В Шестидневной войне меня спасла суббота

Мой второй день рождения пришелся на первый день Шестидневной войны. Каждый год 26 ияра я делаю благодарственную трапезу, и один из желанных гостей на этой трапезе — мой друг Виктор. В его жизни этот день тоже занимает особое место.

В мае 1967 года Израиль готовился к войне. Угроза, исходившая от арабских соседей, не предвещала ничего хорошего. Еврейское похоронное общество Тель-Авива вырыло пятнадцать тысяч могил, ожидая огромного числа жертв среди гражданского населения.

Началась всеобщая мобилизация. Сначала призвали летчиков и танкистов, потом дошла очередь и до резервистов. Меня вызвали 25 мая и сообщили, что завтра, в пятницу, я должен явиться в часть. К воскресенью наш полк был сформирован, и нас отправили на холм в 150 метрах от иорданской деревни под названием Будрус.

Перед следующим шабатом наш командир Виктор объявил, что десять процентов солдат могут отправиться домой на двадцать четыре часа. Нас было 130 солдат, и первыми, кому разрешили уехать, были отцы троих и более детей. Я попал в эту категорию, но… уехать домой мне в тот раз не удалось. Грузовик, который должен был отвезти нас в город, приехал в семь часов вечера, за двадцать пять минут до начала шабата, и было ясно, что те солдаты, которые на нем отправятся в увольнение, неизбежно будут нарушать субботу. Как бы мне ни хотелось побыть со своей женой и детьми, пришлось тихо отойти в сторону.

На следующий вечер, в последние часы субботы, было объявлено, что еще тринадцать солдат получают увольнительную, и я надеялся, что на этот раз я буду в их числе. Но снова грузовик приехал в семь часов вечера, когда шабат еще не окончился. И снова я не уехал.

С Виктором мы были знакомы давно. Это был типичный «кибуцник». Его родители погибли в нацистских лагерях, а сам он, попав в Аушвиц ребенком и выйдя из него живым, был твердо уверен: иудаизм — это дорога к смерти. А тот, кто этого не понимает — или самоубийца или просто недалекий человек.

Еще когда я был солдатом-срочником, Виктор всё никак не мог меня «раскусить»: почему я говорю по-русски и при этом хожу в кипе. Мало того, что хожу в кипе, но и всё остальное делаю, как один из «религиозников», с которыми у каждого командира всегда куча проблем: то им молиться пора, то они к кашруту придираются, то они в шабат не ездят…

И вот опять я на его голову со своим шабатом. Любой на моем месте был бы счастлив съездить к жене накануне войны, а мне, видите ли, то слишком поздно грузовик пришел, то слишком рано. Но мой командир был, вообще-то, неплохим человеком и сжалился надо мной:

— Вот что. Поедешь в отпуск в следующий йом ришон, в воскресенье. На 48 часов.

Целых сорок восемь часов! Да это практически вечность! Но до воскресенья еще надо было дожить.

В следующее воскресенье, когда до моего отпуска оставалось всего несколько часов, мы услышали по радио, что Ирак тоже вступил в войну против Израиля и уже послал две свои бронетанковые дивизии в Иорданию. Мы находились на центральной линии, почти на границе с Иорданией, и уровень готовности был поднят до самого верхнего предела. Понятно, что в такой ситуации все отпуска были отменены.

Всю ночь я не спал. Все ворочался, думал — о предстоящей войне, о жене, о наших маленьких детях… А вдруг я больше никогда уже не увижу их? Насилу дождавшись окончания ночи, в пять утра я пошел в палатку Виктора — упрашивать его дать мне хотя бы самый-пресамый короткий отпуск. Виктор подумал полминуты и сказал: «Хорошо, поезжай, но к трем часам дня ты должен вернуться. Я в тебе уверен, я знаю, что ты не опоздаешь».

Виктор был не зря уверен, я и правда никогда не опаздывал, наоборот, являлся всегда раньше назначенного времени. Но это было 5 июня 1967 года, и никто не знал, что война начнется буквально через несколько часов. Тем более никто не мог предсказать исход этой войны.

Я взял свое оружие, положил в рюкзак талит и тфилин (прочитаю Шахарит по дороге!) и побежал. Один мотоциклист подвез меня прямо до Иерусалима, и в 8:30 утра я обнял жену и детей. А вскоре после этого по радио сообщили, что на юге страны идут тяжелые бои. Так началась та война Израиля с арабским миром, которую назовут Шестидневной.

В Иерусалиме люди чувствовали себя в безопасности. Почему-то никто не верил, что Иордания начнет военные действия. Но около одиннадцати утра иорданцы уже обстреливали Западный Иерусалим. Мы все спустились в бомбоубежище, где я оказался единственным солдатом среди женщин и детей.

Когда мы вышли из убежища, я тут же позвонил начальству: доложить, что я в Иерусалиме, и спросить, что мне делать. Мне приказали вернуться в часть, которую я, вообще-то, не должен был покидать. Мне пришлось попрощаться с семьей и в разгар иорданского обстрела пробраться к главной дороге, где меня и других солдат ждала полицейская машина. Полиция подбросила меня почти до места, но все же до нашего холма около Будруса было еще два часа пешего хода. А когда вокруг время от времени взрываются снаряды, скорость движения снижается, так что до своей части я добрался только к пяти вечера.

Подходя к нашему холму, я увидел, что все выглядит не так, как выглядело утром. У каждого пулеметчика был собственный блиндаж, и все они были там, где их выкопали, а вместо моего — зияла огромная свежая дыра. Прямое попадание. Тогда я пошел искать Виктора — доложить, что вернулся, узнать, что здесь случилось в мое отсутствие, и оправдаться за опоздание.

Виктор повернулся ко мне и посмотрел так, будто не верил своим глазам. Я начал было рассказывать, как застрял в Иерусалиме, но Виктор протянул ко мне руку. Его губы улыбались, а подбородок подрагивал:

— Ты?.. Живой? Да я же думал… Теперь я знаю, что на Небесах есть Б-г!

Оказалось, что Виктор ни на секунду не усомнился в том, что, если я сказал, что буду в три часа, значит, буду как минимум без четверти три. И когда ровно в три часа в мой блиндаж попал снаряд, он был уверен, что я погиб, и даже успел доложить начальству, что погиб русский пулеметчик, его друг. И теперь я явился живой и невредимый, что для Виктора, который всегда подшучивал над моей религиозностью, было несомненным доказательством существования Б-га!

Ведь правда, если бы я уехал в отпуск тогда, когда мне его предоставляли, — в шабат, я бы не поехал в Иерусалим в воскресенье. Тогда я должен был бы оказаться в том самом блиндаже. И эта история окончилась бы совсем иначе — да и рассказывал бы ее уже не я.

Вскоре после окончания той войны Виктор женился на девушке из традиционной еврейской семьи. Мы с ним до сих пор большие друзья, и часто встречаемся, а когда мы прощаемся, Виктор с улыбкой говорит мне: «Ровно в три, не опаздывай!» И мы оба понимаем, что это значит.

Виктор даже много лет спустя не перестает благодарить меня за то, что я спас ему жизнь. Да, в тот день, первый день Шестидневной войны, мы оба родились заново: я выжил чудом, а он — начал возвращаться в еврейство.