Гадоль из Минска 16. Силки расставлены

Интриганы и склочники, которые завидовали Гадолю со дня его появления в Минске, не могли спокойно смотреть, как укрепляется его авторитет, распространяется его слава и община под его управлением преображается. И поскольку им не удалось расправиться с ним открыто, отыскав хоть какое-то нарушение в его делах, ошибку в алахических решениях или недостаток в его поведении — ведь его величие в Торе и праведность были общеизвестны, и во всем, что он делах, он ни на йоту не отступал от закона и требований Шульхан аруха, — эти люди, внешне смирные и лояльные, начали «подкапываться» под него тайно. Они подсылали шпионов, которые постоянно вертелись вокруг дома раввина, расспрашивая входящих и выходящих, чтобы быть в курсе всего, что там происходит. И понятно, что среди великого множества посетителей находились и такие, кто был недоволен раввином или обижен. Кто-то, оказавшись виновным по суду, по-прежнему считал себя правым. Другому казалось, что раввин, принимая его, не оказал ему соответствующего почтения. Порой попадался аврех, которому Гадоль отказался предоставить смиху (раввинское посвящение) или кабалу (удостоверение шойхета). Иногда это была женщина, разводное письмо которой Гадоль признал недействительным, или агуна, соломенная вдова, не сумевшая привести удовлетворяющие требованиям закона доказательства смерти мужа. Попадались обнищавшие горемыки, получившие от раввина помощь меньшую, чем они рассчитывали. Были недовольные и среди шойхетов, ведь порой Гадоль определял, что забитое ими животное — трефа, и они терпели убыток. Эти «пострадавшие» от раввина люди готовы были в порыве гнева обличать и Ашема, и исполнителя его воли.

С подобного рода сетованиями и обидами ежедневно сталкивается любой раввин и любой руководитель общины. И, пожалуй, не было ни одного из великих и славных людей Израиля, кто бы оказался совершенно чист от подобных обвинений — кто же в силах щедрой рукой удовлетворить запросы каждого человека?! Даже против Творца, о котором сказано, что Он «щедро насыщает все живое»[1], многие роптали и говорили: «Праведен Ты, Ашем,… но о Твоем правосудии я хочу говорить с Тобой: почему нечестивые преуспевают и все вероломные благоденствуют?»[2] — почему то и почему это, бесчисленные «почему?»…

К тому же, большинство этих гневных «почему?!» и существовали-то недолго, подобно пузырям на воде или искрам от костра, — «потерпевшие» возвращались домой, успокаивались, приходили в себя и чаще всего понимали, что только собственное неблагоразумие явилось подлинной причиной их гнева. И даже если в исключительных случаях Гадоль был действительно неправ, люди понимали, что он всего лишь человек и порой ошибается, ведь кто может о себе сказать: «Мое сердце безгрешно, я всегда все делаю правильно и не ошибаюсь»? Поэтому в большинстве случаев такие посетители утешались и обиды рассеивались, как дым.

Однако, если рядом оказывались подстрекатели, готовые рыться в горячей золе и раздувать пламя, они поддерживали обиженных и убеждали «бороться за справедливость», воодушевляли и распаляли их. Тогда уже и самим обиженным начинало казаться, что они действительно стали жертвою произвола и что их претензии значительны и серьезны, и они делились со всеми своей бедой. Город наполнился подобными жалобами и сплетнями.

Вот такими путями добивались успеха враги раввина, действуя, как когда-то Авшалом[3], сын царя Давида. Они жадно ловили рассказ за рассказом, сплетню за сплетней, жалобу за жалобой, инцидент за инцидентом, — и в течение некоторого времени у них собралась обширная коллекция «подлинных происшествий», которую они широко использовали для того, чтобы побольнее уколоть раввина, уронить его авторитет и приписать ему вымышленные проступки. Болтливые «сороки» кружили по городу, «по секрету» нашептывали свои сплетни, и переносили сеющие сумятицу слухи из бейт мидраша в бейт мидраш, из дома в дом. Один сплетник сетовал, что раввин предъявляет завышенные требования к забою скота, слишком уж многих животных признает негодными в пищу, и из-за него евреи терпят убытки; другой рассказывал, что раввин, отступив от закона, вынес несправедливый приговор по тяжбе такого-то; третий указывал пальцем на непорядки в делах общины — и во всем был виноват раввин, который «занят только одними книгами». Склочники утверждали, что Гадоль относится благосклонно лишь к немногим знатокам Торы, а «остальные евреи ничего не значат в его глазах», говорили, что он «пренебрегает святым народом», не придерживается даже правил приличия и законов вежливости, унижает людей. Они рассказывали, что из-за своей излишней въедливости и щепетильности он так долго составлял разводное письмо для умирающего мужа, что тот умер, не дождавшись развода, и его молодая вдова, согласно закону о левиратном браке[4], оказалась предназначенной в жены малолетнему брату умершего. Передавались из уст в уста и другие подобные истории. В некоторых из них была доля истины, но все многократно раздувалось и преувеличивалось. В других же случаях факты искажались и фальсифицировались до такой степени, что самые простые, безобидные вещи приобретали ужасающий и устрашающий облик. А порой все просто выдумывалось — от начала и до конца. Но в подобной неразберихе, кто способен был отделить ложь от правды — сплетники вводили в заблуждение и будоражили весь город. Повсюду собирались кучками люди и обсуждали эти события. А клеветники в тайне радовались и веселились.

Предпринимались все новые и новые усилия, чтобы опорочить раввина. Его недруги обратились к членам общинного совета и различными уловками, соблазнами и лестью попытались привлечь их на свою сторону. А поскольку большинство из членов совета были простыми и малообразованными людьми, они легко поддались на уговоры и готовы были нанести удар по раввину. И подобно тому, как парламентарии, желающие свалить того или иного министра, урезают его бюджет, так и эти «парламентарии» из общинного совета собрались и большинством голосов постановили уменьшить плату раввину на 500 рублей в год!

Друзья Гадоля, узнав об этом, исполнились негодования и поспешили к нему, чтобы поддержать его. Они посоветовали подать протест главам города, но он отказывался. Настаивая на своем, они объясняли, что если он промолчит, он тем самым даст оружие в руки своих врагов, которые сочтут его молчание признанием вины.

А его ненавистники, главной целью которых было ослабить власть раввина и доказать всем, что есть власть, стоящая над ним, — они надеялись, что еще немного усилий, и единый общегородской раввинат распадется на части, и город вернется в прежнее «свободное» состояние.

Но всем их замыслам суждено было разбиться о неприступную скалу. Раввин оставался верен своим взглядам и не изменял своего пути ни на пядь. Он говорил:

— Люди из общинного совета властвуют только над финансами раввината, да и то не согласно закону, а по принципу «Кто сильнее, тот и прав»[5], ведь «человек не в силах тягаться с тем, кто сильнее его,»[6] и «сильному отдана земля»[7]. Но что же касается духовной стороны дела, путь им сюда заказан, и в этих вопросах — надо мной лишь Ашем, мой Б-г, как следует из изречения мудрецов, приведенного в трактате Орайот[8]. И если они полагают, что, используя материальные средства, они смогут, согнув меня, заставить поступиться в делах духовных и пойти с ними на компромиссы, они заблуждаются. И даже если они лишат меня полностью всего жалования, я не покину своего места. Не от них я получил свои полномочия, но главы города и самые авторитетные члены общины, заручившись согласием всей общины, пригласили меня быть здесь раввином. И поскольку я, приняв этот пост, стал посланником Торы в городе, у меня нет права складывать с себя полномочия — «одевший мантию, пусть ходит в мантии»[9].

Так он говорил, и так поступал на деле. Он ни в чем не уступил и не изменил своих правил, выполняя слова мудрецов о том, что «даже в минуту опасности руководителю общины нельзя терять своего лица»[10].

Вскоре нашлись достойные люди, которые хотели возместить урезанную сумму раввину из своего кармана, но он не согласился принять деньги, сказав:

— Очевидно, я провинился, раз урезали мое жалование. Почему же другие должны отвечать за мои грехи? «У того, кто ест недозрелый плод, на зубах бывает оскомина»[11].

Мало-помалу начала спадать пелена с людских глаз. Все рассказы и обвинения оказывались не более, чем лживыми сплетнями, которые клеветники сами выдумали и сами распространили. Интриганы и тайные организаторы склок тоже почувствовали, что хватили через край, и опять попрятались по своим укрытиям и берлогам — они зажали свои рты ладонями и затихли.

Как ни старались они уронить авторитет Гадоля и унизить его достоинство, результаты снова оказались обратными: где бы раввин не проходил по улицам города, везде его встречали с великим почетом, и каждый стоя приветствовал его у дверей своего дома или магазина, выражая свою поддержку и уважение. Да и «парламентарии» из общинного совета увидели, что народ возмущен тем, как они оскорбили великого человека, и стыдились показаться среди людей. Но и у себя дома не было им покоя, потому что жены постоянно попрекали их и бранили, и какое бы несчастье не случалась у них, и какой бы убыток они не терпели, их жены объясняли это тем, что они осквернили достоинство раввина и поэтому наказаны.

Я видел своими глазами, как двое из них пришли поздно вечером в дом Гадоля просить прощения за свой грех. Когда они зашли в прихожую и услышали его проникающий в душу голос, напевно произносящий слова Торы, они растерялись и не могли решиться подойти к его кабинету. Простояв так довольно долго, они все же зашли к нему и наперебой начали подробно излагать свою просьбу. Раввин поднял глаза, увидел их и сказал: «Не в моих обычаях долго разговаривать с теми, кто приходит с просьбами об исцелении или просит истолковать сон. Так и это — душевная болезнь, подобная промелькнувшему сновидению. Все вам прощено, и идите с миром!». И он возвратился к своим занятиям. А эти двое вышли от него, устыдившись, и один другому сказал:

— Горе нам, кого мы бранили и поносили, против кого возбуждали ропот?! Ведь сам чистый звук его голоса, его прямодушные слова и удивительная преданность Торе свидетельствуют более веско, чем тысяча свидетелей, что этот человек — свят от рождения, от материнского чрева, и вообще не способен на те поступки, которые приписывали ему.

И не обрели «парламентарии» душевного покоя, пока ни отменили своего решения. Они не только восстановили раввину прежнее жалование, но и с почетом возвратили ему деньги, которые были ими «урезаны».

[1] Теилим 145:16.

[2] Ирмия 12:1.

[3] См. IIШмуэль 15:2—6: «И вставал Авшалом рано утром, и становился у ворот, при дороге; и было, каждого, кто имея тяжбу, шел к царю на суд, подзывал Авшалом к себе и говорил: “…Твои претензии правдивы и справедливы, но кто поймет тебя у царя? …Вот если бы я был судьею в этой стране и ко мне приходил бы каждый, у кого спор или тяжба, я судил бы его по справедливости”. И бывало, когда человек кланялся перед ним, то он протягивал руку и задерживал его, и целовал его. И так вел себя Авшалом со всеми израильтянами, которые приходили на суд к царю; и вкрадывался Авшалом в сердца израильтян».

[4] Согласно закону Торы (Дварим 25:5—10), бездетная вдова должна выйти замуж за брата умершего мужа. В описываемую эпоху, как и сегодня, в подобных случаях обычно совершался обряд халица, освобождающий обе стороны от необходимости такого брака. Однако малолетний еще не имеет права совершить обряд халица, и поэтому вдова была вынуждена ожидать его совершенолетия, не имея права создать новую семью в течение всего этого периода (См. Рамбам, Законы левиратного брака 1:16).

[5] См. Бава батра 34б.

[6] См. Коэлет 6:10.

[7] См. Йов 22:8.

[8] См. Орайот 9а: «Руководитель общины … — это тот, над кем нет никого, кроме Ашема, его Б-га».

[9] Ср. Брахот 28а.

[10] Ср. Санхедрин 92б.

[11] Ср. Ирмия 31:28—29: «В те дни не будут больше говорить: отцы ели незрелый плод, а у детей на зубах оскомина. Но каждый будет умирать за свою вину: каждый, кто съест недозрелый плод, у того и будет оскомина».

с разрешения издательства Швут Ами