Темы: Тора и наука, Еврейская философия, Ассимиляция, Душа, Похороны, Траур, Смерть, Еврейские кладбища, Симха Горелик
Мама, мама… Ты знаешь, как я тебя люблю, и я верю, что это открытое письмо не заденет твоих чувств.
Дорогая мамочка, как больно, как страшно! это не твое тело сожгли в крематории — это моя душа опалилась там со всех сторон! Эти ожоги мучают меня каждую минуту, и вот я решила отправить письмо из одного мира в другой. Из мира лжи, где я пока живу, в Мир Истины, где обитаешь ты. Может быть, это хотя бы немного облегчит мою боль. И твою боль!
Тебе никогда не нравились фальшивые люди и позеры. Ты, наверное, смотришь сейчас из своего Мира Истины и видишь, насколько искусственна эта моя попытка письма. Ведь все мои мотивы, благородные и неблагородные, так прозрачны для тебя — гораздо прозрачнее, чем для меня самой.
Уже после того, как ты ушла, К. Н., моя подруга, ты ее знаешь, звонила и плакала в трубку. Ее отец сообщил ей, что напишет в завещании о своем последнем желании: чтобы его тело кремировали. Что делать? — плакала она. Что делать? — думала я.
И вот мой мотив для этого письма. Может быть, другие евреи — другие родители и их дети — прочитав здесь о моем двойном горе, смогут поговорить друг с другом, поделиться своими чувствами. Ты не спрашиваешь меня, почему моё горе — двойное. Тебе ведь ясно, что я горюю потому, что ты ушла, — и потому, что я не похоронила твое тело по-человечески.
Другой мотив, наверное, в том, что это письмо — подобие шивы. Скажем, что оно — моя эрзац-шива. Пусть оно станет катализатором для настоящих траурных недель, которые иначе не состоялись бы, как не состоялась моя.
Таково было твое решение. Ты написала в завещании, что хочешь, чтобы твое тело было полностью сожжено после твоей кончины, и что с оставшейся горсткой пепла крематорий может делать всё, что ему будет угодно. Ты хотела совершенно исчезнуть из этого мира, не оставив следа.
В каком-то смысле, я восхищаюсь твоим смелым решением. В конце концов, я твоя дочь. Я знаю, как ты относилась к еврейским традициям, как мало они для тебя значили. Ты всегда была мыслящим человеком. Это от тебя я научилась самостоятельному мышлению. Ты научила меня видеть красоту в математических формулах и изящество — в доказательствах теорем. Ты научила меня верить в мой интеллект и уметь удивляться.
Позже, когда я начала изучать философию в Университете, я узнала об одном из кредо Аристотеля: «Философия начинается с удивления». Мама, ты никогда не читала Аристотеля — как тебе удалось инстинктивно прийти к выводу одного из величайших философов?
Может быть, ты и там сейчас ходишь на лекции Аристотеля? Нет-нет, я не верю в это. Я верю, что твоя бесконечная жажда знаний потянула тебя в тот зал, где лекции читает рабби Акива… Но прости меня, мне не видно отсюда, между нами полупрозрачное зеркало: ты меня видишь отлично, а я… я тоже вижу, только себя саму.
Ты любила Разум. И в своей страсти к рациональному, ты считала Тору сборником мифов и легенд. Я понимаю. Мне и самой, воспитанной тобою разумной дочке, нужно было пройти через такие изнурительные умственные упражнения и такое чистилище самоанализа, чтобы смириться с «нерациональными» истинами Торы.
Только достигнув внешних пределов рационального мышления (там, где царствуют Иммануил Кант, Томас Кун, Жак Деррида), я обнаружила в самой реальности возможность нерационального. Я не виню тебя. И я не пытаюсь тебе покровительствовать. Я спорю с тобой. Это ты научила меня спорить с тобой. Ты всегда так гордилась мной, если мне удавалось тебя в чем-то переубедить. Ты хмурилась, качая головой, а после улыбалась своей таинственной улыбкой, разглядеть которую можно было лишь в морщинах твоих глаз.
Ты любила Разум, да, и в своей любви к Разуму ты пришла к выводу, что нет ничего после смерти. Что душа — это не что иное, как чудесная симфония электрических импульсов, сыгранная в сером концертном зале мозга. Что как только концерт закончится, и все эти импульсы затихнут, ничего не останется, кроме бесполезного органического материала, который надо просто утилизировать, как старый автомобиль, который не подлежит ремонту.
Я искренне восхищаюсь свирепостью твоего заключения. Я восхищаюсь твоей нетерпимостью к магическому мышлению. Я восхищаюсь тем мужеством, с которым ты встретила обнаруженную тобой бессмысленность реальности, то есть реальности, которую ты ощущала как бессмысленную. Подобно древнегреческому герою, ты замахнулась кулаком на неизбежную судьбу.
Я пробовала вести с тобой философские дискуссии, но тебя не впечатляли философские идеи. Ты оставила их мне. Только теперь я вижу другой путь, путь к другому разговору, которого я не видела раньше. Моя боль многое прояснила мне. Позволь же мне сказать сейчас то, что я должна была сказать тогда. Пусть другие услышат это — в память о тебе, моя мамочка.
Как бы я хотела похоронить твое тело. Хотела бы засыпать землей твоей саван. Хотела бы услышать Кадиш у твоей могилы. Чтобы Великое Имя, Шмей Рабба, прозвучало над нею в те минуты, когда твоё тело вернулось в землю, в прах, из которого оно вышло, как этого требует еврейский закон.
Прах, вода, ветер, огонь — четыре стихии. Вместо земли ты выбрала огонь, что способен строить и разрушать. А еще — насмехаться. Помнишь, когда ты была маленькой девочкой, твоя мама успела увезти тебя в Сибирь и там спасти от «окончательного решения»? Другие же были убиты с двойным издевательством. Звери в человеческом обличье отравили их газом, как дезинсекторы убивают насекомых. И они сожгли их останки в огне, как мусорщики сжигают отходы.
Я чувствую — я не знаю, но чувствую, — что ты выбрала кремацию в какой-то непостижимой солидарности с теми из нашего народа, чьи тела были кремированы в Освенциме. Я слышала об одном человеке, пережившем Катастрофу, который намеревался сделать такой посмертный жест. Поступок, достойный античного трагического героя. И если это так, то крематории Освенцима все еще с нами. Изгнание — это то, что каждый еврей переживает глубоко-глубоко внутри. Ты приняла изгнание. Ты освободила место для Освенцима. Но ведь у Освенцима нет больше места в этом мире, совсем нет места, даже со спичечную головку — нет.
Я должна была сказать что-то другое. Я должна была сказать тебе о своей потребности оплакивать тебя вместе с другими людьми. Мне это так нужно, мама! Если бы я догадалась сказать тебе об этом раньше — ты наверняка бы приняла другое решение. Ведь ты всегда любила меня, свою единственную дочь, безграничной любовью, и часто позволяла мне делать то, что запрещалось моим одноклассникам.
Помнишь, как я читала ночи напролет в шестом классе? Все так делали, но — с фонариком под одеялом. А ты сказала мне: «Тебе это нужно сейчас — читай!» А помнишь, как я любила лазить по деревьям? «Девочке это нужно для развития баланса и ловкости», — говорила ты папе. Если бы ты знала, мамочка, как мне нужно сейчас разорвать на себе кофту, сесть на низенький стульчик, и чтобы ко мне приходили друзья и родственники, и скорбели бы и плакали со мной всю неделю, и вспоминали бы тебя, мама.
Сейчас я плачу одна. Думаю о тебе, рассматриваю твои старые фотографии, разговариваю с тобой — и плачу. Ничто не может отнять у меня мой личный траур. Но он — только мой. Почему я хочу плакать о тебе публично? Разве личный траур — не более искренний, чем тот, что на людях?
Да, может быть, на людях мы все становимся немножко артистами, и в любом публичном действии есть что-то от спектакля. И все же, всем нам так необходимо делить свое горе с другими людьми и получать от них утешение.
Старая и почтенная еврейская традиция утешения скорбящих, традиция сидения шивы, дает легитимность общественному трауру. Шива — это как тот окончательный удар молотком, который закрывает железное звено в цепи семейной истории.
Хотя ты всегда называла себя «неверующей», и всё же — ты поступила по своей вере. Ты верила, что после смерти нет ничего. Но душа-то, мама, твоя нежная, тонкая душа — как она страдает! Как бы я хотела, чтобы твоя душа смогла вернуться в твое тело, когда наступит воскрешение из мертвых, тхият а-метим, и мы бы снова встретились с тобой…
Ты очень хорошо знаешь, дорогая мамочка, что я не обижена на тебя. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Тот факт, что я бы хотела, чтобы ты решила иначе, ни в коей мере не уменьшает мою любовь к тебе — и мою бесконечную благодарность. Ведь именно твоя безграничная материнская любовь ко мне сделала меня такой еврейкой, какая я сейчас. Твоя любовь ко мне была вылеплена по образу Божьей любви к Его детям. Твое собственное еврейское воспитание породило в тебе эту материнскую любовь — и у меня, как ты понимаешь, не было другого выбора, как понести эту бесконечную любовь к Самому Б-гу…
Я скучаю по тебе, мама.
Твоя Г.
Читайте также: тема Еврейская философия
Рав Александр Кац,
из цикла «Хроника поколений»
Аман решил расправиться с Мордехаем, истребив вместе с ним всю еврейскую общину страны, и он получил на это разрешение царя
Рав Йосеф Б. Соловейчик
В реальных ситуациях нужен женский ум, а не мужские теории.
Рав Реувен Пятигорский
Мегилат Эстер
Рав Цви Вассерман
Казалось бы, Мордехай, царский судья, высокопоставленный вельможа, должен был бы сразу нажать на дворцовые рычаги...
Рав Элияу Ки-Тов,
из цикла «Книга нашего наследия»
Рав Арье Кацин
Талмуд утверждает, что «радость — это разрешение сомнений!» В этом состоит внутренний смысл заповеди «стереть Амалека», писал рав Гедалия Шор.
Рав Мордехай Райхинштейн
В Свитке Эстер мы читаем о цепочке событий, которые привели к чудесному избавлению, в честь которого установлен праздник Пурим. Эти события произошли почти 2400 лет тому назад в тогдашней столице Персии — городе Шушан. Известно ли нам сегодня где находился Шушан? Еврейская община Ирана считает, что древний Шушан — это иранский город Хамадан, расположенный в 400 км к западу от Тегерана. Подавляющее большинство историков и специалистов по Ирану с этим не согласны. Но и они не сильно возражают против того, что мавзолей с могилами Мордехая и Эстер — главных героев праздника Пурим — находится в Хамадане. Сегодня это место является одной из главных достопримечательностей города и местом паломничества, причем не только для евреев, но и для мусульман.
Рав Ицхак Зильбер,
из цикла «Комментарий на свиток Эстер»
Почему Эстер велела подождать три дня перед ее визитом к царю?
Рав Носон Шерман,
из цикла «Эпоха и чудо»
Лик Б-жий был сокрыт от людей во времена пророков
Рав Реувен Пятигорский
Став главой правительства, Аман вознамерился уничтожить «оппозицию», вдохновителем которой — в его глазах — был еврей Мордехай. А заодно уничтожить и всех евреев.
Рав Реувен Пятигорский,
из цикла «Очерки по недельной главе Торы»
По материалам журнала «Истоки»
Рав Ицхак Зильбер,
из цикла «Комментарий на свиток Эстер»
Неужели Мордехай был человеком, который искал ссоры, интриг, готов был нарушить приказ царя?