Мой Хеврон 14. Работы на кладбище

Мой новый напарник Ноах резко отличался от Шалтиэля и Элиэзера. Он был энергичным, всесторонне продумывал свои поступки, ставил перед собой цели и обязательно добивался их достижения. Я быстро разглядел в нем эти черты и предоставил ему возможность их проявить. Не отвлекал его раскопками синагоги «Авраам-авину» или иными делами, предоставил ему полную свободу действий.

Ноах поставил перед собой задачу восстановить всю территорию кладбища, сделать его таким, каким оно было до погрома. Он долго рылся в архивах, нашел фотографии кладбища, сделанные с воздуха. Выяснил, что территория его была гораздо шире, чем сейчас, и не была разделена на три отдельных участка. Она представляла собой единый, сплошной массив. К тому же сюда входила и территория, где, по преданию, похоронены Ишай и Рут. Словом, кладбище занимало весь холм, который сами арабы называют «Джабель Ягуд». И вообще холм этот сыграл особую роль в истории Хеврона, здесь первое поселение людей находилось еще в доавраамовскую эпоху.

Прежде всего Ноах решил разыскать могилу рава Элиягу де Видаса, знаменитого каббалиста, автора книги «Решит Хохма». Я тоже слышал, что тут находится его могила. Рав Элиягу де Видас прибыл в Хеврон в конце XVI века, после страшного землетрясения в Цфате, поселился и прожил остаток жизни в Хевроне. По сей день люди приходят на кладбище поклониться могиле цадика, хотя и не знают точного ее местонахождения. Надо сказать, что религиозный совет («Моэца Датит») и работавший там одно время рав Корен приглашали специалистов, чтобы найти могилу. Мне было ясно, что их измерения были неправильными. Ноах поступил проще. Взял книгу «Сефер Хеврон» («Книгу Хеврона»), где приводится точное описание местонахождения могилы автора «Решит Хохма». На рисунках, которые воспроизводят памятник на могиле де Видаса, видны скалы, очертания рельефа. Мы это все нашли, сопоставили и стали советоваться: что делать? Решили — будем копать! Но несколько шире обозначенного на рисунке места, ибо по рисунку можно ошибиться в определении угла. И приступили к делу. Обнаружили вскоре следы фундамента небольшого домика-мавзолея. Продолжая окапывать вокруг, обнаружили квадратный фундамент с толстыми стенами.

Оставалось привести сюда тех, кто мог бы подтвердить, что это действительно могила рава Элиягу де Видаса. Я привел на кладбище рава Яира и Армони — людей весьма почтенных, заслуженных. Уж если что подтвердят, за это можно ручаться. Они тщательно все осмотрели, сверили и заявили, что твердо убеждены — это то, что мы долго искали. Мы не стали придавать сей факт огласке, не сообщили об этом ни в религиозный совет, ни военной администрации. К чему излишние бюрократические инстанции? Сами принялись восстанавливать стены домика-мавзолея. Скатили сверху большие камни, замесили бетон и стали работать.

Соседи-арабы вызвались нам помочь: протянули шланг, чтобы у нас была вода для работы. Помогал нам каблан Хаим Зильбер, который подрядился работать на кладбище — привозил бетон, стройматериалы. Когда же нам этого не хватало, я сам покупал песок и щебень у арабов, привозил из магазина цемент, — за свой счет или на пожертвования. Во время летних каникул приходили помогать нам молодые люди — добровольцы.

Работу на могиле рава Элиягу де Видаса мы провели основательную: залили стены бетоном на железной арматуре, обложили их камнем. Реконструкцию завершали сторож-араб Хусейн, мой сын Элиягу и я; Ноах уже работал на другом, не менее важном участке. Штукатурил стены Эди. Помогала нам и строительная фирма «Армштрам». Эта фирма строила дома в Кирьят-Арба и послала своего мастера.

Религиозный совет упрекнул нас, что, мол, крышу домика мы сделали остроконечной, а не с прогибом посередине. На снимках 1944 года виден прогиб. Но Ноах разыскал более ранние фотографии — 1932 года, и доказал, что прогиб — это дело рук арабов, когда они стали разрушать кладбище.

По инициативе Ноаха мы сделали надпись. Поскольку указывать имя было не принято, мы взяли начальную фразу из книги «Решит Хохма».

С Ноахом теперь мы виделись редко, он трудился на ашкеназской части кладбища, искал склеп с останками Менухи-Рахель, внучки первого Любавичского ребе. Было похоже, что он этот склеп нашел. Нам пришлось временно это место замаскировать, чтобы не привлекать внимания арабов.

Ноах загорелся идеей отыскать и восстановить могилы Ишая и Рут-моавитянки. Судя по документам, они находились в противоположном направлении — к западу от кладбища. Но там была громадная свалка, остатки древних строений, относящихся еще к эпохе крестоносцев. Данные эти мы получили от Хаима Магени. Он часто проводил на кладбище экскурсии, знакомил туристов с историей этих мест.

Короче, здесь все было ужасно запущено, и Ноах хотел расчистить этот участок. Помогал ему мой сын Элиягу. Приехал поработать как-то и старший сын, Ханох. Однажды Элиягу обнаружил какую-то замурованную дверь в строении крестоносцев, густо заросшую виноградником. Трудились здесь две группы: наша и арабская. Скоро мы оттуда ушли, оставив работать арабов. Они хорошо потрудились, и место приобрело довольно привлекательный вид. Хотя до полного восстановления и реставрации было еще весьма и весьма далеко.

Однако вскоре выяснилось, что арабы работали с намерением построить там, на святом для евреев месте, новую мечеть. Мы стали категорически возражать. Вмешалось военное руководство, и всех оттуда удалило, нас в том числе. Там был установлен армейский наблюдательный пост. Сейчас, правда, его уже нет, и место ждет своего энтузиаста.

Участок, где стоит домик на могиле рава Элиягу де Видаса, называется «раввинским». Ноах изучил много источников и пришел к выводу, что здесь похоронены многие великие раввины и цадики прошлых веков. Вообще, он был инициатором расчистки этого участка.

Вскоре на кладбище начались работы, связанные с приближающейся годовщиной хевронского погрома — 18 ава. Прежде всего предстояло найти братскую могилу. У меня, признаться, и раньше были определенные предположения. Был снимок из «Книги Хеврона» — не одно, а ряд захоронений, обнесенных забором. На кладбище стояли бетонные столбики, из которых торчали прутья. Это наводило на мысль, что тут-то и был забор. Но мне говорили, что араб, некогда владевший кладбищем, хотел здесь поставить дом, потом раздумал, и это остатки фундамента. Выглядело это неубедительно.

Религиозный совет стал торопить нас. Сюда прислали подрядчика Хаима Зильбера, чтобы он помог нам найти и восстановить братскую могилу. Арабы-рабочие принялись усердно копать, но все их усилия ни к чему не привели. Тогда вдоль столбов стал копать я. Как бы в подтверждение своей гипотезы вскоре обнаружил ряд могил. Продолжил эти работы Хаим Зильбер, а я взялся за разборку заборов и террас. Все, что было намечено, мы завершили к 18 ава.

В годовщину хевронского погрома на кладбище приехала масса народа. Движение «Гуш Эмуним» затратило огромные средства. Со всех концов Израиля прибыли на автобусах тысячи людей. Но прошла церемония, на мой взгляд, слишком сухо и официально. Была выстроена трибуна. На нее поднялись важные лица: министр Бург, глава муниципалитета Кирьят-Арба Маевский, естественно, рав Левингер — и никого из тех, кто имеет к этому кладбищу самое непосредственное отношение. Кстати, когда предыдущий министр религий, Ицхак Рафаэль, приехал в первый раз на кладбище, он сразу подошел ко мне, подал руку и сказал: «Привет узнику Сиона в Израиле!». И поехал с нами молиться в «Авраам-авину».

Многие выражали недоумение, почему на трибуне нет ни меня, ни — что особенно возмущало — Сары Нахшон. Ведь ребенок Сары лежит на этом кладбище, с ее поступка началось восстановление кладбища.

Со всех сторон раздались возмущенные голоса, требования посадить Сару в президиум. И тогда рав Левингер, опасаясь скандала, пригласил Сару подняться на трибуну.

Десятки, если не сотни людей подходили ко мне, пожимали руку, выражая свое почтение. И для меня это было гораздо важнее, чем находиться на трибуне, установленной, кстати сказать, на еврейских могилах. Я чувствовал себя слегка смущенным, но в то же время был полон гордости.

План Ноаха состоял в том, чтобы объединить все три части кладбища и воссоздать его в первоначальном виде. Ноах стал часто ездить в архивы, библиотеки, познакомился с профессором Зеэвом Вильнаи, получил от него важные материалы. В результате выяснилось: разделение на три части — сефардскую, ашкеназскую и караимскую — произошло при короле Хусейне. Арабы рассекли кладбище двумя дорогами. Одна — асфальтированная — отделила ашкеназийскую часть, а другая — этакий крутой каменистый подъем — караимскую. Некоторые небольшие участки — наиболее древняя часть кладбища с захоронениями в пещерах — были просто захвачены арабами. Если же пойти на запад, вдоль северной стены, то здесь изменения произошли уже после Шестидневной войны. Военная администрация поставила здесь забор, который оградил не все кладбище, а лишь его большую часть. Длинный пояс, шириной примерно в десять метров, остался вне забора, как бы нейтральная зона до каменного забора арабов. Полоса эта арабами не осваивалась — побаивались, видимо, израильской власти. Но дальше кусок размером около двух соток был захвачен арабской семьей, они разбили там сад, примыкавший к их дому. Самый большой кусок кладбища был захвачен арабами в западной, ашкеназской части. И про него как будто просто все забыли. В план Ноаха соединить вместе все части кладбища включались и могилы Ишая и Рут-моавитянки. Ноах ездил к губернатору, тот обещал помочь, но мы знали: рассчитывать можно лишь на самих себя.

Начали мы с того, что сломали участок забора с северной стороны. Не весь, конечно, а сделали в нем проемы с таким расчетом, что если будут ставить новый забор, границей послужит каменный забор арабов — действительная граница кладбища.

На наши действия арабы сразу отреагировали бурно, можно сказать, перешли в наступление: на полосе шириной в десять и длиной в семьдесят метров стали срочно разбивать грядки помидоров. Сажали помидоры сразу две семьи, поделив между собой нейтральную территорию. Тогда мы откровенно применили силу: взяли столб и переставили его со старого места на новое.

В один из дней Ноах пришел на кладбище с группой туристов и увидел, как один араб пытается переставить столб. Ему помогала вся семья. С этой семьей у нас, вроде бы, сложились хорошие отношения: мы пользовались их водой для работ на кладбище, звонили с их телефона (за деньги, конечно). Ноах тут же подошел к арабам и велел не трогать столб. Если к столбу кто-то приближался, Ноах пускал в ход кулаки, и арабы от него отлетали. На место прибыла полиция и тут же стала брать показания. Араб сказал, что действительно хотел вырвать столб, но Ноах бил его так, что он отлетал метров на пять. Ноаха забрали. Скоро в полицию вызвали и меня. Поскольку у Ноаха не было опыта общения с нашей полицией, он не соглашался ставить подпись под своими показаниями. Его арестовали впервые. Сославшись на якобы плохое знание иврита, Ноах потребовал, чтобы я присутствовал в качестве переводчика. Наша версия состояла в том, что араб претендовал на территорию кладбища. На этой почве возник конфликт между соседями, и они подрались. Так полиция с наших слов и записала. Ноаха решили выпустить, но предложили оставить отпечатки пальцев. Тогда я по-русски сказал ему, чтобы ни в коем случае не делал этого. А полицейским мы сказали, что Ноах хочет посоветоваться с юристом.

В ту пору наши интересы представлял адвокат, обслуживающий движение «Ках» рава Меира Кахане. Нанимать своего юриста у нас попросту не было денег. Наши отношения с равом Меиром Кахане были очень хорошими, хотя мы и не члены его движения.

Связавшись с юристом по телефону, мы выяснили, что, согласно израильским законам, обязаны оставить отпечатки пальцев. Я положил трубку и сказал полицейским, что в Советском Союзе отпечатки пальцев берут только у уголовников, это ниже нашего достоинства, и мы отказываемся.

— Хорошо! — согласились они и разрешили Ноаху идти.

Вернувшись на кладбище, мы обнаружили, что столб исчез. Этого, собственно, и следовало ожидать. В ответ мы решили уничтожить их помидорные грядки. Вырвали саженцы и вернулись домой.

На другое утро мы пришли со значительным подкреплением и сломали забор, отделяющий две сотки, захваченные арабской семьей еще до 1967 года. Прибыл военный губернатор, полиция и помешали нам завершить акцию. На сей раз арестовывать нас не стали, лишь пригрозили и велели исправить заборы. Спешить мы с этим не стали, араб сам починил заборы, за исключением «нейтральной зоны» — там остались дыры. Эти дыры впоследствии служили воротами, мы в некотором смысле были удовлетворены.

К этому событию было интересное «послесловие».

Однажды возле Гуш-Эциона я ждал «тремпа» в Кирьят-Арба. Время было вечернее, и я уже не надеялся, что меня кто-нибудь подберет. Грузовик с зеленым, арабским номером остановился возле меня, и шофер позвал меня подняться в кабину. Я сразу его узнал — это был тот самый араб, живший рядом с кладбищем, что получал удары от Ноаха. Я влез в кабину, но сделал вид, что не знаком с ним. Я думал, что после того происшествия нам как-то неловко узнавать друг друга.

Мы поехали, и он говорит, что мы знакомы, я должен его помнить. «Я твой сосед по кладбищу», — говорит он на плохом иврите. И чтобы мою память разбудить, спрашивает: «Ну помнишь — Ноах?». Тут ему ивритских слов явно не хватило, он стал показывать кулаками: «Ноах — бокс!», а потом приставил два пальца один к другому и сказал: «Анахну соу-соу, ану соу-соу», что означало: «Мы — друзья».

Я был слегка удивлен. Но подумал, что он, собственно, прав. Он мыслит естественно. Была ссора, пусть его даже побили, но земля осталась за ним. Бывает такое между соседями. А то, что Ноах ударил его, вовсе не означает, что он его ненавидит. Просто Ноах защищал свои интересы…

Тут, кстати, я расскажу и о других наших соседях, живущих рядом с кладбищем.

Об одном я уже говорил. Этот жил немного выше, западнее по шоссе. Культурный, образованный араб, который всегда демонстрировал хорошее к нам отношение.

Но были и другие. Несколько ниже жил довольно пожилой, полноватый, улыбающийся араб, владевший богатым домом. По-видимому, он был крупным чиновником, работал где-то в муниципалитете. Я думаю, он не любил евреев. Но личные отношения между нами были довольно хорошие. Мы не были друзьями, но он всегда улыбался: «Ма шломха ? (Как дела?)». Оказывал нам небольшие услуги: угощал в жаркий день водой из холодильника, давал мяту к чаю… Обычные отношения между соседями.

С противоположной стороны, на горе, было еще одно арабское семейство. Приятная семья, с десяток детей, симпатичная жена. Сам отец работал учителем в школе. Иврита он не знал, мы говорили с ним по-английски. Общались мы мало, но всегда он был с нами приветлив. Помню, как мы кинули к нему во двор тот мусор, что он выбросил на кладбище. Проблему решили очень просто: он прислал своих многочисленных сыновей, они все сами убрали. Я не имел к нему больше претензий из-за того, что он засорял кладбище, а он не обиделся, что я кинул к нему мусор обратно. Наши отношения, может быть, нельзя было назвать добрососедскими, но соседскими — вполне.

Хочу заметить, я и не искал с ними дружбы. Ведь дружба — это движение навстречу друг другу с обеих сторон. В нашем же случае ситуация особенная. Евреи пострадали в Хевроне в 1929 году. Счет остался открытым. В таких условиях дружбы с евреями должны искать они. Согласиться на дружбу я мог бы лишь при определенных условиях. Предлагать свою дружбу — мне кажется противоестественным. Это ни к чему хорошему не ведет.

К сожалению, имеются дурные примеры и со стороны великих людей. Моше Даян, например, в 1967 году, желая подчеркнуть свою дружбу, «подарил» шейху Джабри Меарат га-Махнела. Не знаю, называлось ли это подарком, но Меарат Га-Махиела была объявлена мечетью.

На мой взгляд, арабы ведут себя более естественно. Когда наши войска вошли в Хеврон, они вывесили белые простыни, встречали наших солдат «с хлебом-солью», давая понять, что чувствуют за собою вину, что ищут с нами дружбы. Моше Даян же, да и не только он, почему-то считал, что именно еврей должен искать дружбы с гоями, первым проявлять инициативу. Но арабы, к сожалению, в силу своего мировоззрения понимают это превратно.

Чтобы пояснить, приведу еще один пример, из более позднего времени.

В 1977 году к власти пришел Менахем Бегин. Произошел «политический переворот», правящей партией стал Ликуд. И сразу же мы почувствовали изменения в атмосфере Хеврона. Об этом могу свидетельствовать лично я, да и многие жители Кирьят-Арба.

Сам военный губернатор тогда высказался:

— Вот, пришел Бегин к власти! Арабы поняли — будет сильная рука. Иегуда и Шомрон вольются в государство Израиль, кончатся беспорядки, акты террора. Арабы уже стали дружелюбнее к евреям.

Некоторое время так и было. Но новый министр обороны заявил, что хочет дружить с арабами, что намерен предпринять в этом направлении шаги со своей стороны…И сразу же началось кидание камней на дорогах. Проехать одному было почти невозможно. Либо с кем-то еще, либо с оружием. То есть арабы быстро сориентировались: евреев бьют, убивают, а они все равно говорят о дружбе — значит, можно не бояться, можно прекратить видеть в евреях силу. Или посчитать наше поведение своеобразной тактической уловкой, хитростью. Таково мышление арабов. Нельзя забывать, что мы и они мыслим совершенно по-разному.

Или движение «Шалом ахшав». Приезжают евреи в Хеврон и устраивают бурные демонстрации против своих же братьев евреев. И как относятся к ним арабы? Считают их либо психами, либо провокаторами. «Шалом-ахшавники» посадили арабам виноградник. И что с ним арабы сделали? Сразу же выкорчевали. Потому что подумали: «Ага, евреи посадили у нас виноград. А потом велят нам убираться, скажут: наш виноград, наша и земля!» Арабы не понимают противоречивости еврейских поступков. И я их не собираюсь в этом винить. Это вполне естественный подход к ситуации.

Итак, я говорил уже, что не искал и не ищу дружбы с арабами. Но и ненависти к ним нет у меня. Этот народ находится с нами в состоянии войны. А каждого отдельного араба я могу оценивать только в зависимости от того, как он относится ко мне и к моему народу. Нетрудно прийти к выводу, что в арабской среде вражду к евреям насаждают личности, кровно в этом заинтересованные. Те, кто за это получает деньги от своих организаций, от богатых арабских шейхов. А действия евреев из «Шалом ахшав» — это патология, ими должна заниматься не политика, а медицина.

Была у нас проблема и с забором, огораживающим кладбище с юга. Его установили военные власти, не зная еще границ древнего кладбища и многое уступив арабам. Вдобавок муниципалитет Хеврона собирался провести тут дорогу. Велись земляные работы, и мы с Ноахом опасались, что дорога пройдет по еврейским могилам.

Мы обратились к Бен-Шахалю, военному губернатору, он, вроде бы, нам сочувствовал, делал вид, что это его беспокоит, даже дал приказ прекратить земляные работы. Но однажды мы с Ноахом увидели, что там работает трактор, а мы еще не проверили этот участок. Здесь могли быть могилы. Арабы утверждали, что их нет, но мы обязаны были располагать достоверной информацией.

Я обратился к военному посту на кладбище (он был установлен для нашей охраны). Попросил немедленно сообщить администрации, что арабами нарушается приказ. Они, вроде бы, сообщили. Но за этим ничего не последовало. Тогда Ноах спустился в город, чтобы найти телефон и сообщить лично. Ушел и надолго пропал. За оградой кладбища, неподалеку, был еще один армейский пост. Я обращался к солдатам несколько раз, требуя вызвать сюда губернатора. Они уверяли, что сообщили ему, но опять-таки никто не появился. А работы продолжались и вела их большая группа арабов. Тогда я решил сам пойти и прекратить работы. Тракторист наотрез отказывался заглушить мотор. Дошло до того, что трактор повредил водопроводную линию, которой пользовалось все арабское население Хеврона. Из военной администрации так никто и не приехал. Мне ничего более не оставалось, как вынуть пистолет и выстрелить. Выстрел я произвел в воздух, над головой тракториста, и только тут он прекратил работу. После этого пришла еще одна группа арабов — как они сказали, чинить водопроводную линию.

Спустя некоторые время ко мне на помощь прибыли Элиэзер, Ноах и Цахор. Это было кстати, ибо противостоять в одиночку целой группе разъяренных арабов было опасно, даже с пистолетом. Элиэзер взял мотыгу и принялся бить ею по водопроводной трубе. Тогда арабы сообщили в военную администрацию. Вот тут-то они наконец прибыли. За те четверть часа, что понадобились для этого, нам пришлось выдержать яростную атаку: в нас стали кидать камни, стрелять из рогаток. Я предложил ребятам отходить. Но и это было непросто — в нас продолжали кидать камни, мы в ответ отстреливались. Было нас трое, Ноах немного отстал. Арабов же было не менее полусотни. Выхода не было — только стрелять.

Прибыла полиция, приехал Цвика. Арабы, зная его, принялись жаловаться: мол, я стрелял… Что же делать? Если признать, что показания арабов верны, меня следует арестовать. Но арестовывать меня не стали — значит, и Цвике пошли впрок некоторые наши уроки.

Так мы добились кое-чего на этом участке кладбища, где, надо думать, все же имелись еврейские захоронения. Да, трудно нам было ладить с военной администрацией. В их поведении явно чувствовалось отсутствие патриотизма. Они всегда выворачивали факты наизнанку, толковали их не в нашу пользу. Показываешь им карту, начинаешь объяснять, что, может быть, здесь могила — они сомневаются. Но если им говорит что-нибудь араб — здесь у них возражений нет.

Итак, летом 1976 года я занимался исключительно реставрацией кладбища, а раскопки в синагоге «Авраам-авину» практически прекратил. Я понимал, что возврата к прошлому уже быть не может: не будет там больше уборной, загона для скота, заборов. В то время уже шли переговоры об официальном завершении раскопок, которые мы начали.

Спустя некоторое время Менахем Ливни сообщил мне, что есть, наконец, официальное разрешение раскапывать синагогу, и добавил: «Однако русским запрещено!». Это было уже что-то новое — явная дискриминация. Я тут же по телефону выразил свое возмущение; не знаю, как понял меня Менахем Ливни, потому что разговор он прекратил.

Что мы предприняли? Пошли работать — группа «русских» и несколько ребят из Америки, присоединившихся к нам.

Через пару дней Ливни передо мной извинился и сказал, что запрет для «русских» отменен. Для меня это не имело существенного значения — мы все равно работали. Пусть будет стыдно тому, кто это придумал.

В ту пору — не помню точно, в какой день, — на наших раскопках появился Шимон Перес, министр обороны. Он был с визитом в Кирьят-Арба. Я не пошел на работу, намереваясь встретиться с ним. Но на совещании в Управлении возник какой-то спор, и Шимон Перес демонстративно покинул его, поехал в Хеврон к шейху Джабри. После этого визита он пришел посмотреть на нас.

Перес стоял, внимательно слушая объяснения военного губернатора, а мы копались внизу, в яме, среди мусора и грязи. Он даже не поздоровался, вообще не снизошел до разговора с нами. Видимо, обиделся на всех кирьят-арбовцев.

И тут посыпались жалобы на нас от «местного населения» — в это время у власти было уже много представителей ООП. Арабы пригласили Шимона Переса посетить уборную, разрушенную отчасти нами (впоследствии эту уборную даже назвали его именем). Впечатление было тягостным. Идет министр обороны Израиля осматривать сортир, который давно не действует. Идет посмотреть, как эти евреи-варвары во главе с профессором Тавгером нанесли арабам ущерб. И то, что уборная эта стоит на синагоге, — это его не касается…

Тут же на базаре Перес выступил перед арабами, заверил, что уборная будет восстановлена.

Действительно, через два часа пришли солдаты, взобрались на крышу уборной, как бы защищая ее от нас, экстремистов. А восстановить ее все равно невозможно: воды нет, трубы забиты основательно…Я бы Шимону Пересу прямо в лицо сказал — я этого не допущу, чтобы в синагоге «Авраам-авину» стояла уборная арабская! Не бывать этому никогда больше! Кончилось это время…

Визит Переса был отмечен и еще одним событием. После того, как он пообещал арабам свою поддержку, те сразу сообразили, как он ко всему относится, и в нас полетели камни. Мы стояли внизу и, как могли, защищались. Но стоило нам метнуть несколько брошенных камней обратно в хулиганов, как тут же появились солдаты. Элиэзера арестовали…А я думал — представим себе, что я в Москве. Иду по улице, и в меня кидают камни. Только за то, что я еврей. Не было там такого. А если бы было — поднялся бы шум. А здесь, дома, в Израиле, — кидают в еврея камни, и еврейская полиция его же арестовывает. За то, что он еврей?..

Правда, Элиэзера вскоре выпустили. Арест этот был «для вида». Начальник полиции знал «правила игры». Напоил его кофе и с заднего хода выпустил. Спрашивается: к чему эти игры?

Раскопки велись широким фронтом, я бы сказал — с размахом: появились местные ребята, появилось и новое руководство. До этого считалось, что раскопками руковожу я, ибо знал, где и что копать, разбирался в картах, ориентировался на местности. И вот появился Ноам. Его назначили руководить работами и платили за это деньги. Был он учеником рава Левингера, а Левингер поддерживал связи с военным губернатором.

Нам это не понравилось, особенно Элиэзеру. На эту должность рассчитывал он, поскольку она хоть как-то оплачивалась. Других источников заработка у него не было, и он должен был либо копать, как прежде, либо подыскивать другую работу. Это задело его настолько, что он говорил: «Я этого раву Левингеру не прощу даже в Йом-Кипур, как положено прощать еврею еврея». Потом он поостыл.

А Ноам оказался хорошим парнем. Прекрасно организовал работу и нам ничуть не мешал. Что значит «не мешал»? Мы все-таки делали не совсем то, что он нам предлагал. Нашей задачей было раскопать и восстановить весь Еврейский квартал, а не только синагогу. Мы старались охватить раскопками участки побольше.

Здесь нужно сказать, что в отношении к этой проблеме было как бы два подхода. Первыйм — так сказать, «культурный подход». Группа рава Левингера считала необходимым сотрудничать с военной администрациейм — ведь это «наша», еврейская администрация. Но тогда и она должна что-то предпринимать. На делем — это только разные указания, которые нам мешают. Представляете: взял бы хоть раз военный губернатор в руки лопату! Ничего бы с ним не случилось. Ям — человек постарше его, копаю, и ничего…Так нет же, усложняют нам жизнь, как только могут! Дали приказ: не оставлять рабочего оборудования на месте, а относить его па военный склад к Меарат Га-Махпела. Тащить за несколько сот метров отсюда тачки, лопаты после тяжелого трудового дня, а утром — снова приносить все это на место работы — явная глупость! Но кого это касается?!

Дело доходило до нелепости. Мы копаем, надо огородить участок, чтобы прохожие не мешали работам, а мы не мешали им. Из «касбы» есть узкий проход, где может пройти человек, оттуда постоянно идут на базар арабы. Надо бы проход заложить, чтобы они пользовались другим входом, расположенным рядом, — тот гораздо шире, там и лошадь пройдет, и машина. Кроме того, нельзя забывать о безопасности: могут незаметно пройти оттуда, обстрелять нас, закидать камнями. Ноам обращается к губернатору и получает отказ: права арабов ущемлять нельзя. Вот если в нас будут стрелять, тогда этот вход закроют. Как говорится, после драки кулаками помашут…

Я называю это «дефектным мышлением», когда во внимание принимаются не главные, а какие-то второстепенные вопросы. В данном случае, ни помехи работам, ни вопрос безопасности для них не важны. Есть, якобы, политические причины. А на самом деле вся политика — как бы не ущемить интересы арабов! Об этом пекутся днем и ночью, а вот на защиту прав евреев не находится и минуты.

Все это связано с «культурным подходом».

Какой же подход предлагал я? Предлагал — и осуществлял. Не связываться вообще с военной администрацией. Я копаю — они обязаны мне не мешать. Вот и все. То есть, я не против того, чтобы и они сами копали. Было у них много времени, чтобы этим заняться. Но они держали скот в синагоге. Теперь пришло мое время, и я хочу, чтобы мне не мешали. Я уверен, что это хорошая система. Никто не должен приходить, давать мне указаний. Пусть знают, что связываться со мной — пустое дело.

А насчет орудий труда я вынужден был вмешаться. Встретил я как-то военного начальника, рангом повыше губернатора. Пришел он на наши раскопки, и я сказал ему, что согласно нелепому приказу мы вынуждены тащить наш рабочий инвентарь за несколько сот метров отсюда. Он ушел, и через некоторое время прибегает радостный Цвика:

— Разрешили…Свыше…Можно хранить здесь!

Но дальше вышло хуже. Вскоре нам велели полностью прекратить раскопки. В чем дело? Архитектор написал докладную, где сообщает, что раскопки следует прекратить из-за несоблюдения техники безопасности.

Тут рассердился сам рав Левингер. Ему стало обидно он ведь действует «культурно», сотрудничает с властями, не занимается «партизанщиной». Более того — приставил к нам своего человека, который и иврит знает лучше. Знает как вести работы, не слишком отклоняясь от приказов губернатора.

Поехали к архитектору: Ноам, рав Левингер. Прихватили с собой и меня. Едем прямо ночью, в Тель-Авив. Врываемся среди ночи в частный дом, поднимаем человека с постели: «Как так — остановить? Почему это вдруг?!».

Архитектор — настоящий израильтянин: рубит правду. Ему предложили так написать, чтобы хуже не было. Если археологи вмешаются — скажут, археологический памятник. Я про себя думаю: памятник погрому… А о том, чтобы хуже не вышло, — откуда они знают, что будет лучше, а что хуже?

Рав Левингер — человек настойчивый. Уже под утро едем назад к губернатору. Поднимаем и его: так, мол, и так, докладная архитектора не совсем объективна, кто-то оказал на него давление.

— Хорошо! — отвечает он нам и обещает разобраться. Все, как говорится, в рамках «культурного» подхода!

Через некоторое время снова приезжаем к губернатору втроем: я, Ноам и Замбиш. И он нам говорит:

— Есть приказ — возобновить раскопки! Но тебе, Бен-Цион, запрещено!

— Как так? — восклицаю в недоумении.

— А вот так! И точка! Я тебе выдам справку, что ты раскопал синагогу, что без тебя ее бы вообще никто не раскопал. Но с сегодняшнего дня ты больше работать не будешь.

— Э, нет! — отвечаю. — Все равно буду!

Скоро у меня начинается лекционный курс, я веду и научную работу — копать мне действительно некогда. Но по какому праву мне запрещают?! Кто это придумал? Те же, кто за день до этого придумали соображения «технической безопасности»?

На другой день выхожу на работу. Раскопки идут уже не в самой синагоге, а возле прилегающих домов. Потом — расчищают площадь синагоги Хабада. Именно про эту площадь и сообщал в своей докладной архитектор, предупреждая об опасности.

Меня арестовали и отвели в полицию. Потом отправили в тюрьму. Сижу я в тюрьме день, два, никакого следствия не ведется. Просто надо поиздеваться над человеком, доказать, кто здесь власть и кто на самом деле командует парадом.

Но мне обидно еще и другое: ни Ноам, ни Замбиш не выразили протеста, не поддержали меня. Мое же отношение к людям как раз на том и строится — помогать другу, даже если ты с ними в чем-то не согласен. Ведь у нас общее дело — раскопки еврейских святых мест! Но при «культурном подходе» страдают фактически все стороны.