Короткие рассказы о раве Ицхаке Зильбере. Глава 4

Рассказывает Авраам Коэн

ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ

Как-то в середине девяностых в московской ешиве на празд­ник Суккот гостил один человек, которому позвонили одно­классники с просьбой — оплатить похороны учительницы, трагически погибшей в автокатастрофе.

Этот парень спросил кого-то, и ему ответили, что по букве закона он не должен тратить несколько ежемесячных зар­плат на похороны чужого человека. Ситуация осложнялась тем, что тело хотели передать в мединститут, так как род­ственников у нее не было…

Он спросил рава Зильбера, и тот сказал:

— В мединститут, на опыты? Человека надо хоронить по-че­ловечески. И еврея, и нееврея. Если можете, помогите…

Сказал мягко, — не как указание, а как совет.

Рассказывает Хаим Шаул

УЛЫБКА С НЕБА

История общеизвестная, во всех газетах была, и по телевиде­нию. Один парень попадает к Раву, интересуется, хочет стать евреем, принять гиюр. Начинает серьезно заниматься, хоро­шее впечатление производит, и так с нами он был месяцев десять. Ходил на уроки к Раву, учился — серьезный парень.

Вдруг его арестовывают! Обвиняют во всех грехах. Между­народный скандал: глава мафии, убийца и все что угодно. Рав хватает такси, едет в суд, начинает говорить о нем с про­курором. Тот спрашивает:

— Вы, может быть, не знаете, о ком идет речь? Вы знаете, что в газетах написано?

Рав отвечает:

— То, что там было, я не знаю, не проверял. Но уже почти год я знаю его как приличного человека.

Думаю, для того парня это было большим уроком, что такой человек, как Рав, оставляет все дела и помогает ему — не — еврею, которого обвиняют во всех грехах, какие бывают на белом свете…

В итоге рав Ицхак добивается, что тот в тюрьме проходит гиюр, а потом хупу делает ему в тюрьме…

От одного большого чиновника все зависело — давать раз­решение на хупу или нет. А парень этот по документам не еврей. Кто хочет с таким связываться?

На уровне раббанута был шум, и в министерстве юстиции был шум, но Рав пробрался к самому главному, кто отвечает за тюрьмы в Израиле… Он рассказывал, что, наверное, на

Лубянку легче было бы пробраться, чем к этому главному, который все решал.

Когда начальник тюремного управления оформил все бума­ги, он позвонил и попросил:

— Передайте, пожалуйста, раву Зильберу, я уже все подпи­сал. Пусть он больше ко мне не приходит!

А парень в тюрьме крепко держится, даже начал людей при­ближать к Торе. Звонит: поговорите с тем, с этим, — вел ре­лигиозную агитацию. Мы ему книги посылаем, он у нас как отделение ешивы в тюрьме. Когда я к нему приходил, он был в белой рубашечке, цицит навыпуск…

Наконец добились разрешения делать хупу. Прямо перед Новым годом Рав убежал делать ему хупу, хотя врачи не рекомендовали ему уезжать в другие города. Поэтому он ни­кому ничего не сказал, поехал в тюрьму один, а там ничего не получилось…

После этой поездки Рав Ицхак три недели был больной.

Как-то раз в середине Хануки он меня подзывает:

— Ты со мной поедешь.

А я знал, что врачи не рекомендовали ему долгие поездки:

— Может быть, раву Бенциону скажем?

Он сразу понял, что у меня на уме. Говорит:

— Чтобы ты не смел никому ничего говорить! Если ска­жешь, будешь предателем. Я тебе обещаю: со мной будет все хорошо.

Рано утром мы выехали в тюрьму делать хупу. Родственники приехали и привезли целые тележки продуктов. Наверное, ду­мали, что стол накроют для заключенных, но оказалось, — за­ключенным есть привезенную пищу нельзя, только тем, кто из охраны.

Рав Ицхак хотел, чтобы был миньян — десять религиозных ев­реев. Проверял, чтобы были только те, кто соблюдает субботу. Мы были соблюдающие, и жених соблюдающий, и еще там были два раввина — один тюремный, и тот, кто уроки дает.

В общем, полминьяна есть. Теперь надо было из тюремщиков найти. Рав всех расспрашивал, и был один парнишка-охран­ник, он засомневался в том, что соблюдает все правильно:

— У меня не все точно по закону. Я не очень-то…

Но Рав ответил:

— Если ты решил соблюдать субботу, ты уже бааль тшува, ты годишься в миньян.

Рав командовал парадом. Так получилось, что все слушались с полуслова. Поставил хупу, сказал диврей Тора. Все слуша­ли, как загипнотизированные… И он закончил:

— Видите, здесь Шхина была!

Потом охрана приказала: продукты забрать с собой. И они нам в такси все загрузили, и пока мы ехали домой, вдруг по­звонили по пелефону, и сообщили про одного гера, которому нужно было сделать хупу, — а у того ни крошки не было… И мы договорились на следующий день сделать этими про­дуктами вторую свадьбу!

Там это было как улыбка с неба, — мицва горерет мицва.

Рассказывает Лора Полищук

ВОЛОКИТА

У рава Ицхака были друзья, которым он был обязан еще по России, а он всегда был очень признательным человеком… но не за счет Торы. Их сын приехал сюда с нееврейской же­ной. Рава Зильбера попросили помочь сделать формальный гиюр — по старой дружбе, — ведь он был им обязан…

Рав Зильбер всячески увиливал, не хотел напрямую отка­зывать:

— Да, да, конечно… Но я ничего не могу сделать сам, надо сначала идти в раввинат, открывать дело. Когда все будет готово, — я как только, так сразу…

А в раввинате — волокита, заседания, проходят годы… Пока этот друг рава Ицхака сам не понял, что его невестке это не очень-то и надо.

Он старался ни с кем не пререкаться, не вступать в споры.

Рассказывает Цви Патлас

Абсолютный счет

Рав говорил: когда передо мной встает тяжелый вопрос, я решаю его так: если бы меня уже не было в этом мире, как бы я ответил на этот вопрос, — если бы я посмотрел на него с какой-то далекой звезды, как будто я умер, меня уже нет, без любого личного интереса, как бы я решил этот вопрос?

Например, что делать: дать какому-то человеку рекоменда­цию на гиюр или нет? Все счета отбрасываются. Вопрос: этот человек искренне хочет принять еврейство? Да или нет?

Никаких других счетов нет.

И никаких других расчётов, никакой политики, неважно, будут на него обижаться или нет, — все неважно. Есть абсолютный счет.

Это называется «гамбургский» счет — когда в Гамбурге соби­рались все борцы, которые выступали в цирках мира и раз в году выясняли, кто действительно чемпион, по-настоящему.

Представьте себе: человек убегает от КГБ в Ташкент, а там всем известны доносчики в двух миньянах. Так вот, именно их детей он начинает обучать Торе. Ну, что это? Что это он лезет на рожон? Нет, здесь скрыто что-то другое. Он не пришелец из космоса, он — праведник, тот, кто делает ради Творца все, чего Творец от него хочет.

Конечно, у него был страх, несомненно, он боялся, чтобы КГБ его не схватило. Но в этот момент у него был абсолютный счет: что в этот момент хочет от меня Творец? Именно это я буду делать! А всё остальное — неважно…

Рассказывает Авраам Куперман

ПРОСТОТА

Когда говоришь о раве Ицхаке Зильбере, следует начинать, как в книге «Орхот а-Цадиким», с первых «врат» — врат тщеславия и скромности.

Он вел себя очень и очень просто. Любой, самый обыкновен­ный человек не чувствовал никакой дистанции между собой и им. Простой человек не шел к другому раввину, потому что есть страх перед ним, а с равом Зильбером можно было пого­ворить по-свойски. И он постоянно старался так себя вести, чтобы у каждого человека не было ощущения дистанции.

Никогда не забуду, как он меня попросил получить благослове­ние одного раввина. Я не буду называть его имя, потому что оба уже в ином мире. Хорошо, я решил пойти, почему бы и нет?

Когда раввин благословил нас и мы двинулись к выходу, рав Зильбер уходил спиной, лицом к раввину, спиной к двери, как уходят от Торы. На лице его было уважение и даже страх.

Я удивился в своем сердце: почему? Я зять рава Зильбера, и считал, что знал его истинное величие, — а он, сгорбившись, почти припадая к земле, выходил от этого раввина с огром­ным уважением, и я поневоле тоже вынужден был так же себя вести…

Единственное объяснение этому, что он на самом деле чув­ствовал себя маленьким, обычным человеком. Невозможно вести себя так, если не быть в действительности скромным.

Расказывает Моше Элашвили

НУ! НУ!

После урока мы с Шаулем провожали Рава. Перед его до­мом я попрощался, а Шауль хотел идти провожать его еще дальше, — у него был какой-то вопрос.

Я тихонько попросил:

— У меня машина не заводится, пока вы не ушли, помоги толкнуть.

Когда Рав увидел, что мы толкаем машину, подбежал, на­валился плечом и тоже стал ее толкать. Даже стукнул по багажнику и прикрикнул:

— Ну! Ну! Заводись!

Он был раввин, и ему было уже лет за восемьдесят точно, но вел он себя очень просто, — и всегда старался помочь.

Рассказывает Хава Куперман

БЕЗ ПЕРЧАТОК

Он не любил людей, к которым нужно было «одевать перчат­ки». Есть такое выражение на идиш. Люди, к которым надо найти подход, с которыми просто так не поговоришь, — сам он был очень прост в общении и терпеть не мог высокомерия. Если к человеку не нужны были «перчатки», он об этом гово­рил и очень радовался, — значит, это хороший человек.

Он любил активных, деятельных людей. Когда мы были ма­ленькими, я не была такой уж активной девочкой, а папа хотел, чтобы мы были более деятельными. Он, когда был ре­бенком, везде залезал, даже на шкафы, и меня тоже учил залезать на шкафы, а мне это не очень нравилось…

Он с восторгом говорил о ком-то: «Он — мазик, он может все перевернуть!» Это было самое уважительное слово.

Рассказывает Моше Айзенштат

ЕВРЕЙ

Когда я решил жениться и должен был получить разреше­ние на хупу, пришлось доказывать, что я еврей. Нужно было найти двух свидетелей. А где здесь, в Израиле, сразу после приезда я мог найти свидетелей? В раввинском суде говорят: «Дай двух свидетелей!»

Прихожу к раву Ицхаку и говорю:

— Ну где я возьму двух свидетелей?

— Не нужно никаких свидетелей. Я тебе напишу сейчас за­писку, придешь на суд и покажешь её, и всё у тебя будет в порядке.

Он отрывает от газеты маленький кусочек и пишет: «Я под — верждаю, что Айзенштат Моше — еврей».

— На, это им покажешь.

Я прочитал и говорю:

— Рав Ицхак, ну вы хоть подпись поставьте!

Он говорит: — Не надо.
Прихожу в раввинат. Там меня спрашивают:

— У вас есть свидетели?

— Да, вот рав Зильбер написал записку.

Они прочитали записочку и говорят:

— У вас все в порядке.

Меня как громом ударило. Просто груз с души свалился. Так буквально и было написано на клочке бумаги: «Моше — еврей».