Гадоль из Минска 14. Отъезд из Пружан

В день отъезда р. Йерухама из Пружан все жители города, включая женщин и детей, собрались на синагогальной площади, возле дома раввина, чтобы попрощаться с ним. Не только площадь, но и все прилегающие переулки и улочки были полны народу. Все домашние раввина уже вышли из дома и расселись по телегам, но сам р. Йерухам все еще оставался у себя наверху. Возницы стали поторапливать с отъездом, так как время было уже позднее, и собравшиеся удивлялись, почему раввин так замешкался. Тогда выяснилось, что причина в некой супружеской паре. Муж и жена, в сердца которых вкралась неприязнь друг к другу и взаимное непонимание, пришли к р. Йерухаму, умоляя, чтобы он помог возвратить мир в их дом. Несмотря на то, что время поджимало и множество людей ожидало его у выхода, р. Йерухам постарался успокоить супругов, помирить и расположить их сердца друг другу, и в конце концов, оба обещали ему, что теперь они смогут жить в любви и согласии. И он им сказал:

— Стоило стать раввином только ради этого.

Когда муж и жена ушли, он задержался в своей комнате еще на несколько мгновений, огляделся и сказал мне:

— Трудно мне расстаться со своей любимой комнатой. Кто знает, останется ли она местом Торы, ведь я сомневаюсь, что раввин, который будет после меня, захочет оставаться в такой тесноте.

Когда он вышел во двор и благословил собравшихся миром, земля задрожала от гула ответных благословений, исходящих из уст многих тысяч людей.

Большинство провожающих простились с ним у городских ворот, а главы общины и знатоки Торы отправились вместе с ним на станцию. А поскольку до прибытия поезда оставалось еще около двух часов, все зашли в привокзальную гостиницу. Главы общины, приказав подать на столы чаю и лакомств, попросили р. Йерухама на прощание дать им последние наставления. Они спросили его совета, кого им пригласить на должность раввина после него, и назвали несколько имен рекомендованных им. В числе прочих было названо имя р. Элияу Алеви Файнштейна[1], главы раввинского суда в Хасловичах. Рав Йерухам сказал им:

— Об этом раввине я слышал самые высокие отзывы, когда он был еще в Карлице. — И добавил, шутя: — Если время и перемены мест не испортили его, он наверняка будет подходящим для вас раввином.

Один из сидевших за столом спросил:

— В таком случае, может быть вы считаете порчей и свой переход из Селец в Пружаны?

Рав Йерухам ответил:

— Разумеется! Одно то, что я оставил маленький городок, где мог в покое изучать Тору и выполнять заповеди, и переменил его на больший город, — это, само по себе, великая порча.

Тогда тот же человек спросил:

— Если это так, то почему вы снова так поступаете?

Рав Йерухам сказал:

— Об этом-то я и плачу. Но ведь говорили наши мудрецы: «Молодой знаток Торы подобен зерну в земле, когда оно начинает прорастать, росток тянется все выше и выше»[2].

И еще он сказал собравшимся:

— Если уж вы меня спросили, кому быть раввином, я считаю необходимым рассказать вам некоторые подробности, связанные с жизнью раввина. — И р. Йерухам поведал им о тех «мелких» неудобствах, от которых натерпелся в Пружанах. В заключение он сказал им: — Но особенно вы должны позаботиться, чтобы квартира будущего раввина соответствовала его положению, потому что не каждый пожелает терпеть то, что я терпел. Квартира, в которой я жил, была выделена под квартиру раввина еще в предыдущие поколения, и тогда она действительно соответствовала своему назначению, но сегодня она уже не годится и «нет в ней прока»[3]. Мудрецы сказали: «Священнослужителя, старшего из братьев, содержат за счет его братьев»[4]. И сказано: «Всякий город, в котором дома выше, чем Дом молитвы, в конце концов, будет разрушен»[5]. «Время ли вам самим сидеть в домах ваших крытых»[6], подобает ли вам жить в роскошных особняках, если дом вашего раввина — маленький и тесный, сырой и промозглый, с переломанными лестницами и крутыми ступеньками?

Один из близких друзей р. Йерухамом сказал ему, шутя:

— Очевидно, и раввины в наше время избаловались, и запросы их возросли, им уже хочется чего-то чудесного и необыкновенного. Прежние времена были лучше этих. Ведь тогда говорили мудрецы: «Таков путь Торы — хлеб с солью ешь и воду пей в меру, спи на земле, живи жизнью полной лишений и трудись над изучением Торы…»[7].

Рав Йерухам ответил:

— Но ведь это изречение заканчивается словами: «Если ты так поступаешь, то ты счастлив…». То есть, если ты сам, по своему желанию и выбору «так поступаешь», жертвуя всем ради любви к Торе, тогда «ты счастлив». Но не когда жители города насильно ставят тебя в подобное положение и заставляют «поступать так».

Рав Йерухам благословил их и отправился в путь.

Жители Пружан последовали его совету и пригласили к себе раввином р. Элияу Файнштейна из Хасловичей (и до сих пор он с почетом несет там свою службу). Когда ему довелось быть проездом в Минске, Гадоль встретил его с особым расположением, и на вопрос, кто этот раввин, которому он оказывает такие почести, ответил: «Человек, пришедший вместо меня»[8].

Прибытие в Минск

и начало деятельности

Знатные люди минской общины приняли р. Йерухама с великим почетом и радушием. Первые дни прошли шумно и хлопотно, было много посетителей со всех концов большого города и окрестных городков и местечек. Не только руководители общины и знатоки Торы, но и все горожане страстно желали взглянуть на выдающегося человека, которого они избрали своим раввином и впервые за долгие годы поставили над всеми судьями и законоучителями города.

Один из наиболее почитаемых горожан, потрясенный тем, как глубоко р. Йерухам понимает Тору, выходя из кабинета раввина, сказал собравшимся: «Ну, это великий человек!». Произнесший эти слова пользовался огромным авторитетом, и большинство минчан во всем следовало его мнению, будто закону. Он всегда говорил весомо и сдержанно, но эти слова вырвались у него в порыве искреннего восторга, и особенно он выделили голосом, почти прокричал, слово «великий» — «Гадоль», и оно, быстро переходя из уст в уста, оказалось достоянием всего города. Как известно, «глас народа — глас Б-жий» — это имя укоренилось и закрепилось за ним так прочно, что совсем вытеснило его собственное; так имя «Гадоль» и осталось за ним навечно.

Со стороны могло показаться, что переезд в Минск был для него большим достижением. Ведь он стал раввином большого города, второго[9] по величине в крае, города, в котором жили тогда многие величайшие знатоки Торы и мудрецы[10], такие как р. Мордехай Соломонов, р. Добер Бампи, р. Мордехай-Цви Яболов, р. Аарон-Добер Бройде, р. Гершон-Авраам Бергер, р. Гершон Коген и многие-многие другие. Все они были знаменитыми людьми и «все они поверглись к его стопам и ловили его речения»[11], и весь народ склонялся перед его святостью и трепетал перед ним. Любое слово, вышедшее из его уст, сразу же выполнялось и никто не дерзал перечить ему. Раввины края потянулись на свет его Торы, они им восхищались и его превозносили. Слава его, и прежде значительная, после переезда в Минск росла и росла. Со всех концов земли обращались к нему с вопросами, возникающими при решении сложных алахических проблем.

Теперь он жил в красивой, просторной и богато обставленной квартире, как и подобает раввину такого города. Изо дня в день в его двери стучались и навещали его самые состоятельные и знатные люди. Все это, как правило, приносит удовлетворение и радость, и на первый взгляд могло показаться: нет счастливее человека на свете. Но кто знал его сердце и мог присмотреться проницательней, тот видел и понимал, что в его душе скрыта тихая печаль, неощутимая для поверхностного взгляда, и что он не совсем удовлетворен своим положением. И на нем оправдывалась пословица «Не все то золото, что блестит».

Причину его печали не приходилось искать далеко — она была ясна каждому, кто был основательно знаком с положением дел в городе. Вступление р. Йерухама в должность раввина Минска существенно отличалось от начала его служения в предыдущих местах. Ведь там еще до него, прежними раввинами, был установлен единый порядок, соблюдавшийся строго и неукоснительно, и новому раввину оставалось только продолжить работу своих предшественников. Там сразу, в первый же день по прибытии, новый раввин мог спокойно занять судейское кресло, только что оставленное его предшественником, и судить, учить и наставлять, как делали до него. А если к тому же новый раввин оказывался выдающимся и талантливым человеком, то его еще и восхваляли, и превозносили на все лады, и все им гордились. Но не так было в Минске, где уже в течение многих лет не существовало единого раввината, а верховную власть разделяли три раввина, и ни один из них не был главным раввином города, как предписано по традиции. Кроме того, в Минске действовали еще раввины отдельных улиц и районов — всего более тридцати, а поскольку не существовало единого руководителя надо всеми, каждый властвовал в своем переулке, как король в ермолке. Более того, жители Минска, не привыкшие трепетать перед авторитетом раввина, как обычно трепетали перед раввинами в других городах и местечках, выбирали сами себе законоучителя, который им приходился по вкусу, и делали его своим «семейным» раввином, а когда он не угождал им, то заменяли его, давая ему «развод» и обретая прибежище под сенью иного законоучителя. И так каждый горожанин сам решал, кто будет его раввином, и в любой момент, как только заблагорассудится, мог сменить своего избранника на другого, поэтому само собой разумеется, что он не мог испытывать перед таким законоучителем никакого трепета, и оказывал ему уважение лишь постольку поскольку, из милости, а не по требованию закона.

Подобная же картина сложилась при забое скота и в мясных лавках — каждый шойхет и бойдек (контролер кашрута) был сам себе государем. И во многих других аспектах жизни общины не было ни порядка, ни необходимой исполнительской дисциплины. И поэтому все действия раввина по исправлению положения выглядели нововведениями, ведь в течение короткого времени ему приходилось вносить множество изменений в течение дел — таких изменений, которые в других городах, где жизнь общин была издавна обустроена, происходили постепенно, с большими промежутками времени, в течение долгих лет, а потому почти незаметно.

Сразу же по прибытии р. Йерухаму пришлось увеличить количество шойхетов и менакеров, а также внести изменения в порядок их службы. Он сменил контролеров кашрута, назначил нового главного контролера и установил строгий порядок взаимоотношений между шойхетами и лавочниками — торговцами мясом, со всей строгостью наказывая нарушителей новых установлений.

Во многих городах бойни и мясные лавки являются самой сложной для раввина областью деятельности — они приковывают чуть ли не все его внимание, так что остальные вопросы становятся как бы побочными и второстепенными; и Минск был одним из таких городов.

Издавна вопросы кашрута были камнем преткновения для многих великих мудрецов Израиля, и многие из них оступались на этом, как известно каждому изучающему старинные и современные книги респонсов — вопросов и ответов по проблемам алахи. Хорошо ли, что вопросы кашерности пищи превалируют над всеми другими алахическими и жизненными проблемами, это другой вопрос, и выяснять его здесь не место, но в действительности дело обстоит именно так[12]. Но р. Йерухам не привык уделять этому много времени, ведь его призванием было изучение Торы, и если ему случалось хотя бы на час отвлекаться от занятий, ему казалось, будто мир рушится на его глазах. Теперь же, когда ему приходилось отдавать долгие часы на необходимое переустройство общинных дел, его сердце наполнялось горечью. Много раз мне доводилось слышать, как он говорил сам себе: «Горе раввину, погребенному под своим раввинством! И горе нам, забросившим Тору! Чем я занимался?! На что растратил свое время сегодня?!».

К тому же надо сказать, что его приезд в Минск ударил по многим гордецам, ходившим прежде с высоко поднятой головой. Один бахвалился своим богатством и говорил: «Кто мне господин?». Другой похвалялся своим «величием» в Торе и вопрошал: «Кто со мною может сравниться?». Третий кичился властью и утверждал, что он сам себе голова. Четвертый превозносил свою роль в делах общины и считал, что без него «ни одно дело не может сдвинуться». И вот теперь в городе появился первопрестольный князь Торы — величайший знаток Талмуда, который все мерил правдой Торы и взвешивал на точнейших весах закона и смотрел на все происходящее глазами Шульхан аруха и других законодательных кодексов. В глубоком познании Талмуда и алахи он был не просто велик, но и единственен в своем роде, и выглядел великаном даже рядом с самыми большими мудрецами Минска, а они казались рядом с ним карликами. Один из мудрецов Минска сказал об этом: «Все величие минских знатоков Торы “возвышается” лишь до порога дома Гадоля». Понятно, что многие из них были вынуждены сойти со своих пьедесталов и отступить в сторону. Одним пришлось умерить свои запросы, другим — нарядиться в тогу скромности, третьим — укрыться до времени в тени, четвертым — и вообще исчезнуть со сцены. Само собой разумеется, что некоторые из них затаили в сердцах обиду и завидовали Гадолю, хотя внешне были с ним приветливы и радушны. Были и такие, что сначала превозносили его и увивались вокруг него, рассчитывая с его помощью расширить свое влияние и достигнуть своих личных целей. Но теперь, «посрамленные в своих чаяниях»[13], они теряли надежду и переходили в лагерь обиженных. Среди недовольных оказывались и те, что сумели осуществить свои замыслы, но тем не менее чувствовали себя маленькими и ничтожными по сравнению с Гадолем. И поскольку р. Йерухам понемногу научился понимать людей и различать, что твориться в их сердцах, от него не укрылись эти тайные знаки недоброжелательности, и «его душа трепетала»[14].

В тот же период в городе произошел ряд неприятных инцидентов, никак не связанных с деятельностью Гадоля, а явившихся последствиями обстоятельств, сложившихся еще до него. К несчастью, срок этих событий пробил именно к моменту его прибытия — «цветок стал созревающим плодом»[15], и поэтому в общественном мнении происшедшее оказалось связано с его именем — только потому, что совпало с началом его деятельности в Минске. Упомянем для примера, что с приездом Гадоля был отстранен от работы знаменитый и очень знающий шойхет Э.-Л. Рабинович, славный и своими предками и глубоким знанием Торы. Это отстранение приписали Гадолю, хотя, на самом деле, оно было подготовлено до него и совершено помимо него. Все подобные происшествия причиняли р. Йерухаму немалые страдания и огорчения. К нему приходили недовольные — с жалобами и упреками.

И р. Йерухам, который по своей природе был человеком спокойным и мирным, добросердечным и ненавидящим склоки, очень печалился из-за всего этого. Однажды он сказал мне:

— Никогда я так не понимал слова молитвы «Да будет Тебе угодно, чтобы мне никто не завидовал», как сейчас. Кто сможет возвратить мне прежние дни, когда я спокойно занимался в своей комнатке наверху, далекий от всех этих пустых размышлений. Я не вторгался в жизнь других и ведал только свой мир. Чем я виноват, что у одного неприятности, у другого — нехватка средств, а они полагают, что понесли убытки или были ущемлены из-за меня?

Но минуло время, установился твердый распорядок ведения общинных дел, и даже самые злые недоброжелатели были вынуждены смириться. Увидев, что Гадоль правит своим царством сильной и умелой рукой, они поняли: потерянного не вернуть. И они «прикрыли свою ненависть лестью»[16] — до подходящего случая.

Раввин освоился с новым местом, и народ подчинился его главенству и признал его авторитет. Рав Йерухам нес свое служение с высоко поднятой головой, в точном соответствии с законами Торы и традицией, ни перед кем не отступая и не заискивая. Те резники, которым был не по душе порядок на бойнях, иногда еще возвышали голос протеста, утверждая, что поскольку новый раввин предъявляет к кашерности мяса чересчур высокие требования, увеличилось количество мяса, признаваемого трефным, и они терпят значительные убытки. Они обвиняли раввина в том, что цены на мясо возросли, а общественная касса, призванная покрывать расходы на производство кашерного мяса, опустела. Несколько раз они попытались возбудить весь город на бунт и склоку против раввина. Они также подбивали газетчиков выступать против него с пасквилями, унижающими его достоинство.

Но все эти выходки не сбивали р. Йерухама с пути. Он все время повторял слова мудрецов: «И не устыдится перед насмешниками»[17]. И когда кто-то рассказал ему о газетных пасквилях, он сказал:

— Очень жаль, что я так ничтожен в их глазах, ведь они всерьез полагают, будто подобное словоблудие и пустозвонство может повлиять на меня и заставить свернуть с пути. Я знаю, что мои поступки продиктованы не честолюбием, не упрямством и не желанием настоять на своем ради собственной выгоды, — я делаю только то, что мне представляется необходимым и верным с точки зрения закона и правосудия. Я вовсе не утверждаю, что не способен ошибаться — я всего лишь человек. И если кто-нибудь придет и «приведет свои доводы»[18], и укажет мне, что я ошибаюсь в таком-то пункте, я поблагодарю его и не постесняюсь сказать: «В этом вопросе я ошибался». И я буду вечно благодарен ему за то, что он возвратил меня к истине. Но если люди прячутся за чужими спинами, если не приводят доказательств из Торы и не опираются на силу закона, а исподтишка вкладывают свои слова в уста пустомель, чтобы те «запускали в меня стрелы из тьмы», пачкали меня грязью и побивали камнями, — с такими людьми у меня не может быть общих дел, и на их ругань я не обращаю внимания. Воля Небес дороже моего почета: поношения и оскорбления, которыми они пытаются меня запугать, я воспринимаю как похвалу, ведь они позорят меня за то, что я защищаю законы Торы.

Постепенно интриганы убедились, что их усилия не приносят желаемого результата, ведь вся община поддержала раввина и с презрением отвернулась от них и от их писаний. Интриганы поняли, что их срок еще не пришел, они укрылись в свои берлоги и до поры затаились. А авторитет Гадоля не только не пострадал, но даже возрос, и на много лет в жизни общины воцарились мир и покой.

В 5648 (1888) году к Гадолю обратились жители Двинска с предложением стать раввином в их городе. Но он не пожелал даже обсуждать этот вопрос до тех пор, пока все евреи Двинска — и хасиды, и противники хасидизма — не объединятся в одну общину и пока не согласятся поставить во главе ее одного раввина. В Двинске долго судили да рядили, возможно ли это, а тем временем об их предложении стало известно в Минске. Руководители минской общины и знатные горожане пришли к Гадолю и после длительных переговоров и уговоров, получили от него заверение, что он останется на своем месте.

[1] Он был тестем гаона р. Моше Соловейчика (отца гаона р. Йосефа-Дова Соловейчика из Бостона и дяди гаона р. Моше Файнштейна, благословенна память о праведниках).

[2] Таанит 4а.

[3] Ср. Йов 15:3.

[4] Ср. Йома 18а.

[5] См. Шабат 11а.

[6] См. Хаггай 1:4: «И было слово Ашема сказано через пророка Хаггая: “Время ли вам самим сидеть в домах ваших крытых — а дом этот разрушен?”.»

[7] Авот 6:4.

[8] Талмудическое выражение, приведенное в трактатах Арахин (27б) и Ктубот (61а, 105а). Простой смысл: человек, который занял мое место. Однако Раши объясняет, что приведенное выражение несет дополнительную смысловую окраску: человек, который пострадал, заняв мое место. См. коммент. Раши на Ктубот (105а) : «Я покинул это место, а он пострадал вместо меня».

[9] После Вильны.

[10] О некоторых из них можно прочитать в книгах «Минские мудрецы и знатоки Торы» (Вильна ,1899) и «Минск — родной город» (т. 1.Израиль,1977).

[11] Парафраз стиха Торы «Все святые в Твоей руке и поверглись к Твоим стопам, и несут речение Твое» (Дварим 33:3).

[12] Возможно, что источником такого положения служат слова Тосафот о том, что изречение Талмуда «Святой, благословен Он, не позволяет праведникам оступиться» (Хулин 5б) относится именно к вопросам кашрута, ведь «съесть запрещенное — позор для праведника». В связи с этим в народе принято следить за кашерностью пищи строже, чем за всем прочим, — и особенно придирчиво относятся к кашерности мяса, поскольку трефное мясо вызывает у людей особое отвращение (От автора).

[13] Ср. Теилим 119:116.

[14] Ср. Йешая 15:4.

[15] См. Йешая 18:5.

[16] Ср. Мишлей 26:26.

[17] Ср. Шулхан арух, раздел Орах хаим 1:1: «…И не устыдится перед людьми, которые насмехаются над его служением Ашему, да будет Он благословен».

[18] Ср. Йешая 41:21.

с разрешения издательства Швут Ами