Скажи, кричи, молись!

Молись!

Жарким летним днем 1944 года Нехама, из последних сил переставляя ноги, шла к одному из заборов под высоким напряжением, которых в Освенциме было немало. Ей казалось, что это было целую жизнь назад: она стояла вместе с мужем и детьми перед нацистским офицером, который указывал одним идти направо, другим — налево. Яков, мама, Хана, Шифра и маленький Моти были отправлены направо, на верную смерть. Нехаме указали налево — как будто, на работу и жизнь, но на самом деле, как она сейчас чувствовала, — на смерть более медленную и мучительную. Жизнь здесь страшнее смерти.

Нехаму все эти долгие дни тянуло к забору, разделявшему лагерь на две части: Яков, мама, Хана, Шифра и Моти остались там, на той стороне. Нехама хотела к ним, и постоянно думала о смерти — но что-то держало ее здесь, на этом свете. Может быть, ее молодость и желание жить — а может быть, что-то еще…

На другой стороне лагеря за оградой стояла девушка лет шестнадцати и что-то выкрикивала по-чешски. Она так дрожала, несмотря на жару, что Нехама с трудом поняла обращенные к ней слова:

— Пожалуйста, скажи мне, ты говоришь по-чешски или по-немецки?

— Я говорю по-чешски.

— И ты еврейка?

— Конечно.

— Может быть, ты умеешь молиться?

— Понятно, что умею! А зачем ты?..

Девушка облегченно вздохнула:

— Я слышала, что сегодня нас всех, абсолютно всех, отправят в газовые камеры. Я еврейка — но меня никогда не учили молиться… Папа считал, что мы должны вырасти атеистами. А мне страшно! Я умру завтра, и что будет потом? Если завтра утром этот лагерь будет пуст — знай, что меня уже нет в живых… тогда… пожалуйста… помолись за мою душу! Меня зовут Аничка. Ты обещаешь? Пожалуйста, помолись за мою душу… Молись за меня.

Аничка была всего на несколько лет моложе Нехамы, и сердце Нехамы разрывалось от жалости к этому совсем еще ребенку, чья жизнь окончится завтра — как и жизни всех ее близких. Что она могла поделать? Только пообещать Аничке, что помолится за нее.

На следующее утро вторая половина лагеря была пуста и тиха. Не осталось ни одного человека — только дым. Нехама со слезами выполнила свое обещание, данное Аничке, которая, хотя и не имела понятия, как молиться, но все же знала, что душа связана нитью вечности с молитвой. Может быть, Аничке стало перед уходом в другой мир капельку легче оттого, что она знала: кто-то молится за ее еврейскую душу…

Кричи!

Во время Первой Ливанской войны в одном танке с солдатами в кипах оказался солдат из анти-религиозной организации а-Шомер а-цаир, русскоязычный еврей. Там в бригаде был еще один русский, Мишка Зингер, так он этого «анти» звал «нашим пионером». Так и звал — «Морозов ты наш», хотя коренные израильтяне этот юмор не понимали… Война есть война: здесь личная неприязнь, личные желания и все остальное отходят на второй план. Все сидят в двухтонной железной банке, о политике и религии лучше не спорить, да и жара и духота не располагают…

Танк вырвался глубоко внутрь Ливана, и когда начался прицельный огонь по нему, все поняли, что представляют собой прекрасную мишень для врагов. Долина лысая, танку спрятаться некуда, отступать было поздно, а с ближайшей высотки прямой наводкой била тяжелая артиллерия… Это расстрел… Когда смотришь смерти в глаза, с бешенной скоростью, как кино, прокручиваешь всю свою жизнь — за что уцепиться?

Пока командир в панике пытался избежать верной гибели, наводчик усиленно, нараспев, кричал Теилим. Звуки разрывов все приближались, осколки рикошетили по броне страшным звуком, от которого шли мурашки по коже. Еще несколько секунд — и одно меткое попадание сделает танк общей могилой.

В танке с трудом можно было что-то расслышать: тарахтение мотора, взрывы, слова Псалмов сливались в единый оглушающий шум… Вдруг все эти звуки перекрыл вопль: «Шма, Исраэль! Кричи мне! не слышу, как дальше? Шма Исраэль… Ребята, как дальше?» И он разрыдался…

Какой страшный разрыв души, незащищенность и беспомощность почувствовал этот парень, чья идеология не позволила ему даже узнать слова молитвы, которая каждого из нас связывает с Творцом! И как велика сила этой молитвы, которая кричит Творцу из безвыходных ситуаций — даже если молящийся не знает ее слов… Ведь это именно то, что объединяет всех евреев, во всех поколениях, и ультрарелигиозных, и тех светских, которые гордятся своим еврейством — Услышь, каждый еврей! Б-г Всесилен, Он Единственный, Он Один! Он Б-г наш!

Скажи!

Ноябрь 2002 года, Интифада, Хеврон. Было очень тяжело — каждый день обстрелы, каждый день невинные жертвы. Арабские террористы напали на евреев, возвращавшихся после молитвы в Меарат а-Махпела (Пещере Праотцов). 38-летний полковник Дрор Вайнберг, командующий Хевронской бригадой, был в числе первых, вступивших в бой с террористами. Всеобщий любимец, командир, которого все обожали… Он был первым смертельно ранен…

Когда солдаты вытащили любимого и уважаемого командира из-под огня, было ясно — жизнь покидает Дрора… Медик, антирелигиозный еврей, в отчаянии кричал другому — в кипе: «Ты же религиозный! Давай же скажем что-то, чтобы Б-г не забирал Дрора! Я люблю его! Скажи, скажи, что читать? Скажи, скажи молитву!»

Этот человек так любил Дрора — но все, что он мог делать, это лить слезы и умолять другого еврея рассказать ему, как говорить с Вс-вышним, потому что сам он не умел… И все же — он знал достаточно, чтобы просить об этом!

* * *

Как бы далеко еврейская душа не отдалялась от своего Источника, в критический момент еврей знает, что молитва делает что-то очень важное! Каким-то образом еврей в тяжелую минуту инстинктивно тянется к Б-гу, вместо того, чтобы искать других, более для него разумных и логичных, путей спасения. Мы открываем наше сердце, и выплескиваем себя к Б-гу. Шма Исраэль, Адой-най Элоэйну, Адой-най Эхад!