Еврейское подполье

Ждали ли вы когда-нибудь звонка в дверь? Не просто звонка, а «того» звонка! За которым — «Всем оставаться на местах!» Если нет, то — не обижайтесь, но многих цветов из палитры жизни вы не знаете…

Урок по недельной главе «Хайей Сара», разговор о встрече Элиэзера с Ривкой у колодца. Для непосвящённых поясню, что никаких сведений секретного характера она ему не сообщает, произошло это четыре тысячи лет назад, и колодец, между прочим, не ракетный. Иностранцев, лиц, находящихся в розыске, оружия и наркотиков в скромной «хрущёвке» в Кузьминках нет.

На столе — чайники с кипятком и заваркой, шесть чашек, — это для конспирации. Вокруг стола, на диване, в двух креслах, на стульях и кухонных табуретах сидят человек двенадцать «лиц определённой национальности», в основном молодёжь. Младшей из них — семнадцать лет, это девушка Мирьям из Самарканда, она и её брат Моше здесь единственные иногородние. Он учится в Москве уже год, она приехала на неделю. В отличие от более серьёзных занятий, где присутствующие держат перед собой книги «религиозного содержания», здесь все сидят просто так, слушают лектора, двадцатилетнего Боруха, перед которым раскрыт Хумаш.

Звонок. С той стороны сообщают, что это — участковый, и «если вы немедленно не откроете, мы взломаем дверь». Входят младший лейтенант милиции Воронцов, предъявивший служебное удостверение, и восемь человек в штатском явно старше его по званию и из другого ведомства, ничего не предъявивших. Оперативники быстро «рассредотачиваются» по всем помещениям , одновременно предлагая всем присутствующим приготовить документы «для проверки паспортного режима».

Каждый еврей должен знать, что ему нельзя пройти четыре шага: с непокрытой головой, без утреннего омовения рук «негл-васер», без цицис, а советскому еврею — ещё и без паспорта… Притихшие любители еврейской старины напряжённо переглядываются.

Вдруг в задней комнате хлопает окно! Квартира на первом этаже, но внизу — полуподвал, где расположены «лечебно-трудовые мастерские» для инвалидов детства. На глазах у пациентов разворачивается боевик: сначала откуда-то спрыгивает девушка-брюнетка и бросается наутёк сквозь кусты крыжовника, высаженные перед домом, а минуту спустя — четыре дяди в серых плащах десантируются за ней в погоню с криками «стой, стрелять буду»!

Через десять минут доблестные рыцари плаща и «красной книжечки» возвращаются злые на жидов и крыжовник — беглянку они упустили. Начинается переписывание всех имеющих паспорта. Хозяин квартиры Марик получит штраф в пятьдесят рублей за «проведение религиозных обрядов и церемоний вне культовых зданий и сооружений». Доказательства: шестеро из присутствующих имели на головах кипы — религиозный атрибут, у одного из присутствующих была при себе «книга религиозного содержания», а на шкафу обнаружен ханукальный светильник… Житель Самарканда Моше (он не успел выпрыгнуть вслед за своей смелой сестрёнкой в окно) находится в Москве без прописки. Это административное задержание станет началом его раввинской карьеры, в которой будет и реальный срок, и много всего интересного…

Тех, кого переписали, т.е. «попавших на карандаш», ожидают весёлые приключения — на работе, в институтах и даже, как у меня, в военкоматах. Вызовы, беседы, навязчивые предложения сотрудничества, увольнения, отчисления, повестки…

Всех не имеющих с собой паспортов заберут в отделение милиции «для установления личности». Студент МИСиС[1] Игорь, придя на сегодняшний урок, впервые в жизни надел кипу, но когда его уводили из квартиры для посадки в милицейский «козел», остался в ней. В отделении всех задержанных допрашивали сотрудники КГБ. Тот, что «беседовал» с Игорем, потребовал, чтобы он снял с головы ермолку. Парень отказался, гэбэшник начал на него кричать, схватил стоящий рядом табурет, замахнулся… Игорь вжал голову в плечи, но кипу не снял. До сих пор…

[1] Московский институт стали и сплавов.

У американцев есть пословица: If you think education is expensive, try ignorance[1].Мы платили за обучение риском и страхом, но назад к невежеству — уже не хотели.

После года изучения иврита по самоучителю и ещё года в группе Саши Барка (раз в неделю по полтора часа группой в четыре человека, с большими домашними заданиями), я стал искать занятия «по душе» на более высоком уровне. Здесь нужны были рекомендации и знакомства. В Москве начала восьмидесятых существовала целая сеть подпольных уроков Торы, сеть, которую мы называли «Махтерес»[2], и она состояла из двух почти независимых друг от друга систем, ведь половина «подпольщиков» были учениками любавических хасидов. В этой разбросанной по всему городу «ешиве», по моим приблизительным подсчётам, в восемьдесят первом-восемьдесят четвёртом годах занималось порядка пятисот-семисот молодых ребят и женатых мужчин, плюс занятия для девушек и женщин, плюс довольно много иногородних специально приезжали в Москву поучиться. Несколько десятков человек вели эти уроки. Они, как правило, были еженедельными, проводились на квартире одного из учеников, реже — на квартире самого учителя. Существовали группы изучения Хумаша (Пятикнижья) с комментариями, Мишны или Гемары (Талмуда), Галахи (Еврейского закона), Хасидизма. Здесь состав учеников и преподаватель были постоянными. Устраивались разовые лекции на различные религиозные темы или по подготовке к предстоящим еврейским праздникам. Были уроки, проводимые иностранцами. Некоторые старики, которые были в состоянии заниматься с молодыми и не боявшиеся этого, имели немногочисленных учеников.

Мне удалось попасть в несколько групп. По вторникам я продолжал учить иврит с Сашей. По средам с Петей Пинским мы учили Хумаш с Мидрашами, комментариями Раши, Ибн Эзры и Рамбана. Занятия проходили на квартире некоего Зораха на Мосфильмовской, оказавшегося, как впоследствии выяснилось, стукачом («впоследствии» — буквально: на моих допросах я увидел его отчёты «источник сообщает»). По четвергам на квартире Довида Горохова у метро «Университет» собирались ученики Ромы Гурского изучать с ним Мишну с комментариями Кегати (на более традиционный комментарий рабейну Овадьи из Бертануры я перешёл уже сам, позже). По воскресеньям я ездил на «Ждановскую» к Аврому Прохоровскому на уроки Саши Эйдельмана по Гемаре. А по понедельникам наша «квуца»[3] собиралась на квартире Соловьёвых на «Студенческой», где Мойше давал уроки Галахи по книгам «Хайей Одом»[4] и «Мишна Брура»[5].

[1] слова бывшего президента Гарвардского университета Дерека Бока: «Если вы считаете, что образование дорого, посмотрите, во что обойдется невежество!»

[2] מחתרת — подполье (ивр.)

[3] Квуца — группа (ивр.), так я называю нашу компанию друзей.

[4] Хаей Адам (Хайей Адам) (ивр. חיי אדם‎ — «Жизнь человека») работа по еврейскому закону рабби Авраама Данцига (1748—1820), в которой он объясняет и обосновывает галахические предписания из «Шулхан арух»

[5] Мишна Брура (1884—1907) — комментарии к Шулхан Аруху, часть «Орах Хаим»

Эти пять еженедельных занятий появились у меня не все сразу. Более того, к моменту начала изучения Гемары курс иврита я уже закончил. Наиболее интенсивная учёба в «Махтерес» была в восемьдесят третьем году, когда из института я уже вылетел, а жениться ещё не успел.

Мы, наконец, возвращались в свою стихию, столь естественную для еврейских юношей — талмудический пилпуль[1], текстуальный анализ, прислушивание к мудрости поколений, попытки понять суть законов и постановлений. Это требовало немалых усилий: овладевать лошон-койдеш[2] (который менялся в разные эпохи — язык Писания сильно отличается от языка Мишны и от языка галахических авторитетов поздних веков), постигать логику и риторику Гемары и Мидраша, вызубрить шрифт Раши и научиться понимать его суперлаконичный стиль комментирования, освоить сокращения и специальные термины раввинистической литературы, штудировать арамейский (в чём-то похожий, а в чём-то сильно отличающийся от древнееврейского язык), вникать в различия мнений Мудрецов и видеть поэзию священных текстов… Для всего этого надо было погрузиться в море иудаизма и отрешиться от внешнего мира.

Мне становилось очевидно, что оно того стоит на всех уровнях. Рационально — я понимал, что вывих столетия пора исправлять: деды ушли из еврейского мира «до основанья, а затем…», я чувствовал себя обязанным в него вернуться. Эмоционально: у меня было ощущение рыбы, брошенной обратно в воду. Это была моя среда обитания, мой habitat. Здесь я прикасался ко «взрослой» мудрости, у меня появилась цель жизни, кроки маршрута, и при этом поиск не прекращается!

Я оказался в своей среде, из которой мою семью когда-то выдернули насильно. Это были мои буквы, мои строчки, мои страницы, — в этом «зачёрпывающем» жесте большого пальца, в этих «всплывающих» интонациях я увидел моих предков, во мне оживала генетическая память, мои прадеды заговорили во мне, и если я встречал что-то, чего я не понимал, это не значило, что оно было неправильным, это значило, что мне предстояло это понять, что я ещё к этому приду, потому что это — МОЁ все равно. Я нашел свою родину, я обрел свою идентичность.

Ради этого «полного погружения» мне приходилось жертвовать очень многим: общением с друзьями (школьными, институтскими, пионерлагерными, туристскими…), театральной студией Володи Байчера, КСП-шной тусовкой, концертами, кабаками, спектаклями, походами. Самым болезненным был разрыв с любимой девушкой, я не могу об этом писать — рана не зажила до сих пор…

[1] Пилпул или пильпуль (פִּלְפּוּל) — собирательный термин, обозначающий методы талмудических дискуссий, в частности, выявляющие тонкие правовые, концептуальные и т. п. различия.

[2] Лошон-койдеш — святой язык, древнееврейский.

Но — вернёмся к ешиве. Кроме собственно знаний, эти занятия, лекции, равно как и совместные Шабаты, праздники, фарбренгены, — давали мне знакомство со многими людьми: лидерами общины, преподавателями и знатоками, соблюдающими литваками[1] и хасидами, начинающими и продвинутыми. В этой подпольной московской еврейской религиозной жизни начала восьмидесятых принимало активное участие более трёхсот семей и одиночек. Они, в основном, группировались вокруг трёх компаний: хабадников, религиозных сионистов и литваков-ортодоксов. Политического размежевания ещё не было, нас было слишком мало, чтобы ссориться. Дружба, общие мероприятия, взаимопомощь и даже браки легко нарушали границы групп. Термины «кукники», «хосиды», «агудисты», «пейлише», «нетурекартники», «миснагеды» — употреблялись скорее в шутливом смысле. Среди моих друзей все три «тусовки» были представлены примерно поровну.

[1] Литваки — здесь: нехасиды, молящиеся по нусаху Ашкеназ, безотносительно к происхождению.

Были в Москве ещё и специальные занятия по религиозным профессиям. Миша «Библиотекарь» (работал в «Ленинке») готовил сойферов[1], а реб Мотл тайно обучал шойхетов[2]. Мой друг Гена «Массажист» учился у него же на моэля[3].

Вся эта учёба в течение трёх лет не сделала меня ни раввином, ни преподавателем — но она очень помогла мне соблюдать заповеди Торы осознанно, исповедовать иудаизм, а не производную от него, стать нормальным евреем.

[1] ‏סופר‏‎ — сойфер (софер) — переписчик священных текстов

[2] Шойхет — резник в иудейской общине

[3] Моэль — специально обученный мужчина, совершающий обрезание

[1] Литваки — здесь: нехасиды, молящиеся по нусаху Ашкеназ, безотносительно к происхождению.

[1] слова бывшего президента Гарвардского университета Дерека Бока: «Если вы считаете, что образование дорого, посмотрите, во что обойдется невежество!»

[2] מחתרת — подполье (ивр.)

[3] Квуца — группа (ивр.), так я называю нашу компанию друзей.

[4] Хаей Адам (Хайей Адам) (ивр. חיי אדם‎ — «Жизнь человека») работа по еврейскому закону рабби Авраама Данцига (1748—1820), в которой он объясняет и обосновывает галахические предписания из «Шулхан арух»

[5] Мишна Брура (1884—1907) — комментарии к Шулхан Аруху, часть «Орах Хаим»

[1] Московский институт стали и сплавов.