Не одна за решеткой

Арест

Я родилась в Кармиэле, на севере Израиля, в светской семье. Окончив школу, я поехала учиться в США. У нас была такая теплая и любящая семья, мне было так одиноко вдали от дома, хотелось быть поближе к чему-то, что будет напоминать мне об Израиле. Так я начала иногда ходить на уроки Торы, и однажды рав позвал меня в гости — попробовать шабат на вкус. С того шабата меня начало тянуть к этому неповторимому вкусу. Так я постепенно начала возвращаться к вере, стала баалат-тшува. Между тем, я окончила университет, устроилась на работу — сначала в логистическую компанию, потом — в юридическую фирму.

Даже удивительно, насколько весь процесс возвращения к вере был для меня легок. У меня не было сомнений и не было поиска духовности в других религиях — я действительно возвращалась, возвращалась, как к себе домой. Сейчас я уже понимаю, что это Вс-вышний так готовил меня к тем испытаниям, которые было мне предначертано пройти в американской тюрьме.

В американской прессе горячо стал обсуждаться процесс, связанный с логистическими компаниями: писали, что там были какие-то злоупотребления, мошеннические схемы, шли аресты руководителей. Я никак не связывала эти статьи с собой — во-первых, я уже почти год, как уволилась из той компании, а кроме того, я полностью была погружена в процесс тшувы, и это было то, что меня по-настоящему волновало.

Однажды мне нужно было снять деньги в банкомате, но оказалось, что мой счет заморожен. Я попыталась выяснить, в чем дело, и работник банка по телефону мне ответил:

— По распоряжению Генерального Прокурора Соединенных Штатов…

Что?! Где я, а где Генеральный Прокурор? Наверняка, просто ошибка.

— Никакой ошибки, — ответили мне. — Вы же знаете, что этот счет связан с Вашей фирмой.

— У меня нет никакой фирмы, это личный счет, на котором всего-то 700 долларов!

— Мадам, у нас есть документ, подтверждающий, что Вы являетесь директором компании.

Сначала я рассмеялась. Потом попробовала объяснить, что я никакой не директор, и в этой фирме уже не работаю почти год. Работник банка предложил мне подъехать к нему, чтобы все выяснить и исправить ошибку, если таковая найдется. Я по наивности и не подозревала, что он тут же сообщил о моем визите в ФБР, и когда я вошла в здание банка, они меня уже поджидали…

Дальше все было, как в кино: сотрудники ФБР с удостоверениями, «всё, что вы скажете, может быть использовано против Вас», и так далее. И хотя я объяснила и им, и банковскому клерку, что не имею никакого отношения к той фирме и никогда не была ее директором, а была только секретарем, — это уже ни на что не могло повлиять. У них был ордер на задержание.

Мое дело было уже готово. В ту секунду, что закончился трехчасовой допрос, мне предъявили обвинение. Там же я и поняла, в чем дело: мой начальник в той фирме сделал меня на бумаге директором! Это была огромная компания, там крутились большие деньги — и как оказалось, по мошенническим схемам.

Сразу после допроса на меня надели наручники: ордер на арест у них тоже уже был. Меня привезли в окружную тюрьму предварительного заключения, дверь камеры за мной захлопнулась, я огляделась… Я не понимала, как смогу здесь провести даже один день! Общий душ, общие туалеты без всяких стенок и кабинок, вокруг — стеклянные стены… Надо было продержаться хотя бы до утра. Не знаю, как я там не сгорела от стыда.

На утро был суд, который постановил, что, как только за меня внесут залог, меня выпустят, и суда по своему делу я буду дожидаться на свободе. Мой рав, который, конечно, там был, сказал, что он постарается за десять дней собрать необходимую сумму.

— Как? Где вы возьмете?

— Пидьён швуим, — просто ответил он. — Выкупить еврейского пленника — это заповедь.

«Десять дней я могу выдержать», — решила я и не стала сообщать маме, что случилось.

Что значит — «религиозная еврейка»?

Все, что у меня было, — это простыня, одеяло и кусочек мыла. К тому времени я уже сутки ничего не ела. Спрашиваю, будет ли ужин. Мне говорят, что ужин я пропустила. Не стала я спорить, завернулась в свое одеяло и уснула.

На утро раздали всем подносы с едой. Я говорю:

— Я не могу это есть, я ем только кошерную еду…

— Тут нет кошерной еды. Поговори с капелланом. Но это так быстро не делается, несколько дней займет…

Я не ела уже больше 24 часов, но знала точно: к некошерной еде я не притронусь. О счастье! В обед раздают фрукты, и я получила апельсин! Три дня — три апельсина. А на четвертый день произошло странное.

Была в моей камере женщина по имени Алегра. Я уже заметила к тому времени, что Алегра была там кем-то вроде пахана. Все спали на двухэтажных койках, а у нее была отдельная кровать. Все получали по одному подносу еды, а она — по два. Все боялись тюремщиц, а она ими командовала. Под кроватью у нее всегда хранился мешок со всякой снедью, которую она покупала в тюремном киоске, а потом «вела бизнес» с другими заключенными. Хочешь шоколадный батончик? Давай сюда свои кроссовки. Или так: возьми сегодня пачку чипсов, на следующей неделе вернешь две.

И вот эта Алегра говорит мне:

— Почему ты не ешь?

— Я не могу, я еврейка.

— Ну и что? Вот она еврейка, и она тоже, и эта!

— Я религиозная еврейка.

Она начала меня допрашивать, что значит «религиозная еврейка», что такое кошерная еда и какие знаки должны быть на продуктах. Когда она наконец отстала от меня, я вздохнула с облегчением, но через несколько минут эта страшная женщина снова появилась — с огромной пачкой крекеров, наверное, килограммовой:

— Вот это кошерное? Тут OU написано. На, бери.

Как я могу взять у нее эти крекеры? Чем я буду возвращать? Денег-то у меня совсем нет.

— Бери так, — говорит эта жестокая Алегра, переходя на шепот, чтобы никто в камере не догадался, что у нее тоже есть сердце. — Если бы я могла показать Б-гу, как я люблю Его, — как ты показываешь Ему это…

Как она догадалась? Ведь я потому и держалась на этом одном апельсине в день, что хотела показать Вс-вышнему, как я люблю Его и как боюсь Его разочаровать.

Вдруг мои сокамерницы начали отдавать мне свои фрукты, которые получили на обед. Я не поняла, что происходит, спросила у одной девушки, Лори, и она объяснила мне: «Алегра сказала: кто не хочет свой апельсин, пусть отдаст Авишаг. И сказала это таким угрожающим тоном, что всем расхотелось есть свои апельсины».

Вс-вышний послал мне эту Алегру, чтобы она спасла меня. Если бы не она, не знаю, что бы со мной было, потому что свою кошерную еду я получила только на седьмой день.

На десятый день состоялся суд. Рав нашел людей, которые были готовы внести за меня 265 тысяч долларов залога. Но тут началась какая-то дискуссия между судьей и адвокатом, и судья постановила, что не принимает залог, так как его внесла не семья, и не моя община, а какие-то посторонние люди, которые не могут за меня поручиться, так как вообще со мной не знакомы.

Итак, я осталась в тюрьме ждать суда — еще один месяц. Рав прислал мне сидур и две брошюрки — с беседами по недельной главе Торы и с законами Песаха. Я сидела с этими тремя книжками, смотрела на них и думала: это моё окно в свободу.

Что-то странное случилось с моими сокамерницами. Я молилась Шахарит — и кто-то непременно подходил ко мне: «Помолись и за меня». Или занималась чем-то своим, а кто-то толкал меня под локоть: «Тебе не пора молиться? Скоро закат».

Родителям поначалу я ничего не сказала. Они звонили мне домой, а там девушки отвечали: «Она только что вышла. Она еще не пришла. Она в ванной. У нее в мобильном села батарейка». Десять дней так можно было скрывать правду. Но когда оказалось, что я остаюсь в тюрьме еще на месяц, пришлось им сказать. Я старалась их всячески успокоить, уверить, что я ни в чем не виновата, что это ошибка, скоро все разъяснится, и меня отпустят. Так я и сама чувствовала: что всё будет хорошо, и волноваться им действительно нечего.

Четыре бокала… воды

Приближался Песах. Я стала просить тюремного капеллана, чтобы мне дали возможность получить на дни Песаха специальную еду. За два дня до праздника община передала мне три мацы для Седера. Предполагалось, что остальное мне предоставит тюрьма, но этого не случилось. Наступил Песах, я получила свой поднос с ужином, а на нем… шницели в сухарях.

Что было делать? Я прочитала сама себе Пасхальную Агаду, но Седер пришлось проводить понарошку. Вместо четырех бокалов вина у меня было четыре стакана воды, и даже целую мацу мне не удалось съесть — нужно было разделить мои три драгоценные мацы на все дни праздника. Ведь другой кошерной на Песах еды у меня не было. Слава Б-гу, девочки, которые работали на кухне, выручили меня и доставали для меня целых три фрукта в день!

Так прошло три дня, а на четвертый разразился ужасный скандал. Капеллан узнала, что мне на кухне дают фрукты, страшно разозлилась и велела никаких фруктов не давать «этой еврейке, которая возомнила, что это не тюрьма, а дом отдыха». Мои сокамерницы не могли перенести такого отношения ко мне, и оставшиеся дни праздника отдавали мне все свои фрукты. Я совсем, совсем не голодала, поглощая апельсины, яблоки и бананы на завтрак, обед и ужин!

Две новости

Месяц подходил к концу, когда ко мне пришел адвокат:

— У меня две новости: плохая и хорошая.

— Давайте сначала хорошую.

— Я договорился, и Вас переводят в федеральную тюрьму. Там условия будут гораздо лучше!

— Что?! Это хорошая новость?!

— Да. Плохая новость состоит в том, что Ваш суд перенесли на четыре месяца.

Была и еще одна плохая новость: в новую тюрьму я не имела права взять ничего из своих вещей. Как я буду без моего сидура? Единственное, что я имела право иметь при себе, — это моё обвинительное заключение. Решение пришло быстро: я села и за ночь переписала весь сидур на обороте страниц своего дела. Ручек нам держать не разрешалось — кто хотел писать, мог писать стержнем. У меня, наверное, самое священное в мире обвинительное заключение! Единственное, чего мне не хватало, — это книги Псалмов.

И Вс-вышний снова протянул мне руку. Я захожу в свою новую камеру в федеральной тюрьме, открываю тумбочку — а там лежит книга Теилим. Просто лежит и ждет меня, как будто ангел её туда положил. У меня было чувство, как будто Вс-вышний говорит мне: «Пойдем, доченька, дай мне руку, пойдем с тобой вместе, не волнуйся, всё будет хорошо!»

Через четыре месяца суд снова не состоялся. Его опять перенесли — на этот раз на три месяца. И снова. И снова. В общей сложности я провела в тюрьме 1 год и 8 месяцев за преступление, к которому я не имела никакого отношения, и всё это время я знала, что Вс-вышний был со мной. Он отправил меня туда, Он поддерживал меня, Он вёл меня, Он кормил меня, Он присылал мне посланников, Он вывел меня на свободу и на «крыльях орла» принёс меня в Израиль за один день до наступления праздника Суккот.

Я прошла в американской тюрьме через такие испытания, которых я никому не пожелаю, — но, если бы сейчас меня кто-то попросил поменяться с ним судьбами, я не продала бы те месяцы заключения ни за какие миллионы. Столько уроков я выучила там, столько ответов получила, столько веры и упования на Творца обрела — учиться всему этому на свободе пришлось бы много лет. И сейчас, возвращаясь мысленно к тем непростым месяцам заключения, я не мучаюсь тяжелыми воспоминаниями. Меня переполняет чувство благодарности к Вс-вышнему, Который находился со мной в тюрьме каждый день.