Корни семьи Штернбух

Взмахи топоров и дубин, вопли распалённой толпы погромщиков привели в ужас евреев Кишинёва. Еврейские семьи, пережившие кишинёвский погром, укоренившиеся, жившие здесь на протяжении сотен лет, бежали, спасая свою жизнь.

Среди беженцев выделялась семья Штернбух — знаменитая семья знатоков Торы. Глава семьи, р. Нафтали Штернбух отправился в Америку, чтобы осмотреться там и проверить, можно ли перевезти туда семью. Вернувшись, он сообщил: «В Америке даже камни — трефа…».

Выбор пал на Базель в Швейцарии. По совету своего учителя, Ребе из Чорткова, р. Нафтали решил поселиться там. Его не пугало огромное различие между ментальностью восточноевропейских евреев и евреев Швейцарии, поэтому он сохранил свой хасидский облик. Так он «приземлился» в спокойную жизнь швейцарских евреев и вошёл в их общество. Завязал дружеские отношения со всеми, кто его окружал, начиная с раввина Базеля, рава д-ра Артура Коэна, с которым тесно сотрудничал, и заканчивая богобоязненными евреями из самых разных общин.

И нерелигиозные евреи, и даже местные неевреи приходили спросить у него совета и «впитать» особую атмосферу, которую создавала личность рава.

На съезде в Катовице, когда была основана Агудат Исраэль, раби Нафтали отвели почётное место в первом ряду, рядом с великими раввинами поколения. Деятельность его была многообразна, он много работал, чтобы построить микву, и раби Хаим-Ойзер Гродзинский, великий раввин поколения, лично приехал к нему домой, чтобы удостоверить пригодность миквы.

Следующая «остановка» была в городе Санкт-Галлен. В доме семьи Штернбух, прежде — скромном частном доме, гостеприимство оказывали с невероятным размахом. Первая мировая война привела к массовому наплыву беженцев из Восточной Европы в Европу Западную, и р. Нафтали, который не мог остаться равнодушным перед лицом массы голодных и бездомных людей, открыл им свой дом и своё сердце. Кроме того, их дом посещали многочисленные посланцы из Эрец-Исраэль, а также нуждающиеся из самой Швейцарии — и не только. Все они находили в этом доме кров и горячую пищу.

На железнодорожной станции в Санкт-Галлене бросалась в глаза надпись, сделанная крупными буквами: адрес семьи Штернбух, которая приглашает любого еврея к себе домой! Там гостей тепло принимали р. Нафтали и его супруга, рабанит Двора, которая днями и ночами готовила и пекла. Её праведность, богобоязненность и душевное тепло были известны всем. Своих детей она воспитывала так, что для них было «естественным» освободить свои кровати для многочисленных гостей, потому что гости — тоже члены семьи.

Р. Нафтали занимался бизнесом ради пропитания и посвящал изучению Торы бОльшую часть дневного времени. Он устроил синагогу у себя в доме, и молитвы и напевы изучающих Тору всегда звучали в доме, оказывая влияние на всю его атмосферу. И многочисленные гости «удостаивались двух миров одновременно» — они получали пищу и ночлег в сопровождении мелодий молитвы и учёбы. Это особое духовное переживание не забывалось.

В этом доме вырос р. Ицхак, муж Рэхи, со своими братьями и сёстрами: р. Ашером, р. Нахумом, р. Элияу, Рахелью (которая вышла позже за р. Менахема, брата Рэхи), Ривкой и Голдой. Все братья и сёстры были особенными людьми. И общее у всех них — доброта и безграничная преданность ближнему.

Семья Ротенберг

Рэха была пятой дочерью из девяти детей рава Мордехая Ротенберга, раввина Антверпена. Раби Мордехай родился в Кракове в 5632 (1872) году в субботу и учился в молодости в йешиве Вижниц в Галиции. Позже он учился в знаменитых йешивах Матерсдорфа и Цейлима (Дойчкройц, Неметкерестур) в Венгрии, и везде выделялся своими способностями и невероятным прилежанием. Так он удостоился того, что рав Цейлима, раби Давид Фридман, принял его в качестве жениха дочери и сразу после свадьбы назначил судьёй в своём суде.

Рав Ротенберг был очень известен, настолько, что большая община города Ошпицин (известного нам сегодня как Аушвиц…) пригласила его на должность раввина. В те дни это была великая честь для молодого раввина — получить место в такой значимой общине. Но из этого ничего не вышло, потому что он узнал о разногласиях среди тамошних евреев: каждая сторона хотела назначить своего рава. Рав Ротенберг бежал от разногласий как от огня и твёрдо отказался от этой должности. Его отказ вызвал удивление, но, несмотря на уговоры большинства общины, рав не изменил своего решения: от разлада следует держаться подальше!

В 1904 году он стал раввином Вадовице, города в Западной Галиции на границе с Германией. Большинство жителей города составляли евреи-харедим, но лидеры были маскилим, «просвещенцами», и подражали нововведениям реформистов в Берлине.

Рав хорошо знал немецкий, и «просвещённые» главы общины надеялись, что «интеллигентный раввин» станет выполнять их волю. Но надежды не оправдались. За восемь лет работы в этой должности рав Ротенберг проявил себя как человек лишённый страха и сражался в «войнах Всевышнего», не идя на компромиссы.

В следующем случае разочарование глав общины достигло максимума.

В юбилейный год императорства Франца-Иосифа, хорошо относившегося к евреям, празднества устраивались по всей империи. Местные и окружные власти сообщили евреям Вадовице о своём намерении посетить синагогу и высказали пожелание, чтобы раввин почтил их речью на немецком языке и молитвой за благополучие империи.

Маскилим ликовали, готовясь к церемонии, и, не поставив рава в известность, вытащили биму, которая находилась, как положено, в центре синагоги, и заменили её — органом. Они хотели уподобить синагогу молитвенным домам реформистов и христиан.

За несколько дней до церемонии раввину сообщили об этом. Рав Ротенберг вызвал председателя общины и объявил: пока орган не вынесут и не вернут на место биму, как было во всех поколениях, он в синагогу не войдёт!

Председатель общины отказался выполнить это требование и даже угрожал: если рав не исполнит своего «раввинского долга», он, председатель, обвинит его в оскорблении чести империи и сообщит об этом властям. Маскилим, которые так старались понравиться властям и подольститься к ним, даже подумать не могли, что рав выполнит своё обещание. Но реальность опрокинула их планы: рав не пришёл!

Не стоит и говорить, что отсутствие рава «подпортило» церемонию: праздничный приём полностью провалился. Маскилим, которым было стыдно перед гостями и перед евреями Вадовице, поспешили донести, что рав «восстал» против империи и оскорбил её честь.

В окружном суде рава оправдали, но главы общины не успокоились и поспешили подать жалобу в Верховный суд во Львове. Там он был признан виновным и лишён права исполнять должность раввина. Но, в конце концов, правда восторжествовала и на Верховном суде в Вене, столице империи, рав Ротенберг был оправдан, его право занимать раввинскую должность подтверждено.

Этот случай взволновал всю Галицию и оказался очень полезным для местных евреев. В отличие от своих братьев в Венгрии, которые осознавали, насколько опасно наделять маскилим любыми полномочиями, галицийские евреи полагали, что им можно доверять организационные дела общины. После того, как община Вадовице «обожглась», столкнувшись с легкомысленным отношением маскилим к вещам, священным для еврейского народа, и пренебрежением, которое те выказали раввину, глаза галицийских евреев открылись и они поняли: «политические» дела также можно доверять только раву и тем, кто выполняет его постановления.

Процесс ещё продолжался, когда рав Ротенберг получил должность главы раввинского суда в общине Антверпена, в Бельгии.

В том же 5672 (1912) году, в месяце элул (август) со всего мира съехались великие раввины поколения — Хафец Хаим, раби Хаим Соловейчик из Бриска, раби Хаим-Ойзер Гродзинский из Вильно, адмор из Гур — автор Имрэй Эмет, адмор из Чорткова, раби Бройер из Франкфурта и другие — и основали Агудат Исраэль. Одной из её задач было освобождение богобоязненного еврейства из-под власти тех, кто не привержен мнению Торы.

После смерти рава Шломо Ульмана рав Ротенберг был назначен раввином Антверпена, но в 5674 (1914) году началась Первая мировая война и ему пришлось бежать во Франкфурт. Там он жил со своими девятью детьми у рава Гершона Позена.

Возвращаясь в Бельгию, он взял с собой одного из сыновей рава Позена и оставил у него одного из своих сыновей…

Но сначала раву пришлось отправиться с членами своей общины в Голландию, где он превратил духовную пустыню в цветущий сад: основал учреждения, предписанные Торой, и организовал еврейское образование. Только после войны он с членами общины вернулся в Антверпен.

Позже р. Йосеф Ротенберг, член общины, бывший в те времена ребёнком (не родственник рава), рассказывал:

«Во время Второй мировой войны я был подростком, рава видел только до войны, будучи ребёнком. Две вещи не забудутся никогда: одна — дружеские щипки за щёку, которых удостаивался любой еврейский ребёнок, встречавшийся с равом, и я в том числе. Это делалось с большой симпатией, но и с такой силой, что я потом должен был некоторое время тереть щёку… И вторая — уважительный трепет, который охватывал хэдэр Йесодэй а-Тора каждый раз, когда ученики слышали, что рав придёт экзаменовать учеников. В те дни мы имели обыкновение заправлять цицит в брюки, но если “рав приходит”, все ученики в хэдэре знали, что цицит должны быть снаружи!»

Его осанка и лицо были царственными и производили большое впечатление на членов общины, которые его очень любили и уважали. Молодёжь была очень увлечена им, впитывала его слова. Драшот рава Ротенберга содержали редкое сочетание хасидизма с учением рава Гирша и учителей Мусара, что очень подходило для западноевропейской хасидской молодёжи.

Молодые члены Агудат Исраэль устраивали в доме рава вечером в субботу (с пятницы на субботу) онэг шабес. Там царило особое настроение. В это время рав обычно произносил диврэй Тора, говорил на темы Мусара. А ещё он обычно пел песню рабейну Авраама ибн-Эзры Либи у-всари йеранэну лэ-коль Хай — красиво и с воодушевлением. Эти вечера навсегда запомнились тогдашней молодёжи.

Из воспоминаний его внучки Рут

В доме дедушки и бабушки из Антверпена я провела два года, которые не забуду никогда. С тех пор прошло семьдесят лет.

В течение недели мой дед бывал очень занят, все дела общины были на его плечах, и он занимался ими лично. Он экзаменовал учеников хэдэра и молодёжь, чтобы убедиться, что они действительно продвигаются в Торе. Во всех делах кашрута он не полагался на машгихим, но лично проверял, чтобы убедиться, что всё делается как должно. Много раз он возвращался домой в пальто, на котором были пятна муки — после посещения пекарни. Моя комната была рядом с той, где он занимался динэй Тора, и я до сих пор помню страх, когда голоса тяжущихся становились слишком громкими…

Моя бабушка была типичной рабанит. Рано утром она молилась в синагоге, которая «граничила» с её квартирой, в течение дня была занята приготовлением пищи для членов семьи и многочисленных гостей, которые их посещали. А между всеми этими делами успевала произносить Тэилим и выслушивать рассказы многочисленных членов общины о своих бедах. Эти люди «караулили у входа», чтобы найти у неё утешение и поддержку.

Накануне субботы рав спускался в кухню, чтобы помочь в приготовлениях в честь субботы.

И сами субботы — подобие будущего мира!

Рабанит пекла для каждой трапезы двенадцать хал, две большие и десять маленьких, и рав размещал их в особом порядке, а их дети, внуки и гости сидели вокруг в священном трепете. Третью трапезу устраивали, когда уже было темно, в ней участвовали десятки человек. Мы с бабушкой сидели в комнате, смежной с бейт-мидрашем, слушали оттуда диврэй Тора и пение, которое каждый раз заставляло трепетать наши сердца.

Каждый праздник был особым духовным переживанием с особенной атмосферой, присущей только ему. Новолетие и Йом-Кипур я не могу описать словами! Рав был подобен ангелу. Он строго соблюдал таанит дибур (пост молчания, воздержание от речи), и мы не смели в этот период говорить о будничных делах.

В Суккот я просыпалась под звуки молитвы hалель, которые доносились из сукки — на особые мелодии, сочинённые дедом, а в Хануку зажигали менору на выходе из комнаты дедушки в синагогу. Его женатые сыновья приходили, чтобы принять участие в зажигании свечей и пении. И представьте себе, что мара дэ-атра (раввин города) брал меня, свою трёхлетнюю внучку, сажал на колени и после гимна Маоз Цур пел с нами Тэилим и раздавал изюм и миндаль.

Пурим в доме раввина. Дом переполнялся мишлохэй манот, маскарадные костюмы изготовлялись из полотенец и других случайно подвернувшихся предметов, и мне каждый год заново разрешалось изображать дедушку и бабушку в спектакле, который мы ставили вместе с другими внуками. Радость выходила из берегов!

Самым напряжённым периодом в году был канун Песаха: тогда из высокого шкафа, что рядом с подвалом для угля и дров, доставали пасхальную утварь, в том числе ручную кофемолку и металлический измельчитель для орехов, которые мы очищали. Не могу понять, как мы готовились к Песаху без электричества, газа, нейлона, пластика и формайки! Натирание, полировка, стирка и глажение — всё вручную. И посреди тяжёлых приготовлений бабушка, рабанит, обычно пускалась со мной в пляс!

В доме было шумно от гостей, и рав всеми силами старался поддержать их, помочь восстановиться физически и духовно. Когда Австрия, Польша и Чехословакия были охвачены огнём, в Бельгии царило относительное затишье, поэтому многие евреи бежали туда, и члены общины при поддержке рава много им помогали.

Никогда не забуду последний Йом-Кипур. В Шабат Шува рав говорил о запрете кожаной обуви в этот день — тогда это было тяжёлым испытанием. Когда в Йом-Кипур стало известно, что в синагоге есть евреи в кожаной обуви, он повернулся и обратился к ним перед молитвой Нэила (завершающей молитвой). И беспристрастно объявил: «Кто обут в кожаную обувь — не может выполнить заповедь молитвы Нэила!». Мне было 13 лет, и я прекрасно помню смятение в синагоге…

• 10 мая 1940 года началась германская бомбардировка, и на следующий день, в пятницу, многие пришли спросить раввина, что делать. Рав всем ответил, что это ситуация пикуах нэфеш (угрозы для жизни) и им следует бежать.

Помню, как к нему приходили его дети, спрашивали и плакали. И в этой атмосфере уныния он обратился к бабушке и сказал ей: «Мамэ, шабес махн» — «Мама, надо готовить шабат!».

И мне рав велел оставить страну, и в святую субботу я отправилась в Англию с моими дядей и тётей. Дедушка сказал, что в субботу не прощаются, а благословляют! И он поднял руки и благословил меня с большой теплотой. Это был последний раз, когда я его видела.

Его решительность была так же велика, как его скромность. В 1940 (5700) году, когда бельгийские евреи бежали в Кале во Франции, рав в свои семьдесят лет стоял в очереди за едой. Очередь была длинной, и члены его общины хотели уступить ему место, но, несмотря на уговоры и мольбы, он решительно отказался, заявив: «Здесь, в Кале, я не рав, и нет у меня, Мордехая Ротенберга, никаких привилегий».

В 1942 (5702) году евреям Бельгии было приказано носить «жёлтую нашивку», и евреев начали хватать на улице. Дети рава нашли для него укрытие, и его дочь, г-жа Рэха Штернбух из Швейцарии, организовала всё, чтобы отец мог к ней приехать. Но он твёрдо отказался: «Капитан не покидает корабль, на котором находятся люди, за благополучие которых он отвечает».

В 1943 году он был отправлен в концлагерь Мехелен, перенёс там ужасные страдания, подвергся страшным унижениям, но благодаря усилиям Рэхи был освобождён и вернулся в Антверпен. Пять недель пробыл там, пока его вместе с семьёй не отправили во Францию, в карантинный лагерь Виталь.

Виталь, в отличие от обычных лагерей, был удивительно красивым курортным местом, там содержались американцы, англичане и евреи с южноамериканскими паспортами. И другие. Рав Ротенберг и члены его семьи получили от Рэхи такие паспорта и поэтому «удостоились» отправки в Виталь. В этом лагере были самые лучшие условия, как физически — заключённые жили в роскошных гостиницах и гуляли среди зеленеющих лугов, так и духовно — у них была возможность учиться. Рав Ротенберг даже устроил там сиюм Шас (празднование по окончании изучения Талмуда) с группой учащихся!

Здесь у рава снова появилась возможность спасти свою жизнь. Рэха планировала с помощью «маки» (активистов французского подполья) организовать его побег из гостиницы в Витале и перевезти в Швейцарию. Но рав категорически отказался, говоря, что согласится, только если она найдёт возможность спасти остальных заключённых. Иначе его исчезновение может подвергнуть опасности жизнь других.

Весной 1944 (5704) года обитатели Виталя уже надеялись, что останутся в этом роскошном заключении до чаемого освобождения. На это надеялась и Рэха. Но неожиданно через два дня после праздника Песах немцы прибыли в лагерь, в блок 73, где проживали евреи с паспортами стран Южной и Центральной Америки, и отправили их в печально известный лагерь Дранси. На следующее утро после праздника Шавуот все были перевезены на поездах в Аушвиц.

Тогда те, кто остался в лагере, последний раз видели рава, и эта картина запечатлелась в их сердцах: он идёт, выпрямившись, по направлению к поездам, одной рукой держит свиток Торы, а другой — ручку своего маленького внука, да отомстит Всевышний за их кровь. Свиток Торы он передал одному еврею. Тот боялся брать, но рав пообещал, что свиток будет его оберегать. И действительно, тому еврею удалось спастись, и после войны он вернул свиток семье рава.

До конца своих дней Рэха скорбела о горьком конце родителей. Это произошло так быстро, когда все были уверены, что заключённые лагеря Виталь дождутся освобождения.

Из четырёх своих братьев, оставшихся в живых, двоих она удостоилась спасти чудесным образом:

Гиммлер, да будет стёрто имя его, захотел доказать супругам Штернбух, что он имеет возможность спасать евреев в обмен на финансирование, которое было ему обещано. И в качестве доказательства отдал приказ офицерам лагеря Titmon освободить двух её братьев. Посреди ночи из громкоговорителя раздался голос: братья должны подойти к воротам лагеря. Испуганные братья, полагавшие, что конец их близок, не поверили своим ушам, когда офицер произнёс: «Вы освобождены, поезжайте к своей сестре в Швейцарию, она ожидает вашего прибытия». Это были р. Хаим-Яаков и р. Йосеф. Каждый из них потерял жену и пятерых детей, но после войны они построили семьи заново. Раби Хаим-Яаков продолжил путь своего отца и стал раввином в харедимной общине Парижа. Он был большим галахическим авторитетом, великие раввины полагались на его постановления по болезненным вопросам, которые возникли после войны, — таким, как разрешение замужества женщинам, чьи мужья пропали без вести и т.д. Р. Йосеф вернулся в Антверпен и стал одной из центральных фигур в общине. Он получил звание «президента» харедимной общины.

Братья р. Гершель и р. Менахем во время войны были в Англии и спаслись. Р. Менахем занимался медициной, а р. Гершель бизнесом. Для обоих Тора была главным занятием, а профессия — второстепенным, и когда они закончили работать, то посвятили все свои помыслы изучению Торы.

Остальные члены семьи погибли, освящая Имя, и все без исключения освятили Имя своей жизнью.

О последних минутах Нэты свидетельствует рабанит Перл Шапира из семьи Мельхиор:

Мы с сестрой были в концлагере Паршниц в Судетах и встретили там Нэту Бергер, дочь раби Мордехая Ротенберга. Она рассказала нам о своей семье, которая жила в Венгрии, и о том, что её муж обычно будил детей по ночам и просил их произносить главы Тэилим за спасение евреев Польши, которые подвергались массовому уничтожению. Нэта была личностью, излучавшей свет, она выделялась своим поведением, но полностью мы поняли, какого уровня это был человек, когда её забрали от нас.

Это было тогда, когда нацисты проводили осмотр женщин, чтобы убедиться, что все пригодны к работе. Каждую женщину, которая должна была вскоре родить, уничтожали. До сих пор я помню горькие крики одной из этих женщин.

Когда пришла очередь Нэты и здоровый эсэсовец уводил её от нас, Нэта шла за ним, выпрямившись и молча. До самых ворот она оборачивалась к нам и приятным голосом, спокойно повторяла свою просьбу: «Киндэрлэх, зогт Йеварэхэха» — «Девочки, произнесите Йеварэхэха!..».

«Йеварэхэха а-Шем вэ-ишмэрэха» — шептали наши губы. Мы знали, что этот стих сопровождает её в последнем пути.