Грех - болезнь, раскаяние - лекарство

ГРЕХ — БОЛЕЗНЬ, РАСКАЯНИЕ — ЛЕКАРСТВО

На самом деле, даже совершенное раскаяние — не всегда результат свободного выбора или осознание ответственности в духе лейда («знать»). Даже если решение грешника раскаяться не полностью основано на свободе выбора, он может иногда достичь того, что называется совершенным раскаянием. Единственная разница между совершенным и несовершенным раскаянием заключается в данном случае в характере препятствий, мешающих человеку продолжать грешить. В случае несовершенного раскаяния прежний грешник перестает грешить благодаря физическим обстоятельствам — он стар, болен или слаб, напуган, удерживается от греха из-за страха перед другими людьми. В случае же совершенного раскаяния прежний грешник физически в состоянии совершать греховные поступки, но его сдерживают чувства: он воздерживается от прегрешений благодаря определенному состоянию ума. В последнем случае может вступить в действие фактор свободного выбора, но так бывает далеко не всегда. Чаще всего мы наблюдаем здесь борьбу между двумя внутренними побуждениями, между двумя чувствами — вожделением и любовью, с одной стороны, и ощущением горечи и отвращения, с другой. Иногда стремление к греху одерживает верх, иногда побеждает отвращение к греху. В большинстве случаев победа такого рода не зависит от свободы выбора. Эта ситуация не совпадает с той, которая описана у Маймонида: «он все еще любит ее, его физическая сила не ослабла, и обстоятельства не изменились», так как фактором, предотвращающим повторение греха, не является свободное решение прежнего грешника.

Пророки и Тора указывали на тесную связь между грехом и болезнью, с одной стороны, и раскаянием и излечением - с другой. Сказано в псалме царя Давида: «Благослови, душа моя, Ашема... прощает все беззакония твои, Он исцеляет все недуги твои, избавляет от могилы жизнь твою, венчает тебя милостью и щедротами» (Теилим 103:2-4) Подобную идею мы находим в книге Иешаяу (57:19): «Мир, мир дальнему и ближнему, говорит Ашем, и исцелю его»; и снова (Иешаяу 6:10): «и уразумеет сердцем своим, и покается, и будет исцелен».

Из этого уподобления иудаизм выводит простое заключение: если грех можно сравнить с органической болезнью, значит, соответственно этому, должно проходить его лечение. Рано или поздно осознание каждой органической болезни передается мозгу посредством нервной системы. Наступает такой момент, когда человек начинает понимать, что в его организме что-то пришло в расстройство; что-то в системе указывает ему: один из его органов болен. Обычно это известие приходит к нему через телесную боль. Давным-давно Аристотель заметил, что, возможно, боль — самый значительный дар Творца его творениям; дар, который действует как сигнальный колокол, предупреждающий человека о приближении опасности. Говоря словами мудрецов: «Кто бы ни заболел, пусть идет к целителю». Но всем нам известно, Ашем да защитит нас, какая трагедия может произойти, если колокол звучит слишком поздно.

Медицине хорошо известен тот факт, что при многих серьезных заболеваниях, таких, например, как злокачественная опухоль, нет ранних признаков болезни, когда жертва задыхается от острой пронзительной боли, — этих признаков нет на той ранней стадии, при которой еще возможно спасение, как это случается при порезе пальца. При серьезных заболеваниях человек ощущает усталость, дискомфорт, слабость, апатию, меланхолию. Таковы первые признаки серьезного заболевания, поражающего человека. И если Пророки приравнивают грех к болезни, а раскаяние к выздоровлению, тогда, как и в случае болезни, должны существовать предупреждающие сигналы боли и страдания, несущие сознанию весть о приближении беды. И, действительно, каждый грех сопровождается внутренним ощущением греха. Я не имею в виду «знание» греха, «понимание» или «осознание» греха — это более высокие стадии. Я говорю только о «чувстве» греха, о том ощущении внутреннего беспокойства, о той ноющей боли, которые одолевают грешника, любого грешника.

В самом деле, первый грешник Адам почувствовал боль греха до того, как понял природу греха и даже до того, как узнал, что согрешил. Когда Б-г обвинил его в грехе, у Адама было наготове множество оправданий, объясняющих его поступок: он не осознавал, что такое грех.

«И скрылся Адам»; если бы он знал, что согрешил, или осознавал бы, что такое грех, то не скрывался бы, а обратился к Тому, Кто полон прощения, и попросил бы прощения у Него. Но он не сознавал, что такое грех, у него было неосознанное чувство греха — некое необъяснимое, органическое, примитивное ощущение. Что реально ощущал Адам в этот момент? Что чувствовала Хава? Не острую пронзительную боль, а боль замешательства: «И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги» (Берешит 3:7). Перед ними было древо, которое зачаровывало и соблазняло, воодушевляло и волновало воображение: «...что дерево хорошо для пищи... и вожделенно, потому что дает знание» (Берешит 3:6). И все мечты и мысли, овеществленные в этом дереве, напомнили им об их наготе; и само дерево стало отвратительным и отталкивающим в их глазах. Подобное случилось с Амноном, который согрешил против своей сестры Тамар, побуждаемый к этому неистовым вожделением: «И Амнон ненавидел ее великой ненавистью!» То же случилось с Адамом и Хавой. Они начали ненавидеть дерево. Они чувствовали себя обманутыми им, подавленными и лишенными иллюзий.

Подобное же сказано о грехе золотого тельца: «На другой день...» (Шмот 32:30) — не в этот день, а «на другой»! — Моше сказал народу: «Вы сделали великий грех... народ, услышав это грозное слово, возрыдал, и никто не возложил на себя своих украшений» (Шмот 32:30; 33:4). Горе обрушилось на народ. Только вчера они праздновали и пели вокруг тельца, кружились в пляске, радостные и счастливые, опьяненные вожделением и низменными наслаждениями: «...а после встал играть» (Шмот 32:6). Но: «на другой день они возрыдали». Грешник не может уклониться от чувства греха, следующего за ним по пятам. Ни опьянение, ни притупление ощущений не дают ему возможности уйти от этой реакции на грех. «Наутро», когда приходит отрезвление, грешник начинает чувствовать боль, вызванную грехом, — не острую пронзительную боль, а скорее щемящее, непрекращающееся ощущение тяжелой утраты... депрессия и меланхолия завладевают им.

То же самое в эпизоде с разведчиками: «И сказал Моше слова сии перед всеми сынами Израилевыми, и народ сильно опечалился. И вставши рано поутру, пошли на вершину горы» (Бемидбар 14:39-40). Утром следующего дня испытали они муки греха, и эти муки заставили их подняться на вершину горы.

Еще один пример — история грубого, примитивного создания — Навала Кармелита: «И пришла Авигаил к Навалу», чтобы сообщить ему о грозящей ему участи, «и вот у него пир в доме его, как пир царский, и сердце Навала развеселилось: он же был очень пьян; и не сказала ему ни слова, ни большого, ни малого, до утра. Утром же, когда Навал протрезвился, жена рассказала ему об этом, и замерло сердце его, и стал он как камень» (I Шмуэль, 25:36-37). Пока Навал — это примитивное существо — был пьян и пировал на празднике, он не способен был на переоценку своих духовных ценностей: все его ощущения были притуплены, чувства смутны. Но для всякого распутника и всякого, кто низок, кто гонится за наслаждениями, наступает утро, «когда он трезвеет», когда опьянение проходит и сознание возвращается. С наступлением рассвета, который медленно и постепенно рассеивает мглу вакханальной, полной вожделения, безумной ночи, появляется Авигаил. Всякого опьяненного вином, всякого Навала, всякого грешника ждет Авигаил; она не всегда выступает в качестве жены, у нее много различных обликов. И Авигаил начинает говорить о трагедии греха. Голос Авигаил находит отклик даже в сердце такого примитивного, бесчувственного создания, как Навал. Она пробуждает в Навале страх, раскаяние, горечь: «замерло сердце его, и стал он как камень» (I Шмуэль 25:37).

Таково чувство греховности, преследующее грешника. Оно вызывает в нем тошноту и отвращение; раскаяние, вызываемое этим чувством, не может считаться результатом свободного выбора.

УТРОМ, КОГДА ПРИХОДИТ ОТРЕЗВЛЕНИЕ

В связи с этим разрешите мне сказать несколько слов о современном западном обществе и о кризисе, который в нем происходит. Когда я приехал в Америку много лет тому назад, это была прекрасная страна, но она была опьянена собой и материальным процветанием, пьяна от успехов, из-за чего было неимоверно трудно говорить со средним американцем. То же самое относилось к англичанам и французам; западное общество с точки зрения техники стало могущественным, оно достигло высокого уровня в области науки и индустрии. Оно было опьянено, и с ним совершенно невозможно было говорить. Затем произошло удивительное изменение в западном и особенно американском обществе: «...утром же, когда наступило отрезвление...»

Опьянение прошло, народ отрезвел. Само по себе это опьянение не было злом, это было пьяное возбуждение, сделавшее американца добродушным парнем и покладистым гражданином своей страны. Но все же это было опьянение. Потому что, если бы Америка не была так пьяна и была бы в состоянии видеть и осмысливать происходящее, она скорее разобралась бы в тех вещах, которые не понимала в то время. Возможно, она могла бы предотвратить приход Гитлера к власти и огромные бедствия и разрушения, которые стали следствием этого. Но Америка не понимала грозящей опасности; она занималась своей экономикой и принимала доктрину Монро как непререкаемую истину до тех пор, пока не наступило запоздалое пробуждение, и она оказалась лицом к лицу с катастрофой, постигшей человечество.

Сейчас для нее наступило утро, «когда пришло отрезвление». Авигаил говорит теперь с народом Америки. Религиозный человек слушает и понимает ее. Но она обращается не только к религиозным людям. Способность чувствовать грех, подобно ощущению боли при физической болезни, дарована Б-гом всем Его творениям. Религиозный и нерелигиозный, верующий, атеист и агностик, — ко всем обращается Авигаил. Услышав ее, нерелигиозный человек не знает, что делать: печаль и уныние овладевают им, разум его восстает, и он объединяется с разрушающими силами. Он готов разрушать все, только бы не быть вынужденным слушать Авигаил.

Все те, кто раскаивается из-за ощущения утраты или из страха перед наступлением неминуемого «утра», или благодаря грозным словам Авигаил, могут быть разделены на две группы: на тех, у кого ощущение греха смутно, неясно и вызывает лишь примитивное беспокойство, нечто вроде биологического расстройства, и на тех, чьи чувства приводят к знанию греха, которые являются воротами к истинному раскаянию.

Многие, подобно Навалу, никогда не достигают понимания и осознания сути греха. Они никогда не идут дальше ощущения греха, печали и депрессии, и эти чувства побуждают их к такому типу раскаяния, которое Маймонид считал «несовершенным». Такие люди не стараются выяснить причины и мотивы, приведшие их к греху; у них нет настоящего осознания подоплеки греха. Они не понимают основного принципа: поскольку грех то же самое, что любая болезнь, он никогда не бывает изолированным феноменом. Любой патолог или биолог подтвердит, что у человека не существует болезни, действие которой на распространилось бы на весь организм. Даже если в начале болезнь имеет ограниченный характер, то постепенно она охватывает весь организм. Если болезнь проявляется в одной части тела, то это не значит, что ее нужно лечить именно там, ее нужно лечить в некоей слабой точке. Недостаточно лечить сам пораженный орган, нужно лечить весь организм. Грех завладевает всем нашим организмом точно так же, как болезнь, но грешник, чье раскаяние несовершенно, не понимает этого. Слова Авигаил вселяют в него страх, и его беспокоит только тот конкретный проступок, который вызвал в нем чувство греха и который породил боль, депрессию и отчаяние. Если грешник примитивный, ограниченный человек, то он сделает вывод, что грешить «не стоит» и решит не повторять свой проступок.

В данном случае неправомочно говорить о свободном выборе; здесь нет личной решимости грешника, он просто находится под воздействием двух сил, которые тянут его каждая в свою сторону, он разрывается между двумя магнитами, притягивающими его к себе с громадной силой. В одну сторону его влечет вожделение к греху, а в другую — страх перед пробуждением, который удерживает его от греха. Он напуган словами Авигаил, которые, как он знает, будут звучать в его ушах «утром, когда он протрезвится». И даже когда чувство страха одерживает победу и он выдерживает искушение и воздерживается от греха, и даже если «его страсть к ней жива и его физические силы не ослабли», — даже тогда его воздержание от греха — не результат свободного выбора. Оно происходит под давлением страха перед неминуемыми «завтрашними» муками. Подобно человеку, решившемуся на сложную операцию, чтобы избавиться от мучающей его боли, он находится под воздействием двух сил. С одной стороны, его пугает боль, которая возникнет в результате операции, с другой, — он боится фатальных последствий болезни, если не согласится на операцию. В конфликте, подобном этому, между двумя вынужденными возможностями иногда побеждает одна сторона, иногда другая; все зависит от индивидуальной силы воли. Но в этой борьбе желаний, в решении покориться той или иной силе нет места свободному выбору.

В данном случае события определяются внешним воздействием и не являются результатом внутреннего выбора, который свободен от постороннего влияния и рождается благодаря сильному чувству личной ответственности.

ОПАСНОСТЬ ПОВТОРЕНИЯ ГРЕХА

Эта тема находит свое выражение в исповеди, произносимой в День Искупления. В молитвеннике Йом Кипура есть ряд прекрасных, выразительных исповедей. Но только главная исповедь, произносимая в День Искупления, и фактически та единственная, которая читается во время Неилы (заключительной молитвы Дня), содержит отрывок, затрагивающий эту тему: «Мы не так самоуверенны и упрямы, чтобы говорить перед Тобой: Б-г наш, Ашем, и Б-г отцов наших, мы праведны, а не грешны, ибо в самом деле (аваль) и мы, и наши предки грешили». Каково значение этой исповеди?

Только при правильном толковании слова аваль можно найти в этой исповеди убедительное выражение такого раскаяния, которое приходит вместе с пробуждением чувства греха, когда грешник не может больше выносить подавляющего страха и ужаса. «Аваль... мы и наши предки грешили», — слово аваль используется здесь не в смысле «но» или «однако», как оно иногда используется в Писании: «Но (аваль) народ еще приносил жертвы на высотах» (Диврей Аямим 33:17).

Слово аваль в рассматриваемой нами исповеди используется в значении «действительно» или «в самом деле», мы как бы говорим: «невозможно долее молчать, у нас нет выбора: мы должны покаяться, мы должны исповедаться». Слово аваль в этом же смысле используется в книге Берешит (17:19): «Сара, жена твоя, в самом деле родит тебе сына». Здесь также слово аваль означает не «но» или «однако», а скорее — «так будет» или «воистину», «вот то, что свершится». Ты, Авраам, радуешься Ишмаэлю и не принимаешь в расчет возможное существование Ицхака. Но так не должно быть. «Сара, жена твоя, в самом деле родит тебе сына» — этот сын Ицхак, и его появление реально. В подобном смысле это слово используется в других местах книги Берешит, возможно, оттуда оно и взято для исповеди: «Аваль (поистине) мы наказываемся за грех против брата нашего; мы видели страдания души его, когда он УМОЛЯЛ нас, но не послушали его» (Берешит 42:21). До сих пор мы не признавались и не исповедовались в наших грехах, до сих пор умоляющий голос брата звучал в наших ушах и тревожил нашу совесть; до сих пор мы делали все, что могли, чтобы подавить и истребить чувство вины, точившее нас изнутри, мы не хотели признать нашу вину, мы не хотели дать волю этим мыслям. Теперь мы видим, что грех вышел наружу и выступает против нас: мы видим, что само Провидение мстит нам, что Шимон в тюрьме, что фараон плетет против нас заговор и, хотя мы совершенно невиновны, выдвигает против нас абсурдное обвинение в шпионаже. Разве не ясно, что нас призывают к ответу за кровь брата, чьи мольбы все еще терзают наши уши? Это небесное наказание! Наше отрицание греха больше не помогает. Грех предстает перед нами во всем своем ужасном обличьи, от него не убежать. Братья, давайте исповедуемся: «Воистину (аваль) мы виноваты...»

Наша исповедь подобна признанию сынов Яакова, глав колен израилевых: «Мы не так самоуверенны и упрямы, чтобы сказать перед Тобой, Б-г наш, Ашем, и Б-г отцов наших, мы праведны, а не грешны». Если мы произносим исповедь, то почему вдруг мы начинаем превозносить себя, говоря, что «мы не самоуверенны и упрямы»; разве уместно самовосхваление во время исповеди? На самом же деле этот отрывок не содержит самовосхваления, а скорее подчеркивает нашу вину: «Б-г наш и Б-г отцов наших, прими наши молитвы и не отвергай мольбы наши», хотя «мы не так самоуверенны и упрямы, чтобы предстать перед Тобой и сказать: мы праведны, а не грешны». Нет самоуверенности и упрямства. Это не потому, что мы полностью раскаялись в Твоих глазах. Это потому, что мы не можем больше отрицать нашу вину! Аваль (воистину) — каждый видит это, и этого скрыть невозможно, — «мы и наши предки грешили».

Когда человек достигает такого раскаяния, которое рождается из кающегося сердца и из признания своей вины, насколько он может быть уверен в том, что снова не повторит свой грех? И даже если такой человек в одном случае преодолел свои пагубные инстинкты, где уверенность в том, что он обладает нужной решимостью, чтобы снова выдержать соблазн греха? Что если вожделение пересилит страх перед «завтрашним днем», и он повторит свой грех? Относительно такого кающегося Маймонид говорил: «...и его страсть к ней сохраняется, его физические силы не ослабли и он продолжает жить в том же месте». Он все еще жаждет обладать ею, и все остальные условия остались неизменными. Кто может поручиться в том, что он не повторит свой грех?

Этот вопрос поднят рабби Иеудой в Талмуде (Йома 866): «Кого можно назвать раскаявшимся? Сказал рабби Иеуда: «Того, кто имел возможность совершить то же самое прегрешение снова и снова, но воздерживался от этого». Рабби Иеуда подчеркнул: «с той же женщиной, в то же время, на том же месте». Истинно раскаявшийся должен дважды воздержаться от греха, показать, что хотя он опять оказался в тех же условиях, что и тогда, когда совершил грех, хотя желание вновь пробудилось в нем и говорит ему: «Смотри, эта женщина вновь в том же месте и в той же ситуации, иди и сделай то, что ты делал прежде» (Раши, там же), — он воздерживается от греха. Если он воздерживается от греха и в этот, и в следующий раз, надежность его раскаяния считается установленной, хотя, по-моему, здесь остается сомнение, — что может случиться в будущем? У Маймонида не было варианта Талмуда, в котором сказано «и в этот, и в следующий раз» (как не было его и у рабби Ицхака Алфаси), и он утверждал, что достаточно одного испытания воли: «Тот, кто имеет возможность согрешить, как он это делал прежде, и он в состоянии сделать это» как физически, так и духовно, «но воздерживается от греха, потому что он раскаялся», — такой человек считается «истинно раскаявшимся», даже если он и доказал это только единожды.

С разрешения издательства "Швут Ами"