными нам традициями. Мы жили в Америке, и наше еврейство ничего для нас не значило. Что происходит, когда вокруг вакуум? Он должен быть заполнен, и если вы не заполните его учением Торы, он будет заполнен чем-то другим. Мы заполняли его тем, что нам казалось «нормальным».

Что я имею в виду, когда говорю о заполнении жизни Торой? Ответ на этот вопрос может заставить нас забежать далеко вперед в изложении этой истории, но вопрос поставлен, и мне кажется, что об этом можно поговорить и сейчас. Концепция религии базируется на следующих положениях: имеется нечто реальное, некая сущность — Б-г, Который есть и Который ведет независимое от нас существование. Он реален, Он существует, Он создал этот мир и все имеющееся в нем, Он управляет им сейчас и будет управлять им всегда. У него имеется свод правил, которым должны следовать все его создания. Все его творения — за исключением представителей одного биологического вида — не имеют выбора и подчиняются его правилам автоматически.

Угадайте, о каком виде идет речь.

Замечательно! Вы угадали. Это «искренне ваш», вернее, «искренне наш» вид.

Нам — человекам — даны правила, но, наряду с ними, нам также дана свобода выбора, свобода воли. Мы должны сами решать, следовать этим правилам или нет. Совокупность этих правил называются Торой. Некоторые правила относятся ко всем мужчинам и женщинам. Некоторые относятся только к евреям. Имеются правила, относящиеся только к определенной категории евреев (например, коэны). Определенные правила применимы только на Земле Израиля. Имеются различные типы классификаций правил, но суть дела в том, что провозгласил эти правила Создатель Вселенной и ее Оплот.

Если еврей хотя бы на миллиметр отклонится от этих правил, то с течением времени его удаленность от них вырастет до бесконечно большой величины. Если однажды начать двигаться в каком-то направлении, то это направление будет сохраняться, оно станет привычным. Вы будет говорить себе, что такое положение является нормальным, и будете пытаться не думать о том, правильно ли это или нет.

Я не знал об этих правилах, когда был ребенком. Но когда человек появляется на свет, он чувствует: где-то глубоко в моем сознании, в душе есть нечто особенное. В дальнейшем я расскажу об ангеле, который «преподает» вам всю Тору еще до того, как вы появляетесь на свет. Пока достаточно сказать, что человек чувствует: существует абсолютная, надежная и верная правда, и следует пытаться ее найти. Иногда вы настолько теряетесь, что не можете ее найти. Но иногда случается и обратное — как бы вы не хотели «потеряться», вам просто не отделаться от желания найти эту якобы неуловимую правду.

Я чувствовал, что Тора существует где-то глубоко во мне, в моем сознании, но я не знал, что это такое. Я пытался отделаться от этих ощущений, поскольку меня учили, что речь идет о чем-то плохом, архаичном, фальшивом, что это обман, ведущий к духовному рабству. Понадобилось тридцать лет на то, чтобы понять: все обстоит как раз наоборот. Но в течение всего этого времени я изо всех сил пытался поддерживать наш нееврейский образ жизни.

Поверьте мне, я очень старался. Я старался целых тридцать лет, пока не лишился сил совершенно. Я хотел, чтобы мой образ жизни оставался прежним. Я не хотел быть евреем. Я хотел быть кем угодно, только не евреем. Но я не мог этого добиться. Когда я был ребенком и жил в доме своих родителей, я принимал наш образ жизни как нечто должное, и не связывал его с моим страхом, с моей болезнью. Но когда я стал взрослым, которому правда необходима для того, чтобы продолжать жить, я оказался не в состоянии следовать прежним курсом.

* * *

В нашем доме всегда были повара и служанки. Обычно это были ирландки с именами типа Брайди О»Молли и Пегги Дунн. Я прекрасно помню, как эти девушки слушали по радио оперетту «Make Believe Ballroom». Помню я и мелодию основной песни этой постановки.

Разве не удивительно, что такие воспоминания никогда не покидают нас? Это только подтверждает мнение, что в молодые годы крайне важно испытывать достойные влияния, ибо детские впечатления надолго остаются в нашей памяти. Мы наблюдаем подобное явление у пожилых людей. Зачастую они лучше помнят о событиях семидесятилетней давности, чем о том, что произошло пять минут назад.

Недавно раби Моше Гроссман рассказал мне удивительную историю о женщине, которую поддерживали в состоянии частичного бодрствования во время операции на ее мозге. Хирург, по-видимому, коснулся той части мозга, которая актуализирует впечатления прошлого, и она вдруг начала петь арии из итальянских опер, с безупречным акцентом и чувством мелодии. Позже, после того как больная пришла в себя, хирург стал расспрашивать эту женщину о подробностях ее карьеры в качестве оперной певицы. Она ответила, что не только не знает ни одной оперы, но не знает и ни единого слова на итальянском языке. После раздумья она вспомнила, что несколько десятилетий тому назад школьный учитель в начальной школе привез как-то весь класс в оперный театр. Тогда-то ее подсознание запечатлело всю постановку во всех ее деталях, а также слова и музыку.

Мы должны быть очень осторожны в отношении впитываемых впечатлений. Даже случайно брошенный взгляд навсегда остается в нашей памяти.

Оперетта «Make Believe Ballroom» со своими популярными песнями и коммерческим успехом представлялась мне в то время некой угрозой; я чувствовал, что эта постановка знаменует начало упадка народной культуры. Подробности социальной жизни и обстоятельства личного характера становились достоянием широкой публики. Я полагаю, что был прав, хотя в то время думал — «ты — ненормальный». Я не мог себе, конечно, представить, что скоро придут рок-н-ролл, Элвис Пресли, Битлз — в то время о них ничего не было слышно. Элвис, возможно, упал бы в обморок, услышав то, что сегодня считается музыкой.

Классической ирландской домашней прислугой была Анна Ферритер. Анна приехала в Нью-Йорк в конце двадцатых годов ХХ века. Она служила у бабушки и дедушки в их квартире на Парк Эвенью. Она унаследовала место своей старшей сестры, которая к этому времени, наверное, вышла замуж. Анна часто рассказывала нам о том, как в то время — до «эпохи» кондиционеров — повара и служанки в жаркие летние ночи спали на траве в Центральном Парке, прихватив с собой одеяла. Можно ли сейчас представить себе подобное? Тогда никто не опасался тех вещей, которые случаются сегодня. Конечно, по сравнению с нашим временем то была невинная эра, хотя уже тогда время от времени слышался рокот грозных событий будущего. Гитлер, да будет память о нем вырвана с корнем, в то время только набирал силу.

В ешиве небольшого польского городка Радина праведник Хафец Хаим [1] рассказывал своим слушателям о том, что случится в ближайшее время. Однако никто в мире не желал знать об этом.

Анна служила в нашей постепенно разраставшейся семье более пятидесяти лет. Никто лучше ее не мог приготовить слоеный клубничный пирог или составить пламенную политическую речь (обычно за завтраком перед аудиторией, состоящей из одного человека — моего отца). Ее политические взгляды были такими же красными, как ее щеки. Со всей своей ирландской страстностью она любила нас и стала настоящим членом нашей семьи. Несколько лет спустя моя жена Линда (она называла ее «Линди»), мой брат Джимми и я посетили известную гостиницу ее сестры в Баллифериттере, на диком западном побережье Ирландии. В это время там проводил свой ежегодный отпуск епископ Дублина. В ванной комнате мы увидели полотенца с монограммой нашей матери. Как они попали туда? Мама всегда отдавала Анне наши почти новые, элегантные полотенца.

Такова была наша мать: ничего не должно было пропадать попусту, зря.

Отец был обычно слишком занят для того, чтобы рассказывать какие-либо истории. Но если нам удавалось иногда уговорить его и привести в хорошее расположение духа, он садился вечером на кровать и начинал рассказывать о семье, которая жила в гигантском ботинке на крыше обувной фабрики «Brown Shoe factory». Он изобрел язык, названный им «спалакуччи». Этот язык состоял всего из пяти слов. Это было полвека тому назад. Просто невероятно, как это все события запоминаются, сберегаются в нашей голове, в нашей памяти.

Я был сообразительным маленьким мальчиком; у меня были такие курчавые волосы, что каждый раз, когда я проходил мимо полицейского у Большого круга в Центральном парке, тот говорил мне: «Доброе утро, курчавая головка». И опять-таки хочется сказать — да, это было более «невинное» время. Можно ли представить, чтобы сегодня полицейский обратился к кому-либо с таким приветствием? Можно ли сегодня увидеть полицейского, который каждый день стоит на одном и том же месте?

Однажды, когда я катался по кругу на своем трехколесном велосипеде, я вдруг почувствовал себя совершенно потерянным, сломленным. Наверно, я стал плакать, потому что каким-то образом я оказался в полицейской машине, с велосипедом и всеми своими пожитками. Мы медленно двигались по кругу до тех пор, пока мне удалось, наконец, увидеть мою няню. Она была, по-видимому, очень удивлена, когда увидела меня вылезающим из полицейского автомобиля.

Мне не нравилось, что за мной ухаживает няня. Впрочем, это было частью нашего образа жизни. Мама, получившая хорошее образование, была занята своей работой в области гражданских дел, и я должен был примириться со сложившейся ситуацией. Мне ведь не нравилось, когда мама и папа уходили куда-нибудь на весь вечер, но что я мог с этим поделать? Я хотел, чтобы они все время находились дома, и чувствовал себя покинутым в их отсутствие. Я протестовал, но это не помогало.

Почему я чувствовал себя таким одиноким? Чего мне недоставало?

[1] Хафец Хаим (Исроэль Меир Каган) считается одним из величайших и праведнейших раввинов современности. Он жил в Польше и умер в 1933 г. в возрасте девяноста пяти лет. Значительная часть его работ посвящена устранению греха лашон ара (злоречия).

с разрешения издательства Швут Ами