Дорога обратно 3. Как мы здесь оказались?

Часть первая

«1789 — роковой год, а символ несправедливости — фригийский колпак якобинца… Спор идет между человеком в образе Б-жьем и насекомым в человеческом обличье».

Эрик фон Кенельт-Деддин /1909 — Лефтизм

«Я не скажу тебе ничего, что могло бы тебя успокоить,
Ничего, что тебе бы хотелось,
Кроме того, что небо темнеет,
А море становится все беспокойнее».

Г. К. Честертон (1874—1936) Баллада о Белой Лошади

Яд был приготовлен в этих западных землях, но сейчас он уже разлит повсюду. Как бы далеко вы ни зашли, вы встретите машины, густонаселенные города, опустевшие троны, фальшивые письмена, бесплодные постели; людей, сведенных с ума лживыми обещаниями, озлобленных свалившимися на них несчастьями; людей, поклоняющихся железкам, которые они сами же и создали; людей, отторгнутых от Матери-Земли и Небесного Отца. Тень черным крылом накрыла весь Теллус.

К. С. Льюис (1898—1963) Переландра

Было бы довольно самонадеянно пытаться изложить на нескольких страницах основные события любого исторического периода, особенно если речь идет о том времени, которое интересует нас сейчас, — эпохе Просвещения: ведь этот век, по-видимому, безвозвратно изменил ход западной истории. Но, не обнаружив корни религиозной апатии, мы не сможем до конца понять суть и последствия этой страшной чумы, охватившей еврейское общество. Поэтому на следующих страницах мы постараемся определить те силы, которые столь существенно изменили направление еврейской истории.

Как отмечалось выше, безразличное отношение к заповедям Торы, преобладающее среди нынешних потомков тех двух с лишним миллионов евреев, стоявших у подножия горы Синай, возникло не вчера. В основном современные евреи лишь унаследовали «неосознанный скептицизм» от своих непосредственных предшественников — от тех, кто решительно и твердо отошел от «веры отцов». Этот отказ от Торы произошел в интересующую нас эпоху, а выводы той эпохи восприняты нашим временем с каким-то простодушным, ничем не объяснимым доверием. В XX веке редко встретишь еврея, который тщательно изучал философию, основанную на постулатах Торы, например, философию раби Моше Маймонида. Имена же таких философов, как раби Иеуда Алеви или Раби Бахия бен Пакуда вообще неизвестны подавляющему большинству евреев, не говоря уже о детальном изучении их трудов.

Религиозный спад произошел не случайно: это результат широкомасштабного пропагандистского процесса — различные исторические течения под нажимом убедительно аргументированной идеологии главенствующих социальных групп, которые так сильны в нашем обществе, привели еврея XX века к религиозной апатии. Этот тлетворный дух времени царит в нашей материально пресыщенной, но интеллектуально и нравственно затхлой атмосфере эпохи. Ортега-и-Гассет однажды заметил, что в наше время преобладают те, «кто хочет идти по жизни вместе, общей дорогой, плечом к плечу, глядя не вперед, а себе под ноги». Современные евреи придерживаются рутины и ритуалов полностью секуляризованной жизни, глухие ко всему в своем догматическом оцепенении. Под властью этого всесильного Zeitgeist (духа времени) еврей фактически неспособен стать истинным скептиком и бросить вызов царящим в обществе догмам. Наш уникальный век оказывает принудительное нивелирующее воздействие на умы людей, уничтожая свободные мысли, которые, случается, вступают в противоречие с прочно укоренившимися идеологиями, насаждаемыми средствами массовой информации, школой и т. д. Покойный Альберт Джей Нок, общественный деятель предвоенной Америки, индивидуалист par excellence (в высшей степени) и вечный диссидент в продолжение всей своей бурной карьеры, посетовал однажды:

«Худшее, что я наблюдаю в настоящее время, это то, что умение мыслить оказывается ненужным и все в жизни направлено против него, хотя, казалось бы, это умение должно оттачиваться практикой, подобно умению танцевать или играть на скрипке. На деле — все против. Скорость, коммерческие развлечения, звуковая какафония, механическое отвлечение внимания, навыки быстрого чтения, даже научные исследования — против! Такие условия способствовали появлению людей, лишенных не только умения, но и потребности думать, поэтому не следует удивляться, когда вам говорят, что общественного мнения как такового не существует».¹

Современный еврей продолжает впитывать господствующие идеологические стереотипы нашего времени, даже не осознавая, какой ущерб он наносит себе. При этом он «уклоняется» от обдумывания и решения самых важных вопросов, которые рано или поздно поставит перед ним жизнь: существует ли Б-г? Истинна ли Тора? Что значит «быть евреем»? «Быть евреем» — налагает ли это какие-либо обязательства? И т.д. Но даже если бы он задал себе эти вопросы, они все равно остались бы без ответа. Действительно, сложилась весьма странная ситуация. Тысячелетиями величайшие философы и самые глубокие умы человечества считали чудо Откровения на Синае событием, потрясшим историю, имеющим непреходящее значение для всех людей. И даже в нашу пост-картезианскую, посткантианскую и постдарвинистскую эпоху многие мыслители все еще придерживаются такого взгляда к вящему удивлению своих закоренелых противников. Казалось бы, что существование Б-га, историческая реальность Отковения и другие связанные с этим проблемы должны быть первыми среди проблем, над которыми размышляют серьезные, думающие люди. Особенно это касается евреев, ибо Тора является единственным надвременным источником Б-жественной истины. И тем не менее, несмотря на все это, вопросы остаются незаданными и, естественно, ответы на них не даются.²

Вместо этого отказавшийся от веры еврей продолжает пребывать в религиозном вакууме, навязанном современной массовой культурой, и не желает докопаться до сути своего «неверия». Известный психолог К.Г. Юнг довольно метко определил эту тенденцию нашего времени как воспитание стадного догматизма. В своей книге «Непознанное Я» он подробно описал, как заманчиво исповедовать лишь те идеологии, которые одобрены обществом:

«Там, где большинство, — там безопасно; то, во что верят многие, без сомнения, является истиной; то, чего хотят многие, — стоит того, чтобы к нему стремиться: оно необходимо и поэтому хорошо. В гуле толпы таится мощь, возможность силой захватить вожделенное; но сладостнее всего — незаметное, безболезненное сползание обратно, в мир детства, в рай родительской заботы, в счастье безответственности — туда, где на все вопросы есть готовые ответы…»³

Нелегко освободиться от липкой и плотной паутины «knee-jerk» условно-рефлекторных взглядов и мнений. Но именно к этому трудному делу мы сейчас и приступим. Но для начала вернемся к тому, что сейчас является уже давно перевернутой страницей истории, к вошедшим в пословицу «временам оным». Мы должны обратиться к эпохе, отделенной от нашей не столько временем, сколько разницей в образе мыслей; ведь это было время, когда западный человек верил в Б-га и подчинялся диктатам ортодоксальной веры. Изучая жизнь теоцентрических столетий, мы гораздо лучше сможем разобраться в причинах наших собственных чрезвычайно резких исторических метаний. Историк Крейн Бринтон в книге «Десятилетие революции: 1789—1799» отмечал, насколько велико влияние стереотипов секуляризма:

«На нас так сильно повлиял отказ от религиозности, все мы такие послушные дети XVIII века, что лишь сверхъественным усилием воображения мы можем прожить минуту в мире прежних идей и представлений…»⁴

Но, невзирая на трудности, мы должны попытаться напрячь наше воображение, ибо только поняв суть «века веры», мы можем надеяться постичь причины его распада.

Всего лишь три столетия назад европейская цивилизация была пронизана острым ощущением близости к Б-гу и четким пониманием обязательности Его требований для людей. И евреи, и неевреи, несмотря на долгую и непримиримую взаимную вражду, были объединены верой в Создателя, в Б-жественное Откровение и в Высший Суд, который ожидает каждого. Мир представал перед ними полем битвы, где человек в непрестанной борьбе с собой, вопреки превратностям бренной жизни, пытался подчинить свою волю Воле Б-га. Короче говоря, западный человек проявлял почти единодушное согласие с метафизическими истинами традиционной веры. Известный историк Уилл Дюран в работе об европейском «христианском мире» периода, предшествующего эпохе Просвещения, предлагает следующее наблюдение о движущей силе средних веков. Он определяет человечество того времени как сообщество, «опьяненное Б-гом», и продолжает:

«В средневековой истории нет ничего более волнующего, чем повсеместно ощущаемое всемогущество религии…»⁵

В подобном же ключе Дюран описывает положение евреев до XVIII столетия:

«…религия осуществляла своего рода духовный надзор за выполнением каждого пункта морального кодекса… Средневековый еврей принимал Закон с пиететом…, почитая его как дорогу к дому, как школу для молодого поколения, как единственно возможный способ существования».⁶

Многие современные евреи пребывают в уверенности, что жизнь их предков до XIX века была печальна и убога. Это неверное представление сложилось в основном под влиянием еврейских историков периода раннего Просвещения, которые в угоду собственным атеистическим взглядам манипулировали историей, как хотели.⁷ Основной тезис этих полемистов, видимо, состоит в следующем: народ, лишенный государственности, не способен к самореализации, т. к. он не имеет стабильности, а, следовательно, материального благополучия и т.д. Все это так. Действительно, средневековых евреев окружала атмосфера жесточайшего антисемитизма, они подвергались не только гонениям, но и физическому истреблению. Инквизиторы и крестоносцы убивали евреев, правители изгоняли их из страны или вынуждали жить в гетто, а население периодически взрывалось безумием погромов.⁸ Но несмотря на враждебность неевреев и крайнюю бедность, отличавшую их существование, евреи в средние века процветали духовно.

В своей широко признанной работе «История евреев» покойный английский историк Пол Гудман, член Королевского исторического общества, так описывает повседневную жизнь евреев в то время:

"…не испытывая абсолютно никакой деградации, средневековые евреи, несомненно, ощущали свое духовное превосходство над окружающими. Вера настолько пронизывала их сознание, что они не нуждались в демонстрации чудес, почитании реликвий, образов и в других формах активного суеверия; они избегали кровопролития, чуждые жестокости, которой были заражены их соседи; они хранили чистоту и святость семейной жизни, что вызывало невольное уважение; они создали добровольное братство, в котором не было ни рабов, ни крепостных; они были представителями и хранителями великой, всеми признаваемой культуры, которая зародилась на тысячу лет до того, как их гонители появились на исторической арене. В эпоху, когда не только аристократы, но даже и царственные особы едва умели написать свои имена, у евреев была система всеобщего образования… Все это вкупе с религиозными чувствами в их самом чистом виде помогало формированию самосознания еврейской нации, закаляло их бесконечное терпение и придавало им мужественную твердость, которая беспрецедентна в истории человечества.

…Внутренняя сила, готовность к стойкому сопротивлению, сплоченность в сочетании с высокой духовностью определяли моральный облик еврея… Несмотря на внешнюю грязь и убожество, еврей был здравомыслящим, трудолюбивым и морально чистоплотным человеком в повседневной жизни…»⁹

Так называемые «эксперты» социологии и ее причинно-следственных процессов никогда не переставали удивляться тому, что еврейский народ выжил в долгой ночи средневековых гонений и преследований. Фредерик Швейцер в своей работе «История евреев» называет причину этого удивительного свойства «вечного народа»: «…величайшим достижением средневековых евреев… было то, что они выстояли как народ, исповедовавший древнюю религию. При этом они превзошли все ожидания. Великолепная система образования, основанная на изучении Торы и Талмуда, питала и поддерживала эту веру».¹⁰

Говард М. Захар развил эту мысль в работе «Курс истории современного еврейства», рассматривая жизнь российских евреев в прошлом веке:

«Поскольку знание Талмуда считалось величайшим достижением…, не только учащийся ешивы, но практически каждый еврей мужского пола в тот или иной период своей жизни изучал тексты Талмуда. И даже для деловых людей обычным занятием было несколько часов в неделю после вечерней службы проводить в синагоге, склонившись над святыми книгами. Если и была какая-нибудь характерная мелодия в черте оседлости, то это было мягкое, распевное чтение талмудических текстов, в такт которому раскачивались взад-вперед головы над драгоценной рукописью. Где еще помимо черты оседлости ученые, князья общины, почитались больше, чем самые богатые люди?»¹¹

Гудман также указывает, что изучение Торы было той силой, которая поддерживала еврейскую нацию, когда она переживала свои самые худшие времена в галуте:

«В годы торжества мракобесия самых темных из средних веков евреи считали учение первейшей религиозной обязанностью. Для средневекового еврея пределом мечтаний было не получение неожиданного богатства, а высокая честь попасть в число самых образованных и ученых членов общины. Невежество было позором; только грамотный и образованный человек вызывал уважение… Ум, отточенный диалектическими поворотами дискуссий, стройной системой логических доказательств, которыми изобилует Талмуд — главный объект изучения, требовал новых знаний и обретал способность быстро мыслить, которая оказалась присуща многим евреям, когда после многовекового угнетения им в какой-то мере была дана возможность проявить себя».¹²

Но религиозность средневекового еврея никоим образом не ограничивалась научными занятиями. Помимо постижения Торы и участия в молитве, Талмуд учил евреев «актам деятельной доброты». Она проявлялась в хорошо продуманной системе взаимопомощи и поддержки, в сравнении с которой бледнеют акции современных «государств благоденствия». Как пишет Гудман:

«Средневековое еврейство отличалось широкой и щедрой благотворительностью, которая ни одного из сынов Завета не рассматривала как парию. И не было в жизни обстоятельств, не учтенных этой всеохватывающей системой благотворительности. Эта благотворительность осуществлялась очень осторожно, тактично…, она была лишена даже налета унизительности, и последний еврейский бедняк, особенно если он слыл ученым человеком, имел право принимать цдаку не как милостыню, ясно давая понять жертвователю, что тому оказана привилегия отдать добровольно то, что у него можно просто потребовать. Беглый еврей всегда мог рассчитывать на радушный прием в доме своего более удачливого собрата по религии; его принимали не как жалкого бродягу, а как желанного гостя; проданный в рабство еврей мог не сомневаться, что его выкупят единоверцы. Как всякое доброе дело, личное служение общине считалось исполнением Б-жественной заповеди».¹³

Помимо изучения Торы и совершения добрых дел еврей допросветительского периода имел почти уникальные в истории отношения с Б-гом: «Я — Ты». Он молился Б-гу, пел Ему, танцевал для Него и жаловался Ему. Все это совершалось в духе радостного благочестия. Вера средневекового еврея не была озарена огнем адского пламени, не отдавала запахом серы, как вера В1Ые-Век — фундаменталиста, она ничуть не напоминала чопорный, с поджатыми губами, аскетизм пуритан Новой Англии. Это была религия духовного общения с Б-гом, преисполненная духом проповеди Псалмопевца: «Служите Б-гу в радости, предстаньте пред Ним в ликовании».¹⁴ Захар пишет:

«…при полном отсутствии декора… евреи в синагоге молились глубоко, искренне и эмоционально, в искренней благодарности раскрывая свои сердца Б-гу…»¹⁵

«Отнюдь не обостряя жизненные противоречия…, устойчивая религиозность, царившая в черте оседлости, была для евреев основным источником, откуда черпали новые силы, утешение и отдохновение. В еврейском мире вся жизнь протекала в религиозном русле, и радость была неотъемлемой ее частью».¹⁶

Таким образом, можно вывести два основных положения, с которыми согласны все, занимающиеся изучением жизни евреев в средние века:

1) в период, предшествующий Эмансипации, евреи были глубоко верующими и, вследствие этого, счастливыми людьми;

2) радостное благочестие было первопричиной удивительной стойкости и непреклонности евреев, с которой они отстаивали свое право называться народом.

И вот сегодня, спустя примерно двести лет, ситуация коренным образом изменилась. Используя удачную фразу Дюрана, можно сказать, что иудаизм больше не является «жизненно важной средой обитания» для большинства евреев XX века. Еврей больше не ощущает безмятежной ясности в своей вере, он не понимает своего отношения к ней и поэтому не защищен от бешеных атак ассимиляции, напротив, он стал полностью подвластен силам «культурного воздействия».

Безусловно, быстрая утрата религиозности произошла не только у евреев. Перефразируя известное замечание Хилари Беллона о католицизме, мы можем с уверенностью сказать, что «вера» больше не означает «Европа», а «Европа» больше не означает «вера». Габсбурги и Бурбоны не правят больше своими народами в гармоничном союзе с церковью. Революция 1848 года всколыхнула народные массы Европы, и они, за исключением жителей некоторых сельских регионов,¹⁷ двинулись за своими вождями по пути все большей секуляризации.

Причины столь быстрого изменения в метафизических представлениях человечества разнообразны. В мире мысли и до XVIII столетия можно было заметить некоторые предпосылки того, чему предстояло произойти. Многие историки сходятся на том, что истоки антирелигиозного мятежа, вспыхнувшего во Франции XVIII века, кроются в протестантской Реформации или даже раньше, в эпохе Ренессанса. Другие ученые идут еще дальше, в ХVII век, указывая на утопический неогностицизм Иохима из Флора или на первых гностиков конца Римской империи. Зыбкий компромисс между материализмом и католицизмом, установленный Декартом и развитый посткартезианцами, был без сомнения еще одним важным интеллектуальным фактором, который привел к тому, что человек в конце концов отринул Б-га. Отказ от моральных норм, который проповедовали Гоббс и Макиавелли, также способствовал религиозному упадку в Европе. А некоторые мыслители утверждают, что разные варианты отрицания трансцендентного Б-га, появившиеся в XVIII веке, существовали всегда, на протяжении всей истории человечества и продолжают возникать в различных философских формах и символах.

Однако какой бы разнообразной ни была подоплека ситуации, практически все историки сходятся на том, что мост, по которому большинство верующих (и христиан, и евреев) перешло от теоцентрического мировоззрения на действительность к границам Города Мира, был спроектирован во Франции XVIII века знаменитыми «философами» и их многочисленными последователями. Их пагубная роль в истории отступничества Европы от традиционной веры слишком явна. Именно произведения французских «людей разума» способствовали тому, что ударные волны идеологии материалистического толка покатились из Франции в Германию, сильно пошатнув здесь устои веры, а затем затопили и остальные части Европы. Что касается евреев, то именно в Германии были поставлены под сомнение основные принципы иудаизма и именно из цитаделей еврейской ереси в Гамбурге, Франкфурте-на-Майне и других мест идеалы французского Просвещения и немецкого Aufklarung достигли главных бастионов ортодоксального иудаизма в Восточной Европе. Там, в частности в Галиции, Литве и на Украине, секуляризм XVIII века был перелит в еврейскую форму и обнаружил себя в таких атеистических идеологиях как автономизм, секулярный сионизм, бундизм, социализм, нигилизм и т. д. По словам Карла Беккера, признанного знатока того поворотного момента европейской истории:

«В те дни… судили Б-га. Это было не больше и не меньше, как cause celebre своего времени».¹⁸

Не может быть ни малейших сомнений относительно вердикта, который вынесла Европа на этом суде. Некогда единодушно поддерживаемая религиозность христиан и евреев была расчленена трескучей риторикой таких «светил» Просвещения, как Вольтер, Дидро и Гольбах. Алексис де Торквиль писал в 1856 году об атмосфере «всеобщего неверия, в котором захлебнулись все религиозные вероучения конца XVIII века». В 1770 году Сегюр, avocat general Франции, писал:

«Философы стремились продолжить начатое революцией изменение общественного мнения о религиозных институтах. Поэзия, исторические исследования, романы, даже словари заражены ядом неверия. Их сочинения, прежде редко публиковавшиеся, теперь сплошным потоком наводняют провинции».¹⁹

Давайте теперь обратимся к тем разделам философии Просвещения, которые касаются ортодоксальной веры вообще и веры евреев в частности. Но прежде, чем мы начнем, читателю важно запомнить несколько основных положений.

1) Все «философии», несмотря на то, что они почти полностью единодушны в своем отрицании религии как системы, все-таки отличаются друг от друга во многих второстепенных вопросах. Однако, по мнению ведущих исследователей этого периода, таких как Питер Гэй, Крейн Бринтон и Эрнст Кассирер, Просвещение развивалось по этапам: начиная с осторожного и вежливого скептицизма, перешло к религиозному деизму, исповедуемому Вольтером, и затем достигло кульминации в воинствующем атеизме Гольбаха и Дидро. Поэтому с точки зрения «кумулятивного исторического эффекта», мятеж против доктрины «верующей Европы» был единым целым и как таковой будет рассматриваться на следующих страницах.

2) Мы не будем обсуждать экономические или политические доктрины, с которыми обычно ассоциируются «философии». Истинность или ошибочность таких теорий, как представительное правительство, терпимость, плюрализм, экономическое равенство и прочее, не имеют отношения к предмету этой книги: иудаизм и его связь с современным еврейством.

3) Иудаизм Торы будет рассмотрен только в следующей главе. В данный момент все, что требуется от читателя, — это то, чтобы он рассматривал совершенства «разума», «скептицизма» и «рационализма» с небольшой долей иронии и хорошей порцией настоящего скептицизма.

Итак, прежде чем начать обсуждение критики ортодоксальной веры «просветителями», читателю было бы полезно задуматься над словами английского историка Эдварда Гиббона, который отнюдь не являлся апологетом ортодоксальной религии, но, посетив парижский салон барона Поля Гольбаха, вынужден был признать, что известные «вольнодумцы» «…смеялись над осторожным скептицизмом Юма, проповедовали атеизм с фанатичностью догматиков и проклинали всех верующих с насмешками и презрением».²¹

Сам Гольбах, хотя обычно историки упоминают его имя как пример крайней атеистической тенденции именно в философии, был и на деле типичен для третьего и последнего этапа теоретического развития идей «века разума». Титулуя себя самого «личным врагом Б-га», барон был не просто яростным ниспровергателем религиозных доктрин: он призывал к «полному уничтожению» того, что называл «предрассудком всех времен». Этим он предвосхитил деяния активных своих последователей, якобинских лидеров террора 1793 года, которые с беспримерной жестокостью преследовали любую конфессиональную деятельность.

«Добродушный», по словам друзей, барон просто не выносил «диких и смехотворных предрассудков евреев»²² (так он именовал христианские и иудейские доктрины) и поэтому призывал:

«Слова “Б-г” и “творить” должны быть вычеркнуты из языка! Друг человечества не может быть другом Б-га… Он знает, что счастье человеческой расы настоятельно требует, чтобы мрачное, шаткое здание, возведенное предрассудками, было снесено до основания…, чтобы химеры, которые мучают несчастных, были попраны…»²³

Жгучая ненависть, которую Гольбах питал ко всем религиозным системам, существовавшим тогда в Европе, привела его и многих современных ему «философов» на позиции неистового антисемитизма. В конце концов, рассуждали они, евреи первыми принесли человечеству «бич» ортодоксального монотеизма. Что касается «семени Израилева», то парижский барон, забыв им самим провозглашенное утверждение, что «Добродетель, Разум и Истина навсегда останутся единственными божествами», заявлял:

«Одним словом (Моисей) сделал из евреев безумных и диких чудовищ… вдохнул в них дух разрушения… (Евреи) это нация грабителей, узурпаторов и убийц… Дикие и смехотворные предрассудки евреев сразу же сделали их врагами человечества и объектом презрения… Озлобленные неудачей, они становились все более ослепленными, фанатичными и мятежными».²⁴

Мы опустились здесь до цитирования сочинений Гольбаха лишь для того, чтобы подтвердить данную Гиббоном характеристику его философских взглядов. К тому же, занимаясь идеологией Просвещения, следует иметь в виду очень важное обстоятельство: большинство «людей разума», влиявших на состояние европейской мысли, не были учеными ни в каком значении этого слова.

Они были чем-то средним между идеологами и полемистами. Это отмечает даже Макс Пирсон Кушинг в своем довольно благожелательном исследовании о Гольбахе: «…нельзя сказать, что он проявил большую историческую проницательность».²⁵ То же относится к Вольтеру и другим его единомышленникам. А изменить ход истории «людям разума» удалось не потому что их аргументы были весомы и убедительны, а по той простой причине, что злобно-агрессивный стиль их писаний оказался как нельзя более подходящим для той Европы, которая в течение веков подсознательно взлелеивала обиды и недовольство ancien regime и традиционной верой.

Насколько подобные обиды закономерны это вопрос, затрагивающий такие разнообразные темы, как суть и цель правления и гражданства, природа власти, ее легитимность и т.д. Если бы мы занялись рассмотрением этих тем подробно, они увели бы нас в сторону от нашего нынешнего разговора…

Подытоживая сказанное, можно сделать вывод: просветительская критика религии шла по трем основным направлениям.

1) Прежде всего утверждалось, что в историческом плане религия всегда была враждебна человечеству, поскольку, во-первых, она препятствовала научным поискам и была причиной «обскурантизма» в средние века; во-вторых, догматически постулируя религиозные доктрины, она якобы насаждала дух нетерпимости, фанатизма и ненависти.

2) Далее, «философы» утверждали, что происхождение религии, ее источники — чистейший вымысел, и делали заключение: Писание не что иное, как навязанное попами доверчивым простакам собрание бессмысленных легенд, впрочем, довольно забавных.

3) Кроме того, «люди разума» считали себя абсолютно «рациональными существами», способными выявить «естественные» особенности человека, данные ему природой. «Философы» верили в то, что применяя «научные» методы, можно приблизить «новую эру бесконечного прогресса», настоящую утопическую эпоху, в которой освобожденное от религиозного рабства человечество будет вечно наслаждаться совершенной любовью и разумом. Короче говоря, они самонадеянно полагали, что способны коренным образом изменить природу человека и реальность мира.

Давайте сейчас рассмотрим более подробно и в отдельности суть каждого из этих критических выпадов.

1) Пагубное влияние, которое религия якобы оказала на развитие человечества, было любимым коньком наиболее известного, хотя и не самого глубокого мыслителя из «философов» — Франсуа Мари Аруэ де Вольтера (1694-1778 гг.). Согласно Вольтеру, религия всегда противостояла цивилизации и прогрессивным силам общества. Помпезное высокомерие этого самоуверенного вождя просветителей наглядно прослеживается в его «Философском словаре», где он в манере, типичной для догматизма «философов», как исторический факт предлагает следующее абсурдное утверждение:

«Интеллект Европы за последние 100 лет достиг большего прогресса, чем за всю предыдущую историю со времен Брахмы и Зороастры».²⁶

Подобным же образом подводит итог нескольким тысячелениям истории и Гольбах:

«Под видом обучения и просвещения людей религия на самом деле держит их в невежестве, душит желание узнать самые интересные предметы… теология возвела непреодолимые барьеры на пути к истинному знанию… Прослеживая историю человеческого разума, мы легко убедимся, как усердно она сдерживала его развитие».²⁷

Этот по-детски упрощенный взгляд на историю нашел отражение в принадлежащей Вольтеру крылатой фразе, которая облетела всю Европу: «Раздави гадину!» «Гадина» — не что иное, как религия. «Будь счастлив и раздави гадину!» — такими словами он часто заканчивал письма друзьям.

Как и в случае с Гольбахом, убежденность Вольтера, что религия является источником зла в Европе, переросла в патологическую ненависть к еврейскому народу, давшему начало европейским религиям. Он считал евреев «ничтожным, невежественным, грубым народом», «единственной наукой которого является наука маклерства и ростовщичества». В глазах Вольтера евреи, к несчастью для человечества, были духовными предками населения Европы и прародителями веры, направленной против гуманистических идей. Этот саркастический деист писал: «Они (евреи) сохраняют свои обычаи, противоположные всем добрым обычаям; поэтому их считают народом, противопоставляющим себя другим, которым они служат из жадности, ненависти и фанатизма; они сделали ростовщичество святым долгом. И это наши отцы».²⁸

Отвлечемся на минуту от напыщенного стиля этих полемических строк (хотя они очень показательны для общего подхода «философов» к этой проблеме). Нам практически нет нужды возражать по этому поводу. Подобная критика, несмотря на ее авторитетность в наполненные эйфорией дни конца XVIII столетия, становится просто смехотворной, если рассматривать ее как исторический факт. Пренебрегая требованиями истинной учености и научного метода, «философы» просто предпочитали игнорировать те факты, которые противоречили их предвзятым догмам. Они заранее выносили суждения о любых имеющихся фактах задолго до того, как те были изучены. Кстати, довольно сомнительно, изучались ли эти факты вообще. Вот что пишет Густав Лансом, самый благожелательный биограф Вольтера, об авторе «Кандида»:

«Он был донельзя самоуверен. Он манипулировал фактами и текстами. Можно составить бесконечный список его оплошностей, ошибок и подтасовок, а то и попросту фантазий. В его работе отсутствовали корректные методы, скрупулезная точность нынешних ученых. Он слишком быстро работал, делая скороспелые выводы, и с важным видом рассуждал о предметах, в которых его компетентность была сомнительной. Он был снедаем предубеждениями и пристрастиями. Он был дилетантом и журналистом».²⁹

Тем не менее, факт остается фактом: мнения «философов» имели большой вес в XVIII веке, и даже в наше время слышны отголоски их суждений. Ведь многие наши современники безотчетно уверены в том, что религия в течение столетий мешала прогрессу, что она как-то противостоит разуму, счастью, гуманизму и т.д.

Но любому человеку, хотя бы отдаленно знакомому с историей западной цивилизации, ясно со всей очевидностью, что реальное положение дел в корне отличается от несусветных догм «философов». На протяжении письменной истории именно святые, мудрецы, мистики и метафизики несли человечеству блага истинной учености.* Именно они традиционно передавали людям мудрость точных наук — математики, логики, а также музыки, философии и т.д. Как однажды заметил Томас Хаксли: «Ученые средневековых университетов, как известно, изучали грамматику, логику и риторику. Таким образом, их исследования, какими был несовершенными и ошибочными ни казались они в свете современных знаний, вынуждали их лицом к лицу соприкасаться с разными аспектами интеллектуальной деятельности человека. Потому что эти занятия включали в себя то, что мы сейчас называем философией, математикой, физикой и искусством. И сомневаюсь, что учебная программа какого-нибудь нынешнего университета так разнообразно и полно демонстрировала понимание того, что считается культурой, как это делали старые тривиум или квадривиум».³⁰

Не просто случайное стечение обстоятельств побудило ученых в средние века с таким рвением заниматься естественными и социальными науками. Эта необходимость явилась следствием их восприятия бытия как результата творения Создателя. По словам д-ра Мориса Поувика, профессора кафедры истории Оксфордского университета, век «теоцентризма» …когда в жизни господствовала концепция упорядоченной Вселенной с четкой иерархией между нравственным и физическим законом, обратили народы Европы лицом в единственном направлении, движение по которому сулило общественный или научный прогресс.³¹

Известный ученый проф. А. Н. Уайтхед, который охарактеризовал средние века как «одну долгую подготовку интеллекта Европы к упорядоченности», привлек внимание исследователей к источнику научных поисков в средневековье:

«Крупнейший вклад средневековой мысли в развитие науки заключался в необоримой вере, что каждое явление, даже самое незначительное, можно соотнести с предшествующим совершенно определенно, как пример общих принципов… Современная научная теория неосознанно вытекает из средневековой теологии».³²

Безусловно, нет недостатка в доказательствах, уничтожающих созданные Просвещением карикатуры на средние века и на способ приобретения знаний в тот период. Читателя, которому интересны дальнейшие документальные подтверждения, отсылаем к заметкам в конце этой главы, где перечислены названия важнейших работ по этому предмету.³³

Есть достаточно свидетельств того, что «век веры» действительно иногда стоял на пути какого-либо нового открытия или изобретения, позже все-таки реализованного. Однако это абсолютно не характеризует веру per se, а лишь позволяет оценить человеческую природу и официальные институты. Как однажды заметил Джордж Бернард Шоу, «…общество держится на нетерпимости». Обычно приверженцы какой-нибудь прочно укоренившейся в обществе доктрины резко отрицательно реагируют, когда их предвзятое мнение оспаривается. Так обстоит дело в любой сфере интеллектуальной деятельности, что с готовностью могут подтвердить и изобретатели, и историки. Многим величайшим научным открытиям яростно препятствовали ведущие ученые соответствующих областей знания. Шоу, скептик-реалист, отмечает далее: «Есть яркие примеры проявления нетерпимости, но они столь же характерны для нашего времени, как и для средних веков». А Роберт Е. Д. Кларк, изучавший эту проблему, сделал такое резюме:

«Дилемма одна — и для религии, и для науки. Официальная религия, как и официальная наука, с трудом усваивает новые идеи, опасные и революционные. Израиль в древние времена преследовал пророков, церковь в средние века продолжала гонения на инакомыслящих. Нет объективного критерия, по которому можно определить, какие новаторы внесут ценный вклад, достойный передачи потомкам, а какие являются обычными энтузиастами, поэтому и церковные, и светские власти неизменно оказывают сопротивление любым новшествам… Не религия делает из людей лицемеров — каждая организованная система делает с людьми то же самое».³⁴

В целом, мы можем с уверенностью сказать, что высказывания «философов» о пагубном влиянии религии в области человеческих знаний раскрывают больше их собственные предубеждения, чем заблуждения верующих. В действительности же, иудазим, как впрочем и другие религии, относится к возможностям человеческого ума с большим уважением. Различным материалистам прошлого с их странными концепциями тотального релятивизма потребовалось триста лет, чтобы приравнять человеческий разум к мыслительным способностям смеющихся гиен. Еврейские же теологи редко уклонялись от того, чтобы сформулировать постулаты своей веры и доступно их изложить. Со времен раби Саадии Гаона, жившего в Вавилоне около тысячи лет назад, и до настоящего времени — времени таких светил, как раби Иосэф Дов Соловейчик, любой изучающий историю еврейской мысли подтвердит, что логическая точность и убедительная аргументация великих мудрецов Торы поистине чудесна. Рациональность веры Торы, историческая достоверность Синайского Откровения, глубины и ответвления веры были бесстрашно проверены и перепроверены на протяжении долгой истории нашего народа.

Что же касается утверждения, будто бы фанатизм и нетерпимость более свойственны теоцентрическим векам, чем «эпохе разума», в которую нас вводят французские «просветители» (как они сами полагают), то мы во второй половине XX века можем лишь грустно улыбнуться от удивительной оптимистической наивности, которая навеяла такие фантазии. Французская революция, фактически явившаяся воплощением идеологии «философов», захлестнула европейский континент ужасами варварства, какое было немыслимо при Бурбонах. Возможно, геноцид во Франции якобинцев велся от имени «свободы, равенства и братства», но его нетерпимая тотальная безжалостность никоим образом не оправдывается этим обстоятельством.

Нам, живущим в XX веке, хорошо известны имена Робеспьера, Наполеона, Ленина, Сталина, Гитлера, Мао Цзедуна и т. д. и вся та ненависть, разрушительная сила фанатизма, которую они принесли человечеству, не прибегая к поддержке ортодоксальной веры. Геббельс в полном смысле слова превзошел Торквемаду, а Женева Кальвина — ничто по сравнению с Пекином хунвейбинов. Разве акты варварства, совершенные в Освенциме или при бомбежке Дрездена, вызваны религиозными предрассудками? Разве 20 млн. китайских националистов, убитые Мао, или гражданское население Май Лей, уничтоженное американскими солдатами, стали жертвами крестового похода? Фактически все разрушительные трагедии современной истории были совершены людьми, ослепленными различного рода мирскими мифами и вполне способными совершить неисчислимые нечеловеческие злодеяния ради достижения своей цели.

Стоп, может возразить читатель в этом месте. А как же насчет Ирландской республиканской армии и ее террористических актов? А фалангисты в Испании, убивавшие военнопленных? А еврейские погромы, которые устраивали русские религиозные фанатики в Кишиневе в 1903 году? Или нападения протестантов на католиков в Балтиморе во время the Know-Nothingism в 1840-х годах? Разве этот список не такой же длинный, как список перечисленных здесь преступлений не на религиозной почве?

Что ответить на это? Действительно, жестокость, бессердечие вполне свойственны человеческому роду. Как пишет Рейнгольд Нибур, «ненависть, фанатизм, нетерпимость — это часть того, что есть человек, а не какой-то частный религиозный феномен. И французская, и русская революции показали, что злодейства легко совершаются и без помощи духовенства… И якобинские, и коммунистические фанатики поклонялись “истине”, “разуму” и “прогрессу” или “марксистско-ленинской науке” как абсолюту».³⁵

Возможно, в тот момент истории «философы» действительно имели основание мечтать или надеяться на лучшие дни для лучшего человечества. Но они не имели права приписывать религии пороки, присущие человеку. Ортодоксальная религия, по крайней мере на уровне доктрины, логически обоснованно убеждает в недопустимости достижения высоких целей с помощью порочных средств и, утверждая неприкосновенность и святость человеческой жизни, решительно отвергает варварство. А все, что могут предложить секуляристы, это неясное и в конечном счете неоправдывающееся обязательство «творить добро». Если за период теоцентрических столетий и не удалось воплотить в жизнь религиозные догматы всеобщего милосердия, то вина лежит не на вере как таковой, а на противоречивой человеческой природе. Как говорил Честертон, «религия не потерпела краха в историческом плане — ей просто не дали шанса».

В качестве отступления: я совершенно игнорировал самое естественное возражение евреев в ответ на обвинения в религиозной нетерпимости, фанатизме, преследовании и прочих подобных вещах — еврейский народ крайне редко принимал участие в религиозных гонениях. Почти все преступления, совершенные от имени религии, связаны с христианством или исламом. Еврейская история в этом смысле почти полностью безупречна. Однако я намеренно избегал подобной аргументации, потому что она, без сомнения, вызовет замечание, что евреи, будучи народом без правительства, попросту не имели гражданской власти, которая занималась бы охотой на ведьм или религиозными преследованиями. Но чисто теоретически я вполне допускаю, что и иудаизм имеет потенциальные возможности переступить границы веротерпимости.

Итак, если ортодоксальные религии грешили, усердствуя в достижении своих целей, то они не более виновны в этом, чем другие мировоззренческие концепции. И нет необходимости опровергать нелепое мнение тех ограниченных людей, которые считают, что все верующие — евреи или христиане — должны быть образцами добродетели. Есть большое количество великих и добрых людей среди убежденных атеистов, так же как есть легионы верующих с молитвой на устах и злобой в сердце. Религиозность — не гарантия от греха. Но она является гарантией от попыток низвести ценность человеческой жизни до уровня, уготованного людям релятивистами-материалистами, которые полностью перечеркивают единственную убедительную апологетику терпимости из числа выдвигавшихся когда-либо, — «человек создан по образу Б-жьему».

Не существует согласованной еврейской трактовки таких понятий как терпимость и плюрализм. Еврейская традиция включает в себя самые разные мнения по этим проблемам — от более «авторитарного» до позволяющего, и можно утверждать, что ни одна из сторон еще не сказала своего последнего слова в этом вопросе. Однако современный еврей, чувствующий приверженность доктринам терпимости, найдет достаточно источников в традиции Торы, которые поддержат его убеждения.

Следует подчеркнуть, что употребление слова «терпимость» любым ученым, кроме теолога, бессмысленно. Нельзя терпимо относиться к какому-либо мнению, если не допускать, что какое-то мнение, кроме твоего, может быть верным. Релятивисту совершенно безразличны любые мнения, поскольку он считает их субъективной иллюзией, а следовательно, он философски не способен к терпимости. Только религиозный человек может терпеть и прощать ошибки и заблуждения, так как он верит в истину.

В подтверждение я приведу цитату из книги Мишнэ Тора раби Моше Маймонида (XII век) о религиозном долге еврея по отношения к своим отверженным собратьям:

«…подобает помочь им вернуться к вере, приблизить их словами мира…»³⁶

Как это не похоже на слова нетерпимого фанатизма! Обратитесь к жизни и трудам покойного раби из Бельц (Польша), Аарона Рокеаха (1880-1957 гг.). Этот известный мудрец, который в конце своей жизни обосновался в Израиле, был живым воплощением бесконечной любви к ближнему, чего Тора требует от всех евреев. Однажды, находясь в Тель-Авиве, он сказал своим спутникам, что евреи, встречающиеся ему на улицах, — dem Rambam's Yidn(«евреи Рамбама»), намекая на приведенное выше изречение Рамбама. И это несмотря на то, что подавляющая часть населения Тель-Авива — неверующие!

А раби Ицхак Лурия из Цфата, талмудист и мистик, ввел в число ежедневных молитв коротенькую молитву, которую он считал необходимой частью Б-гослужения. Ее текст гласит:

Сим я принимаю на себя обязанность выполнять заповедь Торы «…и возлюби ближнего своего, как самого себя».³⁷

Раби Элазар Азикари из Цфата, современник раби Лурии, пишет в комментарии к книге Эйха (Плач Ирмеяу):

«…когда все евреи живут в согласии друг с другом, Сатана не может нанести им вреда, и Б-жественное Присутствие с ними, даже если они не особенно благочестивы».³⁸

Раби Авраам Иешаяу Карелиц (Хазон Иш), не так давно скончавшийся в Бней Браке (Израиль), считался одним из величайших в последние годы авторитетом в толковании Торы. Его обширные познания и почти невероятная осведомленность в сложной науке изучения Талмуда делают его труды по Закону настоящей классикой. Он писал:

«В наше время, когда мы не являемся свидетелями чудес, на нас возложена обязанность узами любви соединить неверующих евреев с верой отцов и как можно ярче осветить их светом Торы».³⁹

Эту традицию безграничной заботы обо всех евреях, независимо от степени их религиозности, продолжают многие еврейские религиозные организации иудаизма Торы. Следует упомянуть Агудат Исраэль с ее обширной сетью программ, направленных на физическое и духовное благо всех евреев; Молодой Израиль, ведущий большую работу среди еврейских солдат, студентов и т. д.; Тору Умесору и ее ни с чем несравнимую программу еврейского образования, охватывающую сотни общин в Америке и Канаде; Явне, осуществляющую разнообразную деятельность в области образования еврейской молодежи; Национальную конференцию синагогальной молодежи, которая приобщила тысячи молодых евреев к их духовному наследию, и, наконец, последнюю в перечислении, но отнюдь не по значимости, организацию Любавичских хасидов с ее огромной армией преданных последователей, неимоверными усилиями которых среди евреев всего мира распространяются материальные и духовные блага.

Итак, традиция Торы, точно определяя границу между верой и ересью, постоянно демонстрирует примеры человеческого братства и милосердия**, о котором «философы» рассуждали с непогрешимым видом, но которое никогда не проявляли сами и не внушали своим ученикам.

«Философы» также любили порассуждать о том, что жизнь в столетия теоцентризма была угнетающе мучительной, сущей тюрьмой для несчастных, вынужденных влачить жалкое существование. И в этом случае «философам» Просвещения лучше удаются фантазии, чем корректный исторический анализ. Ни ученые прежних лет, ни современные исследователи не привели никаких доказательств, подтверждающих абсурдные утверждения, которыми люди «века разума» стремились сместить идеологические ориентиры. Напротив, стало ясно, что за последние двести лет человечество, непрерывно утрачивая веру, лишилось самих корней существования: осознания жизненной цели, чувства реальности, стабильности и т.п., что всегда было питаемо верой в Б-га. И как печальный итог — ощущение беспокойства, депрессии, самоубийства, тяжкие преступления, распад семьи и сонмище других социальных бедствий, которые гораздо более часты в наше время, чем в эпоху всеобщей религиозности.

Все это особенно касается евреев. Как мы уже говорили, любой авторитетный и объективный исторический источник свидетельствует о том, что евреи Европы, несмотря на поношения и преследования, гонения и геноцид, в средние века вели уравновешенную и счастливую жизнь, ибо тогда вера в Б-га и Его Тору составляла основу их бытия. Нет нужды снова и снова обсуждать этот вопрос. Миф о несчастьях евреев, вызванных их приверженностью Торе, дарованной Б-гом, — просто плод воображения прилежных учеников французских просветителей, фантазия, не выдерживающая никакой объективной проверки историческими фактами.

Итак, мы можем с уверенностью утверждать, что аргументы «просветителей» по этому поводу до такой степени легковесны и необоснованны, что кажутся нам в XX веке абсолютно смехотворными.

2) Следующей темой, на которую обрушивают огонь своей критики «философы» Просвещения, является происхождение религиозных верований. И, надо признать, что их настоятельные попытки доказать фиктивность Писания, или, как оно известно среди евреев, Письменной Торы,*** во многом оказались успешными и нанесли огромный вред иудаизму.

По мере того, как атаки «философов» на подлинность Б-жественного Откровения начали распространяться по всей Европе, Тора стала терять свой блеск в глазах многих введенных в заблуждение евреев. Подвергая критике историческую достоверность Писания, полемисты «века разума» наводили свои прицелы прямо в сердце ортодоксальной веры. Как обычно, их доводы основывались не на серьезных исследованиях или результатах научного поиска: ведь в конце ХVIII века об открытиях современной археологии, лингвистических исследованиях и т. п. не приходилось даже и мечтать. Вместо непредвзятого изучения небольшого количества имевшихся тогда фактов, «мудрецы Франции» выдвинули собственные предположения, которые (в свойственной им манере) они представили не в виде нуждающихся в доказательстве гипотез, а как неопровержимые научные данные.

Гольбах был вполне в своем репертуаре, когда писал:

«Происхождение религиозного мировоззрения относится к тому времени, когда первобытные народы находились еще во младенчестве. Именно к неразвитым, грубым, невежественным людям адресовались проповедники религии…»⁴⁰

А Дени Дидро, другой ведущий «философ», предлагает нам следующее гаерское описание момента возникновения веры:

Жил человек, которого предали друзья, оставила жена, забыли дети; нечестный компаньон растратил его состояние… Полный отчаяния и глубокого презрения к человечеству, он удалился от мира, найдя убежище в пещере. Там, утирая слезы кулаками, он размышлял о мести, достойной его обиды, причитая: «О негодяи! Что мне придумать, чтобы наказать их по заслугам и сделать такими же несчастными, как я!» Через мгновение он выскочил из пещеры с возгласом: «Б-г! Б-г!»⁴¹

Сейчас, в XX столетии, располагая обилием научных данных, мы можем лишь слегка усмехнуться в ответ на самонадеянные разглагольствования французов о происхождении религиозного мировоззрения. Но в то время действительно почти не существовало авторитетных свидетельств, либо опровергавших, либо подтверждавших историчность Писания. Может возникнуть вопрос, почему же «философы» нарисовали такую картину, не имея никаких к этому оснований, неужели «парижские мудрецы» на самом деле знали, где и при каких обстоятельствах впервые было произнесено слово «Б-г»? Или они проводили серьезные исторические исследования этой проблемы? Возможно, Вольтер, Гольбах и Дидро сколько-нибудь известны как антропологи, археологи, филологи или историки?

Нет! Как всегда, когда мы имеем дело с амбициозными притязаниями «философов», сам собой напрашивается вывод: сначала они делали заключение, а потом подтасовывали факты. Находясь под влиянием того, что впоследствии назвали эволюционизмом, они верили в непрерывный, неизменный и поступательный прогресс человечества. Эта теория вынуждала их признать, что поскольку зарождение религии произошло в период, который считается детством человечества, то и религиозные доктрины должны быть детскими и неразумными. Приверженные догме, которая постулировала, что Б-га религиозной ортодоксии не существует, они делали вывод, что Писание (самый убедительный документ, свидетельствующий о Его существовании) — безусловная фальсификация.

Каким же образом тогда, рассуждали они, появилось религиозное мировоззрение? И делали заключение: вероятно, оно было создано людьми, наделенными чрезмерным воображением. Почему, задавались они вопросом, появилось нечто столь нелепое? И отвечали сами себе: все это просто — вера родилась из желания касты священников властвовать, она порождена несовершенным мышлением испуганных дикарей и т.д. и т.п.

Сейчас рассуждения подобного рода представляются нам абсолютно нелепыми. Это ясный и простой случай мифотворчества. Решив перекроить историю в угоду собственным философским доктринам, «философы» вынуждены были ополчиться против Писания, ибо оно на каждом шагу противоречило их заново состряпанной истории. Все эти «аксиомы» «века разума» лучше всего было бы просто не замечать, но мы, евреи XX века, вряд ли можем позволить себе такое удовольствие, каким бы заманчивым оно ни было. Германское «Просвещение», которое способствовало массовому отходу евреев от своей веры (более подробно об этом дальше), питалось соками именно французского просветительского критиканства с его доморощенной историей «первобытного человека». Вероятно, следует отметить, что «философы» не были единодушны, изображая древних людей невежественными, суеверными простаками. Жан-Жак Руссо, конечно же, не преминул изобрести собственный миф о «благородном дикаре», безгрешном человечестве, мыслящем и любящем, но, к сожалению, еще в древности испорченном порочными общественными институтами. Нельзя не признать, что воображение Руссо тоже было чрезвычайно богато.

Одним из главных «достижений» таких людей, как Абрахам Гейгер (1810-1874 гг.), чьи еретические воззрения нанесли непоправимый вред сознанию немецких евреев в беспокойном XIX веке, было распространение в массах ничем не обоснованных теорий критики Писания. Со временем Гейгер сам настолько поверил в собственные заблуждения, что выступил за «полное уничтожение всех институтов иудаизма в существующем виде и создание на его руинах нового здания».⁴²

Страстность Гейгера была типична для многих эпигонов «Просвещения» в Германии. Захваченные бурными течениями того времени, они обратили злобу на собственную религию и особенно на эпизод непосредственного общения Б-га с Его народом — дарование Торы.

Давайте прервем на мгновение наш рассказ о бегстве от разума, совершавшемся в «эпоху разума», и заметим, что исторические исследования Торы очень сложны, а покушения на целостность иудаизма массированно осуществлялись самыми разношерстными критиками Писания. И на некоторые нападки еще придется отвечать достаточно подробно. Однако в главном взгляды таких ученых, изучающих Писание, как Ехезкель Кауфман (скандинавская школа, Упсала) и особенно Умберто Каcсуто и Бенно Жакоб, совпадают с истинно еврейской доктриной: Моше записал Пятикнижие и является первоначальным составителем ряда других книг. Современный еврей, если он не подвержен неподобающему влиянию сомнительной теории механистического культурного эволюционизма, может быть уверенным, что этот основополагающий принцип веры можно поддерживать как на научном, так и на популярном уровне.⁴³

В заключение интересно привести слова мудрого «антифилософа» «века разума» Элии Катрин Фрерона из его открытого письма к предположительно разумным оппонентам:

«Не является ли фанатизм вашего безбожия более абсурдным и опасным, чем фанатизм предрассудка? Начните с терпимости к вере ваших отцов. Вы ни о чем другом не говорите, кроме как о терпимости, но никогда не было секты более нетерпимой».⁴⁴

К этому мы можем только торжественно добавить — Амэн!

3) Следующая концепция «философов», к которой мы обратимся, — это их вера в изначально разумную и добрую природу человечества. Неуемный восторг по поводу «естественного человека» привел лидеров просвещенческой мысли к заключению, что все людские несчастья порождены порочным устройством общества, но с помощью «чистого разума», по словам маркиза де Кондорcе, возможно достижение «благоденствия и просвещения, о которых сегодня нельзя и помыслить».

Это, вероятно, самая существенная составная часть «философии» Просвещения: убеждение, что, искоренив одно или несколько зол в мире, человечество может войти в новую эру утопического совершенства. Фактически, почти каждая светская идеология последних двух столетий предлагала точно такую же программу перестройки реального мира, находя поддержку в имманентизме Гегеля, детерминизме Маркса, позитивизме Конта и т. д. ad infinitum. Как пишет проф. Эрик Вожелен:

«Соблазн спуститься с высот духовности, которая привносит элемент неопределенности в окончательную ясность, слишком велик; он неудержимо влечет вниз, в основательную уверенность имманентного мира, мира чувственного воплощения, — и это, по-видимому, общечеловеческая проблема».⁴⁵

Мнение «философов» по этой проблеме четкими штрихами обозначил Жан д’Аламбер:

«Считается, что в каком-то столетии произойдут кардинальные изменения законов человечества… Если пристально вглядеться в то столетие, в котором мы живем, — можно увидеть значительные изменения… Распознано, усовершенствовано и развито истинное устройство мира».⁴⁶

Одним словом, догмат просветителей о непрерывно совершенствующем человечестве в наше время дискредитирован окончательно. «Философы» непоколебимо верили, что, как только цепи религии и предрассудков спадут с тела страдающего человечества, настанет новая утопическая эра благоденствия. Они были искренне убеждены, что изначально человек добродетелен (в противоположность ортодоксальной вере, которая постоянно подчеркивает эмпирически подтвержденный факт, что люди по сути своей — смесь добра и зла). По их мнению, единственная помеха на пути к веку всеобщего братства и безбрежного счастья — это вредные предрассудки и обычаи, порожденные преступным обществом и культурой. Если бы только человечество, заявляли они, задумалось над своей судьбой, опираясь на научные данные, мы бы вечно жили счастливо.

Разумеется, история не подтвердила эти теории. В течение последних 220 лет люди в своей деятельности отнюдь не руководствовались абсолютно нейтральным научным субъективизмом — они просто подменили традиционную веру различными светскими идеологиями. Все эти новые системы похожи друг на друга тем, что каждая стремится объявить себя единственным универсальным средством спасения человечества, а также тем, что они рассматривают весь исторический процесс как непрерывно развивающееся единое целое, и конечный результат этого развития находится где-то близко. Каждая из этих идеологий имела своих пророков, изрекавших непреложные истины, утверждая, что знает ответ на главный вопрос человеческого существования, и обещая установить «золотой век» (обычно через тот или иной Армагеддон). Все это безусловно подтверждает, что мирские панацеи, подаренные человечеству Просвещением, были извращенными подобиями традиционной веры. Алексис де Торквиль говорил, что различные идеологии, вышедшие из колыбели философии Просвещения, сами по себе являются «своего рода религией, религией без Б-га, но которая, тем не менее, наводнила землю воинами, апостолами и мучениками».

Но все эти «новые религии» были намного менее рациональны, чем традиционная вера, и поэтому создавали вокруг себя атмосферу крестового похода, «обоснования верой», так сказать. Почти все идеологии после 1789 г. приобрели полурелигиозный вид — то ли в крайней форме (сенсимонизм и «культ разума»), то ли в менее явной, но не менее мистически религиозной (коммунизм и либерализм).

Фактически этот процесс, когда ценности религии сначала изымались, а затем снова расфасовывались в оболочки гомоцентризма, не был неожиданным. Что бы там ни утверждали «аксиомы» «философов», но вся история человечества никогда не знала культуры, основанной на чисто субъективном рационализме, выхваченной из рамок реальности, принципов и морали того или иного рода. Для людей, если они собираются сохранить свою стабильность и жизнеспособность как вида, невозможно существование без некоторых объединяющих концепций конечной истины. И мы понимаем, что «философы», отрывая Европу от ее древней привязанности к вере, просто расчищали путь новым «откровениям» — не от Б-га Моше, а от бога-разума— пророку Пэну или пророку Ницше, или пророку Бентаму, Марксу и т.д.

В послереволюционной Франции эти квазирелигиозные чувства выражались открыто и даже в несколько гротескной форме. Например, в соборе Нотр-Дам на алтарь был водружен бюст женщины сомнительной репутации, изображающей Богиню Разума. В честь новых божеств — Разума и Свободы — было предписано служить мессы, и кто-то по этому случаю сочинил слова торжественного гимна:

Природы дочь, Свобода, снизойди!

Народ твое величье возрождает!

На рухнувшей державы лжи руинах

Воздвигни вновь, Свобода, твой алтарь!

Вперед! Повержены Европа и король!

Кумира ложного изгнали мы из храма;

Возрадуйся, державная Свобода,

Богиней нации ты в этом храме стань!

Но эти «новые религии» (несомненно, менее терпимые, чем старые) в легкомысленной атмосфере середины XVIII века дали совершенно неожиданный результат. Последователи «философии» Просвещения по собственной инициативе провозгласили себя рьяными перестройщиками человеческого общества. С тех пор около 200 лет люди пытались пользоваться мирскими панацеями,

но очевидно что-то где-то пошло не так, потому что, судя по всему, нам едва ли предстоит увидеть то, что Жак Тюрго называл «вечно приближающимся (или вечно ускользающим) идеалом». Вместо этого мы становимся свидетелями того, как мощные системы секулярного-тоталитарного варварства устанавливаются то там, то здесь как раз теми силами общества, которые горячее всего аппелировали к доводам разума.

Проф. Герхарт Нимейер назвал такие секулярные теории, которые стремятся полностью изменить условия человеческого существования,«идеологиями» и так объясняет присущий им антирелигиозный, антирациональный и антифилософский характер:

«Эпитет “идеологическая” по отношению к теории означает, что она находится в подчинительной зависимости от теории libido dominandi и проявляет себя в возведении замкнутых систем вокруг догматически внушаемых “положений” (что сужаем рамки обеих теорий и фальсифицирует результаты психоанализа) и попытках заменить реальность, данную человеку, на интеллектуально сфабрикованную “вторичную” реальность. “Гностик” — это понятие, основанное на структурном сходстве гностических религий первых трех веков нашей эры с современными идеологиями. Это сходство ощущается в метафизической неудовлетворенности, в приписывании зла окружающему миру, а не человеческому сердцу, наивной вере в возможность спасения от мира зла как целого, уверенности в том, что спасение находится в руках человека и принятии идеологического “знания” методов, с помощью которых можно полностью изменить условия человеческого существования… Идеологи атакуют своей критикой общество, но на самом деле она направлена на Б-га, космос, мораль и разум».⁴⁷

Чтобы показать антифилософскую суть коммунизма, нам достаточно обратить внимание на то преувеличенное значение, которое они (коммунисты) придают экономическим факторам, игнорируя религиозные, моральные, культурные, исторические и другие аспекты картины мира. Маркс утверждал, что причина несчастий человечества, или, пользуясь его термином, «отчуждения», это существование частного капитала и частной собственности. Постулируя этот нелепо упрощенный взгляд на нужды человечества, он утверждал далее, что, исключив имущественные соображения, население мира автоматически достигнет идиллического состояния вечного утопического счастья. Фактически Маркс, нарисовав фантастическую картину реальности, стал на ее основе создавать догмы. Проф. Эрик Вожелен объясняет, как искусно идеологи обходят трудности, создаваемые подлинным эмпирическим строением мира:

«Мир, несмотря ни на что, остается таким, каким он нам дан, и человек не в силах изменить его строение для того, чтобы (нет, конечно же!) не сделать изменение возможным, но сделать так, чтобы оно показалось возможным; каждый интеллектуал-гностик, разрабатывающий программу глобального изменения мира, должен вначале создать его общую картину, устранив из нее те особенности его строения, которые демонстрируют безнадежность этой программы».⁴⁸

Мы можем только сочувствовать стремлениям мечтателей-утопистов. Мир в своей реальности сталкивает нас со злом, болью и страданием. Жизнь ставит перед нами множество проблем, большинство из которых остается нерешенными. И было бы гораздо спокойнее повторять, как попугаи, 1984 догмы идеалистов, если бы только в них можно было верить. Но мир, каким мы его видим, опровергает всякое упрощенное мифотворчество светских «ортодоксов». Зато в противоположность бойким уверениям разного рода утопистов неколебимо стоит здание трансцендентной веры, которая не постулирует никаких догм, противоречащих реальности, и не предлагает никаких псевдочудодейственных суррогатов для человека, каким мы его знаем.

Сейчас мы рассмотрим, как «свет» Просвещения преломился в среде еврейского населения Европы, и значение фантастических идеологий XVIII века для современного еврея станет весьма определенным, а временами пугающе ясным.

_{* В данный момент мы говорим о сути антирелигиозной полемики «философов» в целом, поэтому в центре нашего внимания — ортодоксальная вера в целом. Тора, рассматривая мир, помещает еврейский народ в центр мироздания с уникальной миссией «быть Б-жьим царством священников и святой нацией». Очевидно, что «философы» не знали о Б-жественном Откровении и избранности народа Израиля. Поэтому они стремились направить удар на нееврейские религии, и мы должны отвечать им с тех же позиций. Поступая таким образом, мы вовсе не собираемся «вселенски» охватить все вероучения (что было бы абсурдным) или защитить их теоретические и практические построения. Иудаизм не есть одна религия из многих. Он — та единственная, Б-гом предписанная религия, которую невозможно равнять с любыми другими конфессиями.}

_{** Со всей откровенностью мы должны сказать о том, что хотя иудаизм подчеркивает особое значение добродетели братской любви, он далек от эгалитарности и либерализма, которые ему хотят приписать многие его современные приверженцы. Существуют виды ереси и разнообразные типы еретиков, которые по закону Торы должны преследоваться и удаляться из общины (при наличии обстоятельств, доказывающих низменность их помыслов и намерений)! Так что иногда следует употребить добродетель любви, а иногда и добродетель отлучения, охраняющую духовное здоровье общины.}

_{*** В отличие от Устной Торы. См. гл. IV.}

1. Альберт Джей Нок. Журнал этих дней. Нью-Йорк, Морроу, 1934, с.245.

2. Имя проф. Эмиля Фэкенхайма приходит на ум как имя человека, который задает глубокие вопросы об иудаизме, но не дает на них ответы.

3. К. Г. Юнг. Непознанное «Я». Нью-Йорк, Нью-Америкэн Лайбрери, 1969, сс.70-71.

4. Крейн Бринтон. «Десятилетие революции» 1789-1799. Нью-Йорк, Харпер и Бразерс, 1934, с.281.

5. Уилл Дюран. Век религии (История цивилизации), т. (IV). Нью-Йорк, Саймон и Шустер, 1950, с.732.

6. Там же, с.382.

7. Генрих Грец и его многотомная История евреев могла бы служить классическим примером такого рода полемической истории.

8. Следует отметить, что несмотря на явную враждебность гражданских и духовных властей средневекового «христианства», их отношение к евреям не идет ни в какое сравнение с варварским геноцидом со стороны нацистов и коммунистов.

9. Пол Гудмен. История евреев. Переработано и дополнено Израэлем Коэном, 8-е издание. Лондон, Е. П. Даттон и К°, 1953, сс. 105-106.

10. Фредерик Швейцер. История евреев. Нью-Йорк, Макмиллан К°, 1971, с.ИЗ.

11. Говард М. Захар. Курс истории современного еврейства. Кливленд, Нью-Йорк, Уорлд Паблишинг Кампани, 1958, сс. 195-196.

12. Пол Гудман (opus citatum), сс. 106-107.

13. Там же, с. 107.

14. Теилим, 100:2.

15. Захар (opus citatum), с. 192.

16. Там же, с. 193.

17. Ортодоксальные жители Наварры (Испания) представляют собой пример такого оплота против технократического се-куляризма нашего времени.

18. Карл Беккер. Небесный град философов XVIII века. Нью-Хейвен, Йель юниверсити Пресс, 1932, сс. 73-74.

19. Из книги Эпоха Вольтера (История цивилизации) У и А. Дюран, т. IX, Нью-Йорк, Саймон и Шустер, 1965, с.780.

20. См. Питер Гэй Просвещение: интерпретация. Кнопф, 1966, 1969; Крейн Бринтон Состояние современной мысли. Инглвуд Клиффе, Прентис Холл, 1963, сс. 132-138; Эрнст Кассирер Философия Просвещения. Пер. Фрица К. А. Кёлина и Джеймса П. Питтегроув, Принстон юниверсити Пресс, 1951, с.134.

21. Из книги Эпоха Вольтера (op. cit.), с.696.

22. Барон Поль де Гольбах Разоблаченное христианство. Исследование принципов и последствий христианской религии. Нью-Йорк, Коламбиан Пресс, 1795, страницы не нумерованы.

23. Из книги Эпоха Вольтера (op. cit.), с.704.

24. Гольбах Разоблаченное христианство (op. cit.)

25. Макс Пирсон Кушинг Барон де Гольбах. Исследование радикализма во Франции XVIII века. Нью-Йорк, 1914.

26. Из книги Эпоха Вольтера (op. cit.), с.742.

27. Барон Поль де Гольбах. Религия и прогресс. Нью-Йорк, 1795.

28. Из книги Французское Просвещение и евреи Артура Герцберга. Нью-Йорк, Коламбия юниверсити Пресс, 1968, сс.302-303.

29. Густав Лансом. Вольтер. Пер. Роберта А. Вейгонера. Нью-Йорк, Джон Уайли и сыновья, 1960, с. 139.

30. Из книги Истинно ли христианство? Арнольда Ланна и К.И.М.Джоада. Лондон, Айр и Споттисвуд, 1933, сс.232-233.

31. К.Дж.Крамп и И.Ф.Джекоб, ред. Наследие средних веков. Оксфорд юниверсити Пресс, 1956, с.56.

32. Лани и Джоад (ор. си.), с., с.233.

33. Особенно см. Режин Перну Слава средневекового мира. Пер. Дж.Эмерса, Лондон, Деннис Дотсон Лтд. Также Джеймс Дж.Уолш Вершины средневековой культуры. Репринтная серия, книги для библиотекарей, 1947; Тринадцатое — величайшее из столетий, Америкэн Сосайэти Пресс, 1970; Кристофер Даусон Создание Европы. Нью-Йорк, Шид и Уорд, 1938. Относительно достижений евреев в так называемых мирских занятиях в средневековье, см. Сало У.Бэрон Еврейская история древних и средних веков, ред. Леон А. Фельдман. Раджерс юниверсити Пресс, 1972, гл. восьмая; Еврейский фактор в средневековой цивилизации, сс.239267־; Дж.Кацман Влияние евреев на цивилизацию, Блох Паблишинг Кампани; Чарльз К.Лерманн Влияние евреев на европейскую мысль, Фэрлей Диккинсон юниверсити Пресс 1975; Дагобер Д.Рьюн, ред. Воздействие древних евреев на западную цивилизацию, Гринвуд, 1975.

34. Роберт И.Д.Кларк Христианская вера и наука. Филадельфия, Мюленберг Пресс, 1960, сс. 126,127.

35. Рейнгольд Нибур Природа человека и общества. Нью-Йорк, Чарльз Скрибнерз Санз, 1965, с. 111.

36. Р.Моше Маймонид Мишнэ Тора, Законы мамрим 3:3.

37. Ежедневные утренние молитвы.

38. Из статьи «Коалиция и разобщение в еврейской общине Америки» Джозефа Х.Лукстайна. Традиция 15:4 (весна 1976), с.ЗЗ.

39. Хазон Иш. Комментарий к Шулхан Аруху, Йорэ Дэа 13:16.

40. Барон Поль де Гольбах Здравый смысл, или естественные идеи против сверхъестественных. Нью-Йорк, 1795.

41. Дени Дидро Избранное, ред. Лестер Крокер. Нью-Йорк, Макмиллан Компани, 1966, сс.8-9.

42. Джозеф Левенсон «Абрахам Гейгер». Энциклопедии Джу-даика, 7:358.

43. Об археологических исследованиях, подтверждающих традиционную точку зрения, см.: К.Х.Ирвин Библия. Ученый и заступ. Лондон, Релиджес Трэк Сосайэти, 1937; И.Г.Роулинсон Исторические иллюстрации к Ветхому завету. Лондон, Крисчиен эвиднс Комити, 1871: О научных опровержениях критики Библии в различных видах, см.: X.М.Вайнер Очерки критики Пятикнижия, Библиотека Сакра К°, 1909; Эмиль Райх Высшая критика Библии, Цинциннати, Дженнингс и Грэхем, 1905; Рэндольф Мак-Ким Проблемы Пятикнижия, Лондон и Бомбей, Лангманз Грин и К°, 1906.

44. Из книги Эпоха Вольтера (op. cit.), сс.760-761.

45. Эрик Вожелен «Наука, политика и гностицизм». Чикаго, Кампани Генри Риджнери, 1968, с. 114.

46. Из книги Эпоха Вольтера (op. cit.), с.775.

47. Герхарт Нимейер Между небытием и раем. Луизиана стейт юниверсити Пресс, 1971, с. 142.

48. Вожелен (opus citatum), с. 100.

С разрешения издательства Швут Ами