Москва еврейская 2. Жизнь вне общины

Жизнь вне общины

Как в XVII—XVIII вв., в городской среде появлялись евреи, отказавшиеся от национальной традиции. В 1834 г. из Бердичева в Москву приехала большая семья Рубинштейнов, которая, приняв православие, вырвалась из черты оседлости. Один из Рубинштейнов, Григорий Романович, поселился в Замоскворечье, на Ордынке, открыл фабрику по производству карандашей и магазин. Его сыновья, старший Антон и младший Николай, вошли в историю русской музыкальной культуры. Жизнь и творчество композитора А. Г. Рубинштейна связаны с Петербургом; он — автор оперы «Демон» и многих музыкальных произведений, в которых сказался активный интерес музыканта к еврейским мотивам. Синагогальная музыка, мелодии еврейских песен слышны в операх «Маккавеи», «Суламифь», в вокальном цикле «Еврейские мелодии» (на слова М. Ю. Лермонтова), в романсах на слова Г. Гейне. Младший брат композитора, Н. Г. Рубинштейн, был известным пианистом, дирижером, педагогом. При его содействии в 1866 г. была открыта Московская консерватория, директором и профессором которой он оставался до конца жизни. В здании Московской консерватории на Большой Никитской находится мемориальный музей Н. Г. Рубинштейна.

Интересна судьба известного русского этнографа Павла Васильевича Шейна. Он родился в 1826 г. в семье Могилевского купца-еврея Мофита Шайна и был назван в честь библейского долгожителя Ноаха. В пять лет мальчика привели в хедер, и он под началом меламеда стал постигать грамоту. В 13 лет после долгой болезни и вызванных ею осложнений Ноаха парализовало, мальчик был обречен на пожизненную неподвижность. Его отец, узнав от местных купцов о московской больнице и чудесных врачах, вылечивающих самые страшные болезни, решил отправиться в далекий и закрытый для него город. В Москве он обратился с прошением о лечении больного сына к генерал-губернатору князю А. Г. Щербатову и, получив разрешение, отвез больного Ноаха в Ново-Екатерининскую больницу на Страстном бульваре. Болезнь заинтересовала медиков, и они, используя новые методы, приступили к лечению. Пребывание Шайнов (отца и сына) в московской больнице беспокоило обер-полицмейстера Брянчанинова, который, отслеживая пребывание двух евреев в больнице, писал рапорты в канцелярию генерал-губернатора. В рапорте от января 1844 г. значится: «По предписанию Вашего Сиятельства от 4 ноября прошедшего года за № 6249 могилевскому мещанину еврею Ноаху Шайну дозволено пользоваться от болезни в новой Екатерининской больнице. Отцу его, Мофиту Шайну, с тем, чтобы пребывание свое имел собственно в означенной больнице и оттуда отлучался лишь на Глебовское подворье для получения пищи, но чтобы этот еврей во время отлучки не занимался каким-либо промыслом, то представлено попечителю больницы иметь за этим наблюдение». За право больного на лечение боролись и врачи. В рапорте от марта 1844 г. обер-полицмейстер докладывал генерал-губернатору: «А как в предписание Вашего Сиятельства от 19 числа минувшего декабря за № 264 изъяснено, что приезд евреев в Москву для пользования детей своих законом 1842 г. не разрешается и что г-ном министром внутренних дел сделано распоряжение, что по надобности не выдавать евреям билетов на отлучку в Москву или другие города империи, где воспрещено им жительство, то, согласно таковому распоряжению, хотя и было предписано от меня сретенскому частному приставу о выселении означенных евреев из столицы, но старший врач больницы ему отозвался, что к излечению Ноаха Шайна имеется надежда».

В Московском историческом архиве находится объемная папка с документами: обер-полицмейстер напоминал о больном еврее сретенскому частному приставу, на подконтрольной территории которого находилась больница, тот регулярно запрашивал мнение главного врача, последний составлял отписки о скорейшем завершении лечения, и пристав пересылал бумагу обер-полицмейстеру, а тот доставлял копию в канцелярию генерал-губернатора. 28 июля г-н Брянчанинов вновь сообщает генерал-губернатору: «Имею честь донести, что находящемуся в Екатерининской больнице еврею Ноаху Шайну, как уведомил меня Сретенский частный пристав, старший врач той больницы доктор Поль для окончательного излечения болезни намерен произвести еще одну операцию, которой до настоящего времени произвести было невозможно, по произведению этой операции ожидает успеха в излечении этого еврея». 31 марта 1845 г. обер-полицмейстер вновь сообщает: «Еврей Hoax Шайн, несмотря на весьма медленное по упорности болезни лечение, получил значительное облегчение. Так что есть большая надежда к восстановлению владения в его ногах, и старший врач Поль нужным считает оставить его, Шайна, в больнице для дальнейшего лечения». За три года лечения молодой человек в совершенстве овладел русским и немецким языками; студенты-медики, проходившие практику в больнице, опекали пациента, приносили ему журналы и московские газеты; юноша поражал окружающих способностями к изучению языков и восприятию литературы: он с увлечением читал и знал наизусть многие произведения Пушкина, Жуковского, увлекался творчеством Карамзина, Гоголя.

Обер-полицмейстер добился желаемого. Отца выдворили из Москвы, а больного врачи подняли на ноги, но молодой Шайн остался инвалидом и мог передвигаться только на костылях. В больнице работало много немцев. Много внимания уделял больному пастор Розенштраух. Hoax, следуя его советам и желая остаться в Москве, крестился в Лютеранском соборе и стал именоваться Павлом Васильевичем Шейном. Через несколько лет он стал публиковаться в московских литературных журналах; сблизился со славянофилами — М. Погодиным, К. Аксаковым, Ф. Глинкой, и идея хождения в народ, активно обсуждаемая в обществе, овладела его помыслами — свою жизнь он посвятил собиранию народных сказаний, песен, поговорок. На костылях, со скрюченными руками, он отправился в Симбирскую губернию, а также в течение нескольких лет ходил по дорогам Белоруссии. Женщины, а именно они хранили в памяти сказания и песни, проникались симпатией к доброму барину-инвалиду и охотно пели песни, рассказывали сказки, старинные предания и поверья. В результате этих экспедиций были изданы: «Русские народные песни» (1870), «Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-западного края» (т. I, 1887, 1890; т. II, 1893; т. III, 1902) и «Белорусские песни с относящимися к ним обрядами, обычаями и суевериями» (1874). Последний труд был удостоен Уваровской премии.

Хотя сам П. В. Шейн оборвал связи с родными и еврейской средой, современники активно использовали его имя в борьбе с разгулом антисемитизма в печати. Первый биограф этнографа Б. В. Соколов писал в 1906 г.: «Шейн был калека, со сведенными руками и ногами, но болезнь не помешала ему посвятить более сорока лет своей жизни утомительному делу собирательства. Это страстное служение русской народности, проявленное русским евреем, не мешает помнить тем, кто склонен бросать русскому еврейству обвинения в нелюбви или прямо органической ненависти к русской народности и русской культуре. Совершенно забывают при этом длинный ряд выдающихся русских евреев, писателей, критиков, композиторов, ученых, обогативших русскую культуру. Наглядным примером такого служения русской культуре и внесения в ее сокровищницу крупного вклада является жизнь и деятельность П. В. Шейна».

Первые студенты

Н. Г. Рубинштейн, П. В. Шейн и ряд других крестившихся евреев не оказали какого-либо влияния на жизнь национальной общины в Москве, которая во второй половине XIX в. продолжала разрастаться. Выпускники раввинских училищ, созданных по указанию графа С. С. Уварова, стремились к образованию. В 1843 г. в Московский университет поступил уроженец Новых Жагор Ковенской губернии Лев Иосифович Мандельштам. Выпускник раввинского училища, он блестяще сдал экстерном выпускные экзамены в Виленской гимназии и подал заявление о поступлении в Московский университет. Столь неожиданное для того времени прошение рассматривалось в правительственных учреждениях. Министр просвещения граф Уваров послал запрос, и директор виленской гимназии Устинов написал подробную характеристику выпускника, в которой отметил необыкновенные способности и редкие качества души молодого еврея Мандельштама, «желающего поступить в Университет, не переменяя своей веры, с тем чтобы впоследствии способствовать к образованию своих единоверцев». Граф Уваров, активный сторонник русификации и просвещения евреев, поддержал абитуриента. Разрешение было получено, и молодой человек отправился из родных мест в незнакомый для него город. В теплый сентябрьский день Л. И. Мандельштам приехал в столицу. Он остановился на Поклонной горе, и открывшаяся перед ним панорама вызвала у юноши восторг и волнение. В дневнике он записал: «Я в Москве! — и сколько мыслей и ощущений заключается в этих трех словах! Сколь велико это слово: “Я в Москве”».

На словесном факультете первого студента-еврея встретили приветливо. Впоследствии он переехал в Санкт-Петербург, где и завершил образование; выпускника заметил министр просвещения граф С. С. Уваров, и в течение многих лет Л. И. Мандельштам работал в его ведомстве, опекая национальные школы и училища и активно содействуя приобщению еврейской молодежи к светскому образованию. Наряду с этим он стремился познакомить русское общество с еврейской историей, культурой, традицией, публикуя собственные переводы песен и стихов с идиша на русский язык. Им была написана пьеса «Еврейская семья», героем которой стал мудрый раввин, объясняющий детям гуманные основы иудаизма. Статьи Л. И. Мандельштама, направленные против юдофобских настроений в обществе, публиковались в «Современнике», «Русских ведомостях». И в наши дни не устарели его слова, напечатанные в 1854 г. в газете «Русский инвалид»: «Будущность отечества требует мирного слиятия и как можно более согласия и любви между всеми племенами, входящими в состав Империи, племенами, коих каждое имеет свое убеждение, свое собственное достоинство».

Лев Мандельштам приоткрыл для еврейской молодежи дверь в Москву, и уже через три года в канцелярию московского генерал-губернатора князя А. Г. Щербатова поступило прошение от выпускника одесского лицея Хаима Шимона Шерганда с просьбой выдать свидетельство на право жительства в Москве для того, чтобы «слушать лекции в Московском Императорском Университете». И вновь из канцелярии следует запрос в Министерство просвещения; московская администрация потребовала отзыва о благонадежности просителя у администрации Одессы, и после длительной переписки Хаиму Шерганду было позволено продолжать образование в Москве.

В 40-е годы XIX в. по указанию министра просвещения графа Уварова в крупных городах черты оседлости — Минске, Вильно (Вильнюсе), Ковно (Каунасе), Бердичеве были открыты раввинские училища, в которых преподавали русский язык, литературу, историю. Первые выпускники стали активными поборниками просвещения и стремились в российские университеты. Студенты-евреи, поддерживая друг друга, не чувствовали себя обособленными от московского студенчества и селились на Моховой, Никитских, Бронных улицах. В годы «великих реформ» еврейская молодежь получила ограниченную процентными нормами возможность учиться в университетах, и дипломированные специалисты имели право проживать и работать во всех городах империи; многие молодые люди-обитатели черты оседлости, мечтая об образовании, связывали свои надежды с Санкт-Петербургом и Москвой. Известный московский адвокат Владимир Осипович Гаркави в своих воспоминаниях писал о настроениях тех лет: «Неведомая для нас Россия представлялась нам светлой, преимущественно состоявшей из людей, проникнутых идеями Белинского, Тургенева и Некрасова». Автор вспоминал, как они, ученики минского раввинского училища, в праздник Пурим пели песню «За здравие России!». Родители неохотно отпускали детей в неведомые для них города. В. О. Гаркави донес до нас мироощущение людей тех далеких времен. Юноша перед отъездом в Москву навестил деда, раввина, который напутствовал любимого внука: «Прощай, мое дитя, но помни и никогда не забывай, что ты еврей!». Старик надеялся, что его образованный внук не забудет родной язык, будет почитать родителей и в скорбный день прочитает над их могилой поминальную молитву, будет помогать бедным и разделит радости и печали со своим народом.

Москва очаровала молодого человека. После поступления на юридический факультет Московского университета Владимир Гаркави с друзьями подошел к стенам Кремля и поклонился им; потом они отправились в гостиницу «Эрмитаж», чтобы отпраздновать начало студенческой жизни. «И каково было наше удивление и радость, когда мы в другой комнате увидели еврейский оркестр, и знакомые звуки с далекой родины сливались с нашими впечатлениями», — вспоминал он через много лет.

После окончания университета В. О. Гаркави стал известным юристом, но никогда не забывал напутствие деда, участвуя в деятельности Общества распространения правильных сведений о евреях и еврействе, содействуя работе московского училища «Талмуд-Тора» для бедных детей. Будучи представителем первого поколения еврейской интеллигенции — шестидесятников XIX в., В. О. Гаркави был связан глубинными корнями с национальной средой и в то же время активно впитал русскую культуру и считал себя российским гражданином.

В столицах во второй половине XIX в. зарождались первые национальные организации. С 1863 г. в Санкт-Петербурге активно работало Общество для распространения просвещения между евреями. В 1864 г. московские студенты-евреи обратились к руководству Общества с письмом, в котором сообщали: «Тяжелое положение многих из наших товарищей побудило нас в этом году учредить кассу для выдачи ежемесячных вспомоществований беднейшим учащимся. Начало этой кассе положили взносы наших товарищей, затем некоторые лица пошли навстречу нашей просьбе своими пожертвованиями. Мы стремились образовать фонд в 1000 рублей, процентов с которого вместе со взносами учащихся хватит на удовлетворение нужды наших товарищей. Но надежда нас обманула, и у нас нет возможности увеличить этот фонд. А посему вся надежда наша на Комитет, который может прийти к нам на помощь». Ответ из Северной столицы пришел быстро. В протоколе заседания от 22 апреля 1864 г. сообщалось, что «Комитет постановил субсидировать московских студентов-евреев в этом году на сумму 6000 рублей на условиях, установленных для студентов Петербурга». Столь необходимая помощь стимулировала деятельность еврейских культурных организаций. В марте 1864 г. студенты Московского университета учредили «кассу для выдачи ежемесячных вспомоществований», и первое объединение студентов стало основой деятельности московского отделения Общества, назначением которого было приобщение евреев к русской культуре и оказание помощи учащейся молодежи. Состоятельные люди сочувствовали просветительским идеям. Банкир Л. С. Поляков постоянно поддерживал Общество щедрыми вкладами; в марте 1873 г. известный чаеторговец Калонимос-Вольф Высоцкий внес в фонд Общества 500 рублей и был избран его действительным членом.

Обитатели «черты» в Зарядье

В 60-е годы XIX в. ремесленники из белорусских городов и местечек, получив право на временное жительство за пределами «черты», старались осесть в Москве. В центре Москвы, в переплетенных переулках Зарядья, имена которых давно исчезли — Псковский, Знаменский, Мокринский, стояли одноэтажные дома с вывесками: «Часовщик Анцелович», «Булочник Дроздонс», «Фабрика гарусной тесьмы Э. Бенньямисона»; в больших комнатах жилых помещений устраивали молитвенные залы; к субботе и праздникам женщины пекли струдель, яичные коржики, в минуту отдыха ласкали детей, щипая за щеки, произносили необходимые слова, оберегавшие от дурного глаза, и пели грустные колыбельные песни.

О жизни евреев в Зарядье мы читаем на страницах прессы; корреспондент газеты «День» подробно описывает колорит национальной жизни: «У нас на самом деле существует “китайская стена”, окружающая наше московское гетто — Зарядье. Здесь скромно приютилась в тесных, серых, грязных помещениях большая часть нашего еврейского населения. Евреи как будто сроднились с этой местностью, и русское население, так сказать, с ним сжилось и свыклось, не питая к ним никаких недружелюбных чувств. Еврейское население Зарядья состоит из мелких торговцев и ремесленников; слепая приверженность к старине, та же бедность и нужда с мелочными заботами, как в наших голодных северо-западных губерниях».

Автор верно указал на причины миграции евреев из родных мест в Москву. Печать 60—70-х годов XIX в. публикует статьи о крайне бедственном положении населения «черты». На страницах журнала «Время», издаваемого Ф. М. Достоевским и его братом, мы читаем: «Евреи стеснены весьма значительно, и огромное количество их живет в крайней бедности с огромным количеством детей… Живут они обыкновенно в страшной тесноте и в своих занятиях, ремеслах соперничают друг с другом до последней крайности».

Неурожаи 60-х годов в западных губерниях России резко повысили цены на хлеб и привели к застою в торговле. Крестьяне не покупали изделий ремесленников, и безработные евреи покидали родные места и старались осесть поближе к центральным губерниям, а если повезет, то в Москве, в самом Зарядье, где можно было найти пристанище и работу. Воспоминание об островках национальной жизни, сложившихся в центре города, мы находим в мемуарах Ивана Михайловича Белоусова «Ушедшая Москва». В предисловии автор указал, что не пользовался никакими источниками и записывал то, что видел, слышал и пережил. Перелистаем страницы книги, более всего передающей жизнь Зарядья в 70—80-е годы XIX в.

«Зарядье в начале 70-х годов прошлого столетия наполовину было заселено евреями. Некоторые переулки представляли собой в буквальном смысле еврейские базары, ничем не отличающиеся от базаров каких-нибудь захолустных местечек на юге, в черте оседлости. Торговки-еврейки со съестными припасами и разным мелким товаром располагались не только на тротуарах, но прямо на мостовой. По переулкам были еврейские мясные, колбасные лавочки и пекарни, в которых к еврейской пасхе выпекалось огромное количество мацы. При мясных лавках имелись свои резники, так как по еврейскому закону птица или скот должны быть зарезаны особо посвященными для этого дела людьми — резниками. Много было в Зарядье и ремесленников-евреев; по большей части они занимались портновским, шапочным и скорняжным ремеслом. Жили евреи, мелкие торговцы и ремесленники, снимая комнаты, в домах известных домовладельцев, которые строили дома для сдачи, и тип построек был самый экономный; для того чтобы уменьшить число лестниц и входов, с надворной части были устроены длинные галереи, или, как их называли, “галдарейки”, в каждую квартиру вел только один вход. На “галдарейках” в летнее время располагались мастеровые со своими работами; а сапожники сидели на “липах” и стучали молотками, евреи-скорняки делали из польских — камчатских бобров или сшивали лоскутки меха, хозяйки выходили со своим домашним шитьем, около них вертелась детвора».

И. М. Белоусов вспоминал Зарядье своего детства: евреев в длиннополых, чуть не до самых пят сюртуках и в бархатных картузах, из-под которых выбивались длинные закрученные пейсы.

Любопытного мальчика привлекали особенности еврейского быта, и через много лет он описывал свои наблюдения: «Праздники евреями соблюдались очень строго, никакой торговли и работы в эти дни не было, с вечера пятницы шумное, суетливое Зарядье затихало — переулки были пустынны. В каждом доме приготовлялся ужин, за который усаживалась вся семья; на столах в особых высоких подсвечниках горели свечи, зажигаемые только в праздники. В дни “кущей”, после осеннего праздника, в закрытых помещениях строились временные, из легкого теса сараи, покрытые вместо крыши ветвями елок, так что сквозь них было видно небо».

Зарядье, расположенное у границы Красной площади, было одним из самых бедных районов города. Московский путеводитель, изданный в начале XX в., предупреждал читателя: «Стоит только спуститься по одной из лестниц, идущих от Варварки, вниз по направлению к той стене Китай-города, которая примыкает к Москве-реке. Из кварталов европейского типа вы сразу попадаете в трущобный мир старой Москвы. Тут все характерно: и грязные кривые переулки, и двухэтажные, с обсыпавшейся штукатуркой, жалкого типа домишки, сплошь облепленные примитивными вывесками».

Именно в этом запущенном районе селились мелкие торговцы, ремесленники, люди без определенных профессий, и сюда потянулись евреи — солдаты, вышедшие в отставку, мастеровые, имевшие право лишь на временное пребывание в Москве. Постепенно евреи привыкали к городу, выходили на прогулки в городские сады, а когда появились конки, выезжали подышать свежим воздухом в Богородское и Сокольники, выделяясь среди отдыхающей публики. Корреспондент популярного журнала «Русский вестник» в 1888 г. с раздражением сообщал читателям: «Вот миновали мы скучный Сокольничий проезд и вступили в район дачных местностей. Мы едем через Сокольничий лес, вековую сосновую рощу. Наконец, мы в Богородском и начинаем прогулку. Но какая здесь масса евреев! Всюду евреи и еврейки. Но не попали ли мы вместо Богородского в Зарядье? Нет! С проведением конки до самого Богородского евреи полюбили это дачное пристанище».